– Вот как… – Леди Джулия взяла монокль и повнимательнее посмотрела на заплывший глаз Эшмонта. – Синяк, похоже, совсем свежий.
– Результат, так сказать… недоразумения, – объяснил Блэквуд. – Упал и ударился лицом о ступеньку.
– Наверное, что‑то не то съел, – вздохнул Эшмонт. – Всю ночь тошнило, иначе я бы приехал раньше.
– Скорее выпил, – сухо поправила его леди Джулия. – Прекрасное начало счастливой супружеской жизни. Я надеялась, что даже ты хотя бы на собственной свадьбе ничего не выкинешь. Такая восхитительная девушка!
– Согласен, – потупился Эшмонт. – Не понимаю, как это не заметил ее раньше. Впрочем, тогда ведь я не собирался жениться, знаете ли.
– Если бы ты сказал ей о своих чувствах, она, может, и не сбежала бы, – заметила ее светлость.
Эшмонт нахмурился.
– Да, я был недостаточно убедителен – так мне все говорят, – но я ухаживал, вы же знаете: рассказал ей про библиотеку, как дядя… И ей, кажется, было приятно.
– И вообще, мы не уверены, что она сбежала, – сказал Блэквуд. – Есть подозрения, что это проделка Рипли.
– Вы серьезно? – удивилась леди Джулия. – И зачем бы такой умной девушке, как Олимпия, бежать с моим племянником?
– Нам это сказал ее брат.
– Каковы бы ни были ее мотивы, ваше поведение не назовешь безупречным, – заключила дама. – Чем вы занимались? Дрались как петухи и пьянствовали, вместо того чтобы догнать ее и уговорить вернуться.
– Есть смягчающие обстоятельства, – сказал Блэквуд.
Выражение лица леди Джулии сделалось еще холоднее.
– Я отказываюсь даже представлять себе, что это были за обстоятельства, просто скажу: на месте Олимпии меня бы сильно разочаровал такой поклонник. – Она махнула рукой. – Отправляйтесь в Лондон, но не удивляйтесь, если она предложит вам поискать другую кандидатуру на роль герцогини. Вероятно, так было бы правильно.
– Но мне не нужна другая! – воскликнул Эшмонт. – Если я в чем‑то провинился, то сумею все исправить. Мое намерение жениться на ней было серьезным, таковым и остается. А Рипли может поцеловать мою… кого‑нибудь.
Он поклонился с сердитым видом и направился к выходу, но на полдороге остановился: должно быть, обдумал свое поведение, – обернулся и покаянно произнес:
– Прошу прощения, леди Энкастер, за неподобающее поведение. Это было… Я не хотел… Ну, вы же понимаете. Чувства.
– Советую научиться выражать свои чувства в более приемлемой манере, – жестко сказала хозяйка. – Если этого не произойдет, ее уведет тот, кто умеет вести себя как джентльмен.
– Да, леди Энкастер, начну исправляться прямо с сегодняшнего дня.
На сей раз Эшмонт простился с дамой как положено и вышел. Блэквуд направился было за приятелем, но на полпути остановился:
– А где Алиса? Она дома?
– Ох, Рипли, что ты наделал?
Над ним нависала коричневая лохматая морда с огромным высунутым языком.
– Убирайся! – оттолкнул он пса.
В ушах у него звенело. Ногу, похоже, пора было отрезать. Капли дождя падали с деревьев на лицо. Рядом на коленях стояла леди Олимпия: губы распухшие, шляпка и очки съехали. Как же он сейчас себя ненавидел!
– Олимпия, ради бога, поднимитесь с колен: земля мокрая!
– А как же вы? Вдруг повредили себе еще что‑нибудь!
– Ничего со мной не случилось! – буркнул Рипли. – Я же не стеклянный и не какой‑нибудь неженка. Хватит обращаться со мной как с больным. Вам бы следовало дать мне по физиономии, а вы кудахчете надо мной… Разве не понимаете, что происходит? Вот почему незамужним леди не полагается находиться наедине с мужчиной. Нам нельзя доверять: стоит оказаться рядом с привлекательной женщиной, как мы теряем рассудок.
Она села на корточки и улыбнулась:
– Привлекательной? Вы правда так считаете?
Ее сердце почему‑то не перестало биться, а напротив, громко стучало. Она еще не опомнилась после поцелуя, да и опомнится ли, кто знает? Она даже не догадывалась, что поцелуй может быть таким… это вообще было сложно назвать это поцелуем… скорее вторжением. Неужели это про нее он так сказал: «привлекательная», про старую деву, «синий чулок»?
– Я уже говорил вам об этом, – пожал плечами Рипли. – Могу повторить. Вы забыли?
– Нет‑нет… – Разве можно это забыть? – Но вы дамский угодник, повеса, неразборчивый в связях.
– Возможно, я и правда менее разборчив, когда пьян, – согласился Рипли. – Но сейчас я отвратительно трезв, хотя и с удовольствием бы напился.
– Я же скучный «синий чулок», к тому же ношу очки…
– Полагаете, для мужчины это имеет хоть какое‑то значение?
– Конечно!
– Разве что в переполненном бальном зале, – возразил Рипли. – Но когда остаешься с привлекательной леди наедине, очки вообще не имеют значения, как и все прочее, что на ней надето.
Он попытался встать, но сумел лишь принять сидячее положение и выругался от досады.
Олимпия положила руку ему на плечо и предложила:
– Позвольте, я приведу слугу, и он вам поможет дойти до экипажа.
