– Ему придется выложить две тысячи фунтов и ни фартингом меньше, если я хоть что‑то в этом понимаю, – сказала Олимпия. – Ради него лорд Мендз дал бы отрезать себе какой‑нибудь жизненно важный орган.
– Интересно какой? Если не ошибаюсь, это пожилой тип с фигурой точно груша, к тому же педант и носит парик. Я ничего не перепутал?
– Да, это он, – кивнула Олимпия и, сдвинув очки чуть ниже, поверх них устремила на Рипли взгляд, который живо напомнил ему гувернера, что у него когда‑то был.
– Вы сейчас просто очаровательны! – воскликнул он восхищенно. – Обязательно испытайте этот прием на Эшмонте, и он станет есть у вас с руки.
Олимпия поправила очки и, отвернувшись, заметила:
– Вы буквально фонтанируете советами по части семейной жизни.
– Меня воодушевляет наша ситуация.
Она чуть слышно фыркнула, и это тоже показалось ему очаровательным, потом сказала:
– Хорошо еще, мой отец ничего не понимает в редких книгах: просто хватает что подвернется под руку, лишь бы переплет впечатлял: с золотым тиснением, например. У нас таких несколько. Дорогие, но редкими их не назовешь: скажем, отпечатаны большим тиражом. Я их покупаю, когда нахожу, задешево и ставлю на полки на уровне его глаз.
Рипли представил, как она тайком расставляет на полках сверкающие позолотой тома, и картина показалась ему такой забавной, что он рассмеялся.
– Да, я лгунья, обманываю собственного отца, – сказала Олимпия. – Но только вы готовы этим восхищаться.
– Эшмонту тоже понравится. Я так понимаю, вы согласились выйти за него из корыстных побуждений, при живейшей заинтересованности вашего семейства. – (А если добавить сюда закулисные интриги дядюшки Фредерика, то что, спрашивается, ей оставалось?) – Но все равно: в душе Люциус вовсе не плохой, им легко управлять, если знать его слабости.
– Никто не виноват в том, что случилось, – заявила Олимпия. – Никто не заставлял меня силой, не запирал в подземелье, не держал на черством хлебе и воде. Они просто… бурно радовались. Короче говоря, я знала, что делаю, когда дала согласие. – Она опустила взгляд на собственные руки, аккуратно лежавшие на коленях. – Или так мне казалось.
– Дело в том, что вы столь же не способны выйти за человека благоразумного, как и моя сестра. Говоря об Алисе, я очень надеюсь, что мы в конце концов доберемся туда до заката. Мы продвигаемся на удивление быстро, несмотря на…
Он оборвал себя, так как правая лошадь вдруг встала на дыбы, будто намереваясь взлететь на близ стоящее дерево. Карету сильно тряхнуло, отчего Олимпию швырнуло вперед, но Рипли успел схватить ее, не позволив удариться головой о переднюю стенку кареты, и усадил на место.
– Чума его забери! Кто же мог подумать! Теперь ищи‑свищи этого пса.
Все это время Олимпия смотрела только на Рипли и лишь краем глаза успела заметить, как шарахнулась правая пристяжная, испугавшись чего‑то на дороге. В результате произошло маленькое землетрясение: ее бросило вперед со скамьи – и практически в тот же миг Рипли поймал ее и усадил чуть ли не к себе на колени. Ей пришлось поспешно вырваться, чтобы сесть на место. Она не понимала, что происходит, заметила только, что кучер пытается успокоить лошадей и что карета замедляет ход.
– Что это было?
– Не видел, но, возможно, птица, белка или кролик. И чертов пес за ним погнался.
Олимпия оглянулась и увидела, что багажный ящик пуст, и тогда посмотрела в окно. Сквозь прогалину в низкой живой изгороди было видно, как собака стрелой несется по полю. Поверх крон деревьев, утыкавших поле маленькими рощицами там и сям, громоздились горы серых облаков. Не успела карета окончательно остановиться, как Рипли распахнул дверцу, соскочил на землю и побежал к краю поля, на ходу выкрикивая:
– Катон!
Пес в азарте охоты и не подумал остановиться. Олимпия тоже спрыгнула на землю и, подбежав к Рипли, напомнила:
– Он еще не знает своей новой клички.
– Но ведь не Сэмом же его называть!
Сунув два пальца в рот, герцог издал пронзительный свист, но пес никак не отреагировал, даже не оглянулся, а пересек поле и сиганул через живую изгородь.
– Ах вот ты как! Ну ладно, упрямец!
И он двинулся следом за псом.
– А мне что, стоять и ждать? Это моя собака, и я за нее отвечаю, – обиженно заявила Олимпия.
– Десять минут, – успокоил ее Рипли, удаляясь быстрым шагом. – Я не собираюсь гоняться за ним часами. Через десять минут мы сядем в дилижанс и продолжим путь. Слава богу, ничего не сломалось, а поводья кучер распутает. Если эта псина не пожелает вернуться, пусть катится к чертям.
Олимпия кивнула, с тоской подумав, что пес, который сейчас с радостью гоняется за дичью, будет ночью бродить по незнакомым местам, а потом опять может попасть в руки какого‑нибудь ужасного Болларда. Но если пес удрал, ничего не поделаешь: им придется уехать без него, чтобы успеть добраться в Кемберли‑плейс до темноты.
– Сатана, а не собака. Вы видели, как он прыгнул? – крикнул герцог раздраженно.
– Да, словно у него крылья выросли, – отозвалась Олимпия.
– Вон он! Не иначе, у него в предках были борзые.
