Это было вполне разумное решение: лучше заняться псом. Любую собаку легче образумить и обучить, чем избалованного неугомонного герцога.
Олимпия посмотрела на пса, и тот ответил ей благодарным взглядом, размахивая хвостом.
– Значит, предполагается, что ты хороший охотник. Что ж, давай проверим!
Прежде чем осуществить задуманное, она сказала конюху:
– Мне понадобится карета.
Объяснив, что намерена предпринять, Олимпия бегом припустила к дому.
Глава 10
Он принял правильное решение, сказал себе Рипли. Еще день в обществе леди Олимпии Хайтауэр, и он превратится в пускающего слюни идиота.
Как она посмотрела на него, когда он сделал ей комплимент… как покраснела, как сияли ее глаза – словно он осыпал ее бриллиантами.
Это естественно, твердил он себе, любоваться ее румянцем. Странно, однако, что мысли о ней последовали за ним в постель и не давали покоя. Ненормально, что из‑за одной женщины он испытывает чувство вины и злость на весь мир!
Простое воздержание не может настолько отравить жизнь. Здесь что‑то посерьезнее – но об этом лучше не думать, лучше вообще ни о чем не думать.
Нужно просто ее забыть и сделать то, что должно. Ему нельзя совершать ошибки, потому что он, черт подери, рыцарь в сияющих доспехах. Для всех, чтоб им провалиться, в том числе для Эшмонта, который не смог явиться трезвым даже на собственную свадьбу и позволил сбежать своей невесте, да и разыскать их не спешил, хотя Рипли не особенно‑то скрывался. Его узнали все, кто видел. Разве не обозначил он свой путь яснее ясного? Неужели нужно было еще объявления вывешивать?
Тем временем лодыжка, которая вела себя смирно, когда он пустился в путь, решила превратить его утро в ад. Как будто ему было мало!
Еще две мили или около того до Кобема и гостиницы «Георг», где можно будет отдохнуть.
Нет, он не станет отдыхать: проехал‑то всего… сколько? Шесть, семь миль? К этому моменту ему полагалось проскакать раза в два больше, невзирая на чертову лодыжку.
Но он так устал! И боль была ужасающая.
К тому же он плохо спал, спасибо Олимпии. Дело не в навязчивых снах: они преследовали его постоянно, – но эти были другими. Олимпия являлась к нему в подвенечном платье, девственно‑белом, лицо ее сияло. Он хватал ее в объятия и уносил прочь от разъяренного Эшмонта. В другом сне он видел ее на свадьбе, которой не случилось. Олимпия стояла рядом с Эшмонтом, но сквозь вуаль смотрела вовсе не на жениха, а на него, Рипли, и взгляд ее был мрачен. Он видел, как по ее лицу струятся слезы, под вуалью, которая постепенно становилась мокрой, хоть выжимай, и платье тоже. Потом шел дождь, они с Олимпией плыли в ялике. Она падала в реку, и ее уносило течением. Он не мог до нее дотянуться и только выкрикивал ее имя…
Рипли проснулся в холодном поту и больше даже не пытался заснуть. Дождавшись первых проблесков зари, он отыскал кое‑что из дядиного гардероба, который зачем‑то бережно хранила тетушка. Как можно надеяться, что боль утраты станет меньше, если цепляться за то, чего больше нет?
Побег прошел незамеченным. Вот что важно.
Покинув Кемберли‑плейс, через некоторое время Рипли пришлось сделать остановку в гостинице «Талбот» в городке, который тоже назывался Рипли, что удивительно. Там вместо завтрака он заказал большую кружку эля, и ему хотелось выпить еще из‑за проклятой ноги, но надо было ехать, никак не получалось взять себя в руки и хотелось вернуться.
Только допустить этого он не мог, нечего было ему рядом с ней делать.
Вот так он и тащился, со скоростью, приличествующей скорее какому‑нибудь лорду Мендзу.
Почему? Потому что его треклятая лодыжка стоила стольких трудов ее светлости. Рипли рвался в Лондон, но не мог допустить, чтобы труды леди Олимпии пошли насмарку, не говоря уж о том, чтобы выказать слабость, когда надо будет встретиться с Эшмонтом.
Вот новая пытка: каждый раз, когда чертову лодыжку скручивал очередной приступ боли, Рипли вспоминал, как трогали его ногу руки Олимпии, ее озабоченный взгляд, когда она на него смотрела, совершенно не догадываясь о том, в какое нелепое, затруднительное положение его поставила…
«Она была очень добра», – сказал Эшмонт.
Она понятия не имела, что подобная доброта делает с мужчинами вроде него.
Рипли поднял голову. Немощное солнце, пытаясь пробиться сквозь свинцовые облака, заливало окрестности бледным светом. Прекрасно. Только этого ему не хватало: тащиться в Лондон под проливным дождем.
«Да, так тебе и надо! Скачи под дождем, как делал это не раз, во весь опор!»
Только тогда он был пьян, а сейчас трезв до безобразия. Надо было все‑таки выхлебать еще пару кружек. Или сколько, чтобы выбросить из головы чужую невесту?
Еще не поздно проверить. В «Георге» можно нанять почтовый дилижанс – так будет быстрее, а пока его запрягают, он выпьет пару кружек и прихватит бутылку с собой в карету. Править‑то будет кучер, так что можно упиться до положения риз, да и осталось‑то всего пару миль.
