История повторялась и с джентльменами.
Уже после первого сезона ее стали отодвигать, и мало‑помалу она очутилась среди непопулярных персонажей.
Алиса не входила в круг кузины Эдвины – а именно эти девицы прозвали Олимпию самой занудной барышней сезона, – и никогда не была груба с ней. С другой стороны, девушки едва обменялись и парой слов. Олимпия почти ничего не знала об Алисе, зато была наслышана о ее распутном братце, и тем не менее леди Энкастер шокировала даже самых эмансипированных особ, когда вышла за герцога Блэквуда.
– Я не знала, что у вас имение под Гилфордом, – заметила Олимпия.
– Оно раньше принадлежало нашему дяде Чарлзу, и в детстве мы проводили там немало времени. Дядя завещал его мне, но оно отдано в пожизненное пользование тете Джулии. Дом старый и ветхий, требует ремонта, поэтому мы ходим там на цыпочках и громко не говорим.
Она подняла голову.
– Пытаюсь представить, как вы это делаете, но фантазия мне отказывает.
Рипли рассмеялся:
– Пусть там чудит моя чудаковатая тетя.
– Чудаковатая? Неужели она устраивает костер из подушек?
Рипли ответил ей веселой улыбкой. Олимпия знала, что у него легкий характер: никаких строгих моральных принципов и постоянная готовность поразвлечься, – и все равно эта улыбка была для нее как подарок. Он подарил ей ощущение, будто она сказала что‑то очень остроумное, а она и всего‑то повторила его слова, сказанные несколько часов назад. Такими невинными шутками она могла бы перекинуться с братьями, и все же вышло по‑другому. Наверное, все дело в его обаянии, вот и все.
Несмотря на титулы и богатство, Рипли и два других «бесчестия» давным‑давно стали бы изгоями общества, если бы не сумели обаять и очаровать стольких женщин и расположить к себе мужчин. Его величество, который порой выражался как пьяный матрос, тоже потратил немало времени на то, чтобы определить границы допустимого в общении с ними, несомненно потому, что они его смешили до колик в животе.
– А может, ваша тетушка держит дома обезьян? – продолжила Олимпия.
– Никаких обезьян! – возмутился Рипли. – И никаких кошек, потому что она любит птиц. И после того, как испустила дух ее последняя собака, она больше не хочет их заводить.
– Ах, боже ты мой. – Олимпия взглянула в окошко на пса, который сидел с разинутой пастью и, вывалив язык, смотрел на проносившийся мимо пейзаж и впитывал запахи.
– Она любит собак, – заметил Рипли, – просто тяжело переживает их смерть. Не беспокойтесь, тетя и сестра примут Катона с распростертыми объятиями.
– Если все хорошо, – сказала она. – Но если ваша сестра не приехала на свадьбу из‑за тетки, значит, дела не так хороши.
– Это ничуть не помешает им любить пса, – сказал Рипли. – Прекрасное животное, хорошо выдрессированное. Не такой уж красавец, но милашка и умница. Будь он из породы зловредных, вечно тявкающих мопсов, я бы и пальцем ради него не пошевелил, а вас утащил силой – грубой силой, если бы понадобилось.
– По собственному опыту знаю, что злобными тявкающими собачонками они становятся потому, что их балуют хозяева, – возмутилась Олимпия. – Но в любом случае тем, кто бьет животных, нет оправдания. Кстати, насчет утащить меня силой: вы бы нескучно провели время, если бы попытались.
– Не сомневаюсь, – согласился Рипли. – Как только представлю себе нечто подобное, по коже ползут восхитительные мурашки.
Чтобы у кого‑то ползли восхитительные мурашки в ее присутствии – в это Олимпии было очень сложно поверить, а уж если речь шла о герцоге Рипли… Нет‑нет! Просто слишком долго пробыла она в его обществе, вот в чем беда. Он проник ей в мозг, превратив в дурочку, внушил надежды, воскресил былые желания и мечты. Пора возвращаться в свой прежний образ зануды и «синего чулка».
– Знаете, от чего у меня бывают восхитительные мурашки? – спросила Олимпия.
– Позвольте, сам догадаюсь. – Рипли прикрыл глаза.
– Я сильно сомневаюсь.
– Первые издания басен Эзопа?
Она осознала, что у нее отвисла челюсть, но не раньше, чем Рипли рассмеялся.
– Дядя Чарлз был великим собирателем книг, и я кое‑чему у него научился.
– У него были «Басни Эзопа» на латыни?
– Да, шестнадцатого века. Видите ли, я запомнил, потому что, как вы сами понимаете, маленькому мальчику интереснее басни, чем всякие библии и катехизисы.
– Мне бы очень хотелось на нее взглянуть, – призналась Олимпия. – Наш экземпляр отец продал, как мне кажется. Он практически не вел учета, а что касается записей деда, там не было порядка, какой я бы хотела видеть. Я бы продвинулась в составлении своего каталога гораздо дальше, если бы нам не приходилось каждый сезон проводить в Лондоне. Родительские сердца питают надежды, знаете ли. А кроме того, отец не силен в бухгалтерии, иначе нам не пришлось бы продавать самые ценные книги, в том числе Эзопа.
– Книги не всегда приносят хорошие деньги, – возразил Рипли. – Дядя заплатил за несколько старинных манускриптов чуть больше, чем стоит полугодовая подписка на «Библиотеку любовного романа».