Олимпия взглянула туда, куда указывал Рипли. Погоня привела пса обратно, однако охота продолжалась. Какова бы ни была дичь, ускользала от хищника она умело. Пес несся с потрясающей скоростью и наверняка давно догнал бы свою добычу, если бы та бежала по прямой, но она все время петляла. Рипли свистнул еще раз, но собака опять не обратила на него внимания.
– Слишком увлекся, вот ничего и не слышит, – заметила Олимпия.
– Ничего, сейчас привлечем его внимание, – пообещал Рипли и махнул рукой влево: – А вы идите туда, машите руками, кричите – в общем, попытайтесь его отвлечь. Если повезет, он окажется между нами и захочет поиграть, тогда я попытаюсь его схватить.
Рипли давал указания на ходу, быстро шагая по полю. Олимпия пыталась не отставать, выкрикивая что есть мочи:
– Ко мне! Пора обедать!
– Он уже пообедал! – крикнул Рипли в ответ.
На последней остановке, несколькими милями ранее, они сменили лошадей и кучера, и Рипли покормил пса, решив, что у того голодный вид.
Как будто собаки вообще могут выглядеть сытыми!
– Это же собака! – возразила Олимпия. – Она уже не помнит, что ела.
– Обедать! – завопил Рипли. – Кролик! Жирный кролик!
– Белка! – подхватила Олимпия. – Лиса!
– Барсук! Хорек! Говяжья отбивная, с кровью, как ты любишь!
Они продолжали кричать как умалишенные что в голову придет, а пес носился то зигзагами, то кругами, то приближаясь, то уносясь вдаль. Олимпия сунула пальцы в рот и свистнула. Пес вдруг остановился, замер и посмотрел в ее сторону. Она услышала, как Рипли что‑то выкрикнул, и оглянулась как раз вовремя, чтобы увидеть, как он падает ничком на землю.
Гостиница «Лебедь» возле Баттерси‑бридж с ее постоянной суетой, приезжающими‑отъезжающими, оказалась подходящим местом, чтобы дожидаться известий. Поскольку всевозможные задержки стоили времени, оба герцога прикинули, что отстают от беглецов часа на два. Этого оказалось достаточно, чтобы их ушей достигли слухи – через лодочников и прочего люда – о бурной деятельности, которую развил в «Белом льве» герцог Рипли.
Они уже собирались выезжать, когда вдруг выяснилось, что Джонси исчез. Пришлось отложить отъезд и попытаться его отыскать, но уличные мальчишки, которые могли бы избавить герцогов от необходимости вести нудные расспросы, в то время как можно было весело провести время за выпивкой в таверне, почему‑то «ниче» не знали. Вот и пришлось «их бесчестиям» самим тащиться в этого «Белого льва» в Патни.
Там они выслушали массу свидетельских показаний. После недавних событий Патни гудел как разворошенный улей. Местные жители наперебой излагали то, что видели, причем каждый свое, вот только никто не мог сказать, куда направился его светлость со своей спутницей.
– Забери их чума! Неужели никому не пришло в голову посмореть, в какую сторону они поехали? – воскликнул Эшмонт, когда хозяин гостиницы принялся спорить с женой, куда направлялся дилижанс: то ли в Лондон, то ли в Твикенем, то ли еще бог знает куда.
– Ну, он ведь такой, сами знаете, ваша светлость, и с него станется сделать вид, будто едет в одну сторону, а на самом деле отправиться в противоположную, – оправдывался хозяин.
– Я слышала своими ушами – в Твикенем, – настаивала его жена. – Небольшой крюк, ежели он собирался вернуться в Лондон. Чего бы ему не сказать про Донкастер или Брайтон, ежели хотел хорошенько поводить их за нос?
– Подозреваю, что Твикенем‑то нам и нужен, – заметил Блэквуд. – Ничего другого придумать не могу.
– Какого черта я должен думать, когда умираю от голода и жажды? – возмутился Эшмонт. – Надо было поесть еще в Челси, вместо того чтобы гоняться за этим маленьким негодником.
– Его наверняка напугали местные полицейские, вот он и дал деру, – предположил Блэквуд. – Или нашел птицу пожирнее, чтобы пощипать. Интересно, сколько ты заплатил ему в общей сложности? Не иначе, купит себе чистокровного рысака и выставит на скачках в Гудвуде.
– К черту этого неблагодарного паршивца! – воскликнул Эшмонт и обратился к хозяину гостиницы: – Проводите нас куда‑нибудь, где потише, и принесите выпить и поесть, да побыстрее! А если найдутся какие‑то свидетели, которые могут рассказать что‑то вразумительное про этого подлеца, похитителя невест, немедленно тащите сюда.
Приятели удалились в хозяйскую гостиную, которая именовалась Солнечной, где и утолили голод и жажду, но лишь телесную, не жажду мести обманутого жениха.
– Полагаешь, он возвращается в Лондон? – спросил Эшмонт после того, как его пивная кружка наполнилась в третий раз.
– Да, – сказал Блэквуд. – Во всяком случае, я поступил бы так: вывез ее на время из города, пока не начнется скандал, сделал круг и незаметно вернул бы домой.
– Так поступил бы и я, – нахмурился Эшмонт. – Только я не понимаю, почему она передумала.
– Не знаю, – пожал плечами Блэквуд. – Леди Олимпия вроде не из таких… то есть подобной выходки можно было бы ожидать от Алисы, и, по правде говоря, так и было. До последней минуты, пока священник не объявил нас мужем и женой, я был готов к тому, что все это обернется шуткой, что она вдруг откажет: «Знаешь, когда священник спросит, может ли кто‑то указать причину, по которой нас нельзя окольцевать, я отвечу: «У меня есть уважительная причина. Он идиот. Годится?» – но она этого, слава богу, не сделала.