– В библиотеку, – приказал Рипли.
До нее еще нужно было дойти, однако герцог, ничего не объясняя, почему‑то хотел именно туда. Впрочем, он вообще не снизошел до объяснений чего бы то ни было: например, не сказал, почему не может идти самостоятельно и отчего на нем только одна туфля.
Просто давать какие‑то объяснении, видимо, ниже его достоинства. Все вокруг сами должны обо всем догадываться и ловить указания на лету, прилагая к этому максимум усердия. Но она‑то не герцог и не видела смысла в том, чтобы прислуга шепталась и строила догадки, кто она и почему здесь.
Тьюкс вернулся к тому времени, как лакеи усадили хозяина на диван, подложив под ногу подушку. И она сообщила ему:
– У его светлости, по‑видимому, растяжение лодыжки.
– Ушиб, – сказал Рипли.
– Посмотрим. – Олимпия наклонилась, чтобы осмотреть ступню. – Но поскольку я не стреляла в вас, не бросалась камнями и никто меня не знает, предпочла бы статься вне подозрений.
– Ну, здесь этим вряд ли кого‑то огорчишь, скорее насмешишь, – заметил Рипли и взглянул на дворецкого. – Независимо от того, применила эта леди насилие или нет, мне требуется укрепляющее средство, Тьюкс! Бренди! И побольше.
– Да, ваша светлость.
– И лед, – добавила Олимпия. – Отек небольшой, но так оставлять нельзя, даже если это всего лишь сильный ушиб. Еще мне понадобится материал для перевязки. И уксус. И горничная, которая будет мне помогать.
– Может, лучше врача, миледи? – спросил Тьюкс.
– К черту этих шарлатанов! – распорядился Рипли. – Это ушиб, а не перелом. Мне не нужно вправлять кости, я не истекаю кровью, меня не выворачивает. Просто имел несчастье угодить ногой в кроличью нору. Что мне нужно, так это хороший бокал бренди.
Тьюкс вышел, и Олимпия спросила:
– Где ваша тетя?
– Где‑то тут должна быть.
– Вы уверены в этом?
– Она ни разу за три года не покидала Кемберли‑плейс с тех пор, как умер дядя Чарлз. Она должна быть где‑то тут, но территория весьма значительна, так что, возможно, нам придется долго ее дожидаться.
Олимпия устремила на него обвиняющий взгляд.
– Она не любит посторонних, а вы привезли меня сюда.
– Все обстоит не совсем так…
– А как?
– Не знаю, – признался Рипли. – Вот матушка и сестра, кажется, понимают.
Олимпия опустилась на ближайший стул и сложила на коленях руки.
– Мне кажется, что сегодняшний день никогда не кончится. Наверное, у меня сдают нервы.
На минуту она представила себе смертельно больную или умирающую тетю: не иначе, придется уезжать и искать другое пристанище. Уж лучше пошла бы к алтарю, как обещала!
Неужели это было только сегодня утром?
Ей захотелось закрыть лицо руками и расплакаться, но нельзя! Сначала она должна позаботиться о Рипли, пока тот чего‑нибудь не натворил и не ухудшил тем самым свое состояние. У мужчин есть досадная привычка наплевательски относиться к своему здоровью в загадочной уверенности, что если они говорят: все в порядке, – значит, и правда все в порядке и можно делать все что захочется.
– Не из‑за чего расстраиваться, – сказал Рипли. – О такой родственнице, как тетя Джулия, можно только мечтать.
Прежде чем Олимпия успела задать следующий вопрос, вернулся Тьюкс, а с ним два лакея и крепкая девица по имени Мэри, которые принесли бренди и прочее, что заказывала Олимпия.
– Тьюкс, а где тетя? – спросил Рипли.
– В мавзолее, ваша светлость. Джозеф уже пошел сообщить ей о вашем приезде.
– Вот видите? – сказал герцог Олимпии. – Я же говорил, что она где‑то тут!
Значит, тете Джулии не полегчало.
Тем не менее он вернулся в Кемберли‑плейс, в дом, который – хоть и населенный привидениями – оставался тем же надежным убежищем, каким он его помнил: налаженное хозяйство, исполнительные слуги, которые содержат все в чистоте и порядке. Здесь все пронизано любовью, не то что в том доме, где ему пришлось столько вытерпеть в детстве.
Рипли наблюдал, как леди Олимпия приказывала слугам придвинуть к дивану маленький столик. По ее указанию Мэри разложила на столе полосы материи, поставила миску, ведерко со льдом, еще одно – с водой, и кувшинчик с уксусом, а слуга подтащил стул поближе к лодыжке герцога.
Олимпия выслала из библиотеки всех, кроме Мэри, и когда дверь закрылась, Рипли спросил:
– Почему вы отправили остальных?
– Лучше, чтобы они не видели, как вы будете рыдать. И прошу вас, постарайтесь не кричать. Не хочу, чтобы они бросились к вам на помощь и испортили все дело.
Мэри усмехнулась.
– Не тревожьтесь, я буду тихо плакать и ронять слезы в бренди. – Рипли сделал глоток и чуть не поперхнулся: как раз в этот момент леди Олимпия закатила штанину и коснулась пальцами без перчатки его кожи, и это было похоже на электрический разряд. Рипли не вскочил с дивана, но, должно быть, вздрогнул, судя по тому, что она взглянула на него и спросила:
– Больно?