Не успел Рипли как следует все обдумать, как мир вокруг него потемнел. В небе клубились грозовые тучи, а вскоре на голову лошади плюхнулась тяжелая капля, вторая со шлепком упала ему на шляпу, дядину, несравненно лучшего качества, нежели та, что он купил в Патни, хотя сидела она, к сожалению, тоже неидеально.
Застучали капли, чаще и чаще, падали на листву, прибивали дорожную пыль. Прекрасно. Почему он не задержался во Флоренции хотя бы еще на день? Не торчал бы сейчас здесь, и свадьба была бы свершившимся фактом.
Или нет?
Во всяком случае, со сбежавшей невестой разбирался бы кто‑нибудь другой, и он бы никогда не узнал, чего лишился.
Его конь, которому дождь был нипочем, скакал неторопливой рысью. «Не беда, если немного промокну», – сказал себе Рипли, продолжая путь. Дождь припустил сильнее. Струя воды текла с полей шляпы ему за шиворот, лодыжку, казалось, черти проткнули раскаленным прутом. Рипли поднял голову, пытаясь рассмотреть залитые дождем окрестности из‑под полей шляпы.
Вблизи расстилалась пустошь: ни одного строения, где можно было бы укрыться. Справа в нескольких ярдах начинался кустарник, а за ним лес, и он направил коня в ту сторону. Свернув на узкую тропу и проехав совсем немного, он оказался наконец под кронами деревьев, которые неплохо защищали от небесного потопа.
Рипли ждал, ждал долго. Лодыжка пульсировала, хотелось выпить и ужасно подмывало дать кому‑нибудь по физиономии.
Он спешился, и больная нога возмутилась так, словно он собирался ее убить. Пришлось срочно присесть на пенек и вытянуть ногу вперед.
Леди Олимпия говорила, что ногу следует поднять повыше.
Рипли вспомнил, как она зажала нос и картинно изобразила, будто ее тошнит, когда снимала с него туфлю; вспомнил, как она нападала на Болларда; представил ее замужем за Эшмонтом, и ему стало совсем худо.
Рипли приказал себе не думать об этом, но на сей раз видения не отступали.
Прошла вечность, прежде чем дождь начал стихать и сквозь мокрую листву стало видно посветлевшее небо. В кустах что‑то зашуршало, лошадь мотнула головой, Рипли обернулся и в тот же миг услышал собачий лай, а потом увидел того, кто его издал.
– Молодец! – воскликнул знакомый голос.
К нему трусил Катон, вывалив язык, а за ним по мокрой скользкой тропинке шла сама Немезида, богиня возмездия.
– Вы невозможный человек!
Он, похоже, глупеет прямо на глазах: при звуках ее голоса небеса стали ярко‑синими, во всем своем золотом великолепии появилось солнце, и в следующий миг Рипли оказался в опасной близости от того, чтобы не разрыдаться от счастья.
Окоченевшее тело с трудом поднялось с пня. Да, у него наверняка что‑то с головой. Вероятно, это из‑за нее от стал таким, однако про хорошие манеры там, где они требовались, не забыл: она же леди как‑никак. Джентльмену полагалось встать при появлении дамы, невзирая на то, чьей невестой она была и сколько неприятностей ему причинила.
– Господи, что вы тут делаете? – воскликнул Рипли.
– А вам как кажется?
На ней было одно из платьев, похожих на тетушкины: с узкими рукавами и унылого оттенка коричневого, – и сидело просто отвратительно. Олимпия и его тетка приблизительно одного роста, но совершенно разного сложения. Платье висело мешком на несколько дюймов ниже линии талии, идеальная форма плеч пряталась под неуклюжим кроем, а корсаж располагался не там, где грудь. Шляпа, мрачная, как и платье, грозила свалиться с головы. Ленты были затянуты неуклюжим узлом.
Он чувствовал себя так, будто выпил приличную дозу дорогого шампанского, и понял, что все это началось уже в тот момент, когда она попросила его помочь ей вылезти в окно. Изобразив праведный гнев, Рипли воскликнул:
– Вы устроили на меня охоту! С ищейкой! Да вы опасны и к тому же коварны!
Олимпия стояла, подбоченившись, и разглядывала его с головы до пят.
– Скорее сумасшедшая, если пытаюсь спасти вас от себя самого. Да сядьте же, бога ради!
Пес сел, Рипли – нет.
– Мужской ум воистину загадка! Вы что, хотите себя изувечить? Знаете ли вы, какой вред – непоправимый вред! – вы можете себе причинить?
– Нет, не знаю, потому что не вижу ничего опасного. Растяжения бывали у меня и раньше. Не нужно было позволять вам со мной нянчиться. Эти матросы, о которых вы говорили… Неужели вы думаете, что они отлеживаются после этих ваших холодных примочек?
– Вы не матрос, а испорченный щеголь, потакающий своим прихотям. И когда вы говорите, как легко вылечивались от детских травм, вспомните, что ваше детство осталось в далеком прошлом. Детский организм растет, поэтому у детей все быстро заживает. Вы взрослый человек – во всем, кроме ума, – и с вами все обстоит иначе.
– Но я пока не старый толстый ипохондрик, – возразил Рипли. – Похоже, вы спутали меня с лордом Мендзом.
Олимпия прикрыла глаза.
– Нет‑нет, я отчетливо вижу разницу: уважаемый лорд Мендз носит парик, а у вас волос больше, чем ума.