– Нашли, на что ссылаться, – фыркнула Олимпия. – Вы же не знаете точно, просто обобщаете. Другими словами, романов вы не покупаете.
– Отчего же, покупаю, – сказал Рипли. – Каждый месяц.
– Для сестры.
– С какой стати? Она может купить их сама. А теперь еще и Блэквуду поручить. Кроме того, у нас с ней разные вкусы. Сестра предпочитает ученые труды и прочие занудные сочинения. В последнем своем письме она упоминала Булвера и его «Англию и англичан». Я чуть не уснул, пока читал название и аннотацию.
– А что же вас бодрит?
– «Ганс‑живодер, рейнский грабитель». Второй том, выйдет первого августа. «Негритянский король» Виктора Гюго, шестой том, также первого августа. Потрясающие истории! Не могу дождаться. Книготорговцы присылали мне новинки, когда я был за границей, вместе со списком будущих публикаций. «Смит, Элдер и компания», издательство Корнхилла – если вы сможете оторваться от Гутенберга и прочих первопечатников.
– Я вполне способна оценить притягательную силу некоторых из этих книг, – сказала Олимпия.
– В самом деле?
– Конечно. Замечательно, когда роман заставляет забыть обо всем…
– Согласен.
– Но вы не находите, что некоторые из них чересчур слащавые и слезливые?
– Да, но меня восхищает мастерство автора, который умеет выжать слезу из моих пресыщенных глаз даже в том случае, когда мне бы полагалось умирать со смеху.
Ум Олимпии отказывался принимать герцога Рипли в качестве страстного поклонника романов, о чем она ему и сказала.
– Я вообще очень занятная личность, знаете ли, – рассмеялся герцог.
Этот мужчина начинал ее интересовать куда больше, чем следовало, для ее же блага.
– И это неудивительно: вы так много путешествуете.
– Все благодаря процветающим герцогским владениям и правильному распределению финансов, если не сочтете мои слова за хвастовство выдающимися умственными способностями.
– Я часто думала, – медленно начала Олимпия, – что было бы иначе, если бы отец умел разбираться в финансах. Хотя надо отдать ему должное: он преданный муж и добрый любящий отец, – а то ведь бывают семьи не приведи Господь.
– Да уж, – согласился Рипли.
Олимпия насторожилась: отчего эта мимолетная перемена настроения? Он что‑то вспомнил? Или просто замолчал, чтобы собраться с мыслями?
– Вы вроде сказали, что много книг было продано, но в то же время дел у вас невпроворот. – Рипли откинулся на спинку сиденья и вытянул длинные ноги. – Как‑то не вяжется одно с другим, и я почему‑то предвкушаю увлекательное продолжение истории.
– Для меня – да, но вы – совсем другое дело.
– Во мне много занятного, – заявил герцог. – Вы, верно, и сами это заметили. За время нашего недолгого знакомства я не раз вас удивлял. И теперь хочу послушать про книги.
– Чтобы быстрее заснуть?
Рипли пожал плечами.
– Какая разница? Впереди несколько часов пути.
Пятнадцать миль спустя
Ничего не скажешь: Эшмонт заполучил бы сокровище. Бесспорно, леди Олимпия Хайтауэр еще тот книжный червь, но в ней не было ничего того, что Рипли назвал бы педантизмом. Правда, она, похоже, наизусть выучила, где и как распродавали книги за последние лет двадцать, и то и дело забывала о слушателе и сбивалась на библиотечную терминологию. Ее отношение к книгам походило на одержимость, которая завела ее…
– Это жестоко, – заметил Рипли. – Вы пытаетесь управлять отцом.
– Порой так приходится поступать, чтобы спасти человека от него же самого, – возразила она. – У папы очень доброе сердце, правда! Он же не хочет погубить свое драгоценное наследство.
Прадед леди Олимпии по отцовской линии приобрел бо́льшую часть собрания. С другой стороны, нынешний граф Гонерби знал о ручных переплетах работы Гролье2 не больше уличной собаки. Не успела Олимпия подрасти настолько, чтобы уразуметь ценность собрания, как несколько драгоценных томов были проданы за цену, которую упоминал дядя Чарлз.
– Было бы только хуже, если бы я задумала его просветить, – пояснила Олимпия. – Он бы разбазарил нашу библиотеку в два счета. Папа брал книги, когда ему срочно нужны были деньги. А мог и убийство совершить, продав все на корню.
В отличие от других долгов карточные полагалось выплачивать незамедлительно, вот библиотека и стала для графа Гонерби безотказным источником наличности.
– Слава богу, он мало интересовался книгами и не разбирался в них. И я сумела спасти много ценных изданий, – продолжала Олимпия. – Например, «Библию» Мазарини, напечатанную Гутенбергом и Фустом приблизительно году в 1450‑м – это первое издание с подвижными литерами.
Ее голос дрожал от волнения, лицо горело румянцем, глаза сверкали.
– Эшмонт купит его для вас, – сказал Рипли. «За что, несомненно, будет щедро вознагражден».
Да он и сам мог бы купить эту книгу в качестве подарка на свадьбу за один лишь страстный взгляд ее сине‑зелено‑серых глаз, заставив Эшмонта хоть раз приревновать к нему. Это пошло бы сладкому мальчику Люциусу на пользу.