Олимпия отвернулась от окна. Рыцари в сияющих латах принадлежали миру любовных романов и волшебных сказок, а леди Хайтауэр приходится жить здесь и сейчас. И если уж суждено ей слышать голоса в собственной голове, пусть это будет голос разума. «Не стоит недооценивать Эшмонта… Когда добьетесь его любви и уважения, вы будете счастливы».
Вот голос опыта, действительности и практичности, голос разума, которому и следует внимать разумной девушке.
– Так я и поступлю, – едва слышно прошептала Олимпия и продолжила разбирать книги лорда Чарлза.
Рипли не мог забыть смех Олимпии, тепло и нежность тела. В ушах до сих пор звучали ее слова. «В таком случае, возможно, вам следует на мне жениться…»
Но он не может, и бесполезно убеждать его в обратном. Она невеста Эшмонта. Любой другой мог бы попытаться ее увести, но не Рипли, потому что он верный друг, черт возьми, и потому что слишком поздно.
И Рипли погрузился было в мрачные раздумья, но помешал пес, с лаем бросившийся к нему.
– Сидеть! – приказал герцог, прежде чем пес успел на него прыгнуть.
Тогда Катон обежал кресло кругом и принялся обнюхивать, особое внимание уделив коленям Рипли, где совсем недавно сидела леди Олимпия. Потом собака попыталась лизнуть больную ногу, но герцог щелкнул пальцами:
– Пошел прочь, глупое создание!
Пес уселся, не сводя взгляда с ноги.
– Он хочет поиграть, – услышал Рипли голос тетушки за спиной. – Но ты, похоже, уже наигрался сегодняшним утром.
– Разве?
Сцепив руки за спиной, леди Джулия прошла чуть дальше по дорожке, затем вернулась обратно.
– Я не допущу, чтобы ты соблазнил эту молодую леди под крышей моего дома.
О черт! Откуда она узнала? Что‑то слуга сболтнул?
Рипли молчал, поэтому леди Джулия продолжила:
– Я услышала в библиотеке ужасный шум и заглянула… Полагаюсь, однако, на твою порядочность и надеюсь, что это было просто дурачество и дальше дело не пошло.
Он продолжал молчать, и глазом не моргнув. Дурачество действительно закончилось более или менее без ничего такого. И так‑то лучше.
– Ради бога, Хью, скажи мне наконец, должна ли я как можно быстрее отправить девушку домой?
Рипли хотел, чтобы Олимпия уехала… нет, неправда: ему было позарез нужно, чтобы она уехала.
Беда в том, что ей требовалось время, чтобы отдохнуть от всех – от родных, которые стремились выдать ее замуж, но особенно от Эшмонта, – подумать и решить, как быть дальше и что правильно и разумно, и не для семьи, а в первую очередь для нее самой. Нелегкая задача – сложить картинку из мозаики, где детали не подходят друг другу.
Это Рипли понимал, как понимал и то, что Кемберли‑плейс – идеальное место, чтобы справиться с жизненными невзгодами.
– Все так запуталось, – сказал он наконец.
– Жизнь вообще штука сложная.
– Да, вы правы.
– Я знала, что все здесь очень непросто, но сейчас понимаю, что дело куда сложнее, – заметила пожилая дама. – Ты… ваша троица… Ладно, бог с ними, речь не о них. Здесь ты, и именно тебе предстоит взглянуть правде в глаза. Не всегда можно взять