Он в недоумении уставился на нее.
– Слуга, экипаж… Откуда?
– Понимаю: мое вчерашнее поведение дало вам повод думать, будто у меня куриные мозги, однако в обычной жизни я практична и до тошноты разумна. Не могла же я явиться на помощь к вам в одиночку. Вот и привезла с собой Джона, кучера, и Тома, лакея. А приехали мы в ландо вашей тетушки.
– Как мило с вашей стороны! – обрадовался Рипли. – Ехать в Лондон в карете, конечно, гораздо удобнее.
– Не сомневаюсь, но не сегодня! – заявила Олимпия.
– Но мне нужно именно сегодня!
– Да что вы твердите одно и то же? – воскликнула она. – Давайте остановимся и подумаем, ладно? Прибегнем к помощи логики!
Рипли лег на спину невзирая на мокрые листья, мох и – что там за мелкие насекомые сновали в лесной трухе? Сквозь листву деревьев проглядывало хмурое небо.
– Хорошо, валяйте, – милостиво разрешил он, когда взгляд его зеленых глаз обратился к леди Олимпии.
– До Лондона больше двадцати миль, – начала она. – Расстояние отсюда до Камберли‑плейс почти в три раза меньше. С того места, где вы лежите и смотрите в небо, что оно обещает, кроме очередного ливня? В сложившихся обстоятельствах разве вы не согласны, что разумнее вернуться к леди Джулии, отдохнуть день‑другой, а уж потом ехать в Лондон в карете?
Рипли прикрыл глаза на целую долгую минуту, потом сел и, скорчив гримасу боли, заявил:
– Правильно, разумеется, это же очевидно. Разве я смогу забрать карету и бросить вас тут? Очень хорошо, приведите Тома. Что же вы его сразу не привели?
– Старалась не отстать от Катона, – призналась Олимпия, – а про слуг и не подумала.
– Никто ни о чем не думает, – буркнул Рипли. – Эшмонт вот не подумал, что вас нельзя выпускать из виду даже на минуту: нарвешься на неприятности. Сюрприз за сюрпризом. Вот в чем дело.
– Не понимаю…
– Он мой друг… – объяснил Рипли.
В ее голове возникла догадка – а догадаться‑то следовало давным‑давно, – что это отчаяние после поцелуя было всего‑навсего проявлением мужского самолюбия. Джентльмен, даже один из «их бесчестий», не станет пастись в чужом огороде. Женщин они считают своей собственностью, так что в глазах всего света она все еще принадлежит Эшмонту.
На миг – на один сокрушительный миг поцелуя – она решила, будто Рипли испытывает к ней какие‑то чувства, но это было всего лишь желание завоевателя, инстинкт, и оно возобладало над разумом. Вот и все. И говорил он чистую правду: не полагается незамужней леди оставаться наедине с мужчиной.
Она никогда не предполагала, что станет объектом мужского желания, однако это произошло. Теперь она поняла душой и телом – а не только умом, – зачем существует такое правило. Хорошо, что она так испугалась своих ощущений, когда он сжал ее в объятиях. Хорошо, что вспомнила намеки матери насчет супружеской близости и тот день, когда видела совокупление лошадей, иначе, закружившись в водовороте чувств, вряд ли бы устояла.
Она едва истерически не расхохоталась: какая нелепость – леди Олимпия Хайтауэр предается разврату в момент страсти, – а через мгновение была готова разрыдаться, потому что все шансы были за то, что этот момент страсти останется единственным, что ей доведется испытать в жизни.
Она приказала себе не впадать в истерику – Рипли, похоже, сходил с ума за двоих – и сказала:
– Успокойтесь. Лучше подумайте, какой вклад вы внесли в мое просвещение.
– Этим должен был заняться Эшмонт!
– Посмотрим на это дело с другой стороны: когда он обнаружит, что я уже кое‑что смыслю, решит, что ему бросили вызов. И это, если верить вам и вашей тете, заставит его желать меня еще сильнее. Ему необязательно знать, кто был моим учителем, а я не скажу. – Олимпия заставила себя ослепительно улыбнуться. – Знаете что, Рипли? Полагаю, я должна сказать вам спасибо.
Проповедь леди Энкастер заставила Эшмонта призадуматься. Кое‑что из того, что в самом начале авантюры казалось совершенно очевидным, теперь сделалось неясным и сомнительным. Быстро обдумав сложившееся положение, он понял, в чем проблема: нужно было срочно промочить горло. Пришлось заскочить в гостиницу «Талбот». Если бы не это, они непременно увидели бы на дороге ландо, которое следовало в противоположном направлении, а если бы еще и верх его не был поднят по случаю дождя, то увидели бы тех, кого преследовали, а те, в свою очередь, увидели бы их, и дело приняло бы совершенно другой оборот.
Но этого не случилось. А случилось, что, рассеянно выглянув в окно гостиницы, они увидели старомодное ландо, следовавшее в том направлении, откуда они сами только что выехали, и Блэквуд отпустил забавное замечание насчет его черепашьей скорости.
Больше они ничего не увидели, потому что дождь полил снова, причем с утроенной силой, и вид за окном расплылся, потеряв очертания. Отвернувшись от окна, Эшмонт спросил:
– Как считаешь, надо ли брать крепость штурмом, как только мы доберемся до Лондона? То есть ехать прямо к Гонерби, забрать прекрасную даму и больше не отпускать? Кажется, леди Энкастер упрекнула меня в недостатке решимости.