– Гм. Нет… пустяки. Просто задумался.
– Я постараюсь не причинять вам страданий, но, боюсь, больное место очень чувствительно.
«Если бы только одно», – подумал Рипли и сказал:
– Не беспокойтесь, случалось и похуже.
Он приказал себе расслабиться и получать удовольствие: похоже, сегодня ночью другого способа ощутить женскую заботу у него не будет, – но когда увидел, как ее рука тянется к подвязке, сказал:
– Я сам.
– Правда? – удивилась она. – Вы знаете, как расстегнуть собственную подвязку?
– И даже как стянуть чулок.
– Пейте свой бренди, – предложила Олимпия, – а свою ногу доверьте мне.
– Не уверен, что это прилично, – заметил Рипли. – Хотя я очень плохо разбираюсь в том, что прилично, а что нет.
– Бояться нечего. Я делала это не раз, так что справлюсь лучше любого врача.
– В этом я даже не сомневался.
– Тогда держитесь. Сейчас я сниму подвязку. Постарайтесь на закричать.
Она осторожно расстегнула подвязку, положила на диван, он посмотрел на нее и хлебнул бренди. Потом она дотронулась до чулка, и Рипли подавил стон. Медленно, осторожно она скатала чулок вниз по икре, и в комнате стало так жарко, что Рипли был бы счастлив оказаться где‑нибудь в мавзолее. И думать об Эшмонте. Да, об Эшмонте, который был ее женихом. Эшмонт был такой веселый, когда говорил про свою женитьбу.
Олимпия осторожно стянула носок с его ступни.
Сердце ускорило свой ритм, и Рипли уже не пытался унять то, что творилось у него внутри. Обнаженные женские руки прикасались к его коже. Женщина трогала, раздевала его. Больше для него ничего не существовало. Все прочее: он сам в тщетной попытке образумить себя и не выглядеть идиотом, Эшмонт, свадьба, – было лишь шумом, как монотонный гул лондонской улицы.
Рипли сделал глоток, а Олимпия сняла чулок с его ступни и подала Мэри. Рипли услышал, как дыхание его сделалось вдруг резким и хриплым; казалось, оно проносится по библиотеке, как порыв ветра.
Она же в своей невинности и не догадывалась, какое действие оказывают на него ее движения. Он мог бы рассмеяться, если бы хватило воздуха.
Как она была серьезна, сосредоточившись на том, что делала: брови поверх стекол очков чуть нахмурены, губа прикушена. Смешав воду и уксус, Олимпия смочила полосу ткани и предупредила:
– Сейчас будет холодно.
Холодно, да. Как раз то, что нужно.
Она обернула его лодыжку холодной, как лед тканью, и Рипли чуть не взлетел к потолку, а заодно и выругался, да так, что в присутствии дамы было полным непотребством.
– Ничего, сейчас станет легче.
Рипли скрипнул зубами, но ему действительно полегчало во всех смыслах, хотя она об этом даже не подозревала. Ледяная баня подействовала отлично, утихомирив и боль в ноге, и тревожное стеснение, которое он испытывал всего минуту назад.
С помощью Мэри Олимпия продолжила работу, смачивая ткань в ледяной воде и наматывая слой за слоем вокруг лодыжки. Рипли сказал себе, что сам виноват: надо было настоять, чтобы ногой занялись слуги мужского пола, – но эта дамочка действовала, как заправский диктатор, и разумные мысли даже не пришли ему в голову. Диктатор! Именно такая и нужна Эшмонту. А может, и самому Рипли, как знать…
Пару раз и он испытывал угрызения совести оттого, что напрасно растрачивает жизнь, в которой не было места таким девушкам, как Олимпия.
Но главное – одолевавшим его сейчас чувствам не было выхода. Руки Олимпии привели его в состояние, с которым сейчас невозможно справиться. Ни с собственным воздержанием, ни с Эшмонтом сегодня ночью ему явно не покончить. Очень велики шансы, что Эшмонт придет в бешенство. Оставалось уповать на то, что бедняга напьется до потери сознания до того, как задумает выяснить отношения с родственниками сбежавшей невесты.
Голос леди Олимпии вырвал Рипли из того персонального ада, который он сам себе устроил.
– Я знаю, что доктор порекомендовал бы компресс или пиявки, а то и все вместе, – втолковывала она Мэри. – Но моряки полагаются только на холод и влагу. Они даже подставляют растянутые связки под насос, когда из корабля откачивают воду, утром и вечером, чтобы побыстрее вернуться в строй. Холод уменьшает боль и снимает отек.
Она взглянула на своего пациента, встревоженно нахмурившись.
– Не слишком туго я наложила повязку?
– Нет, – буркнул Рипли.
– Но вы почему‑то сердитесь.
– Да, потому что все пошло наперекосяк. Я должен был доставить вас сюда, затем вернуться в Лондон и объясниться с Эшмонтом и прочими.
– Вы никуда не можете ехать! – отрезала Олимпия. – Вам совершенно необходимо соблюдать покой и держать ногу повыше.
– Чтоб тебе пусто было, Рипли! Что ты опять натворил? – раздался в дверях женский голос. – Не успел вернуться в Англию и уже попал в беду!
Глава 9
Тетя Джулия некоторое время стояла на пороге, уперев кулаки в бока, с тем же мрачным выражением лица, которое в детстве, бывало, нагоняло на него столько страху. Даже сейчас ему стало не по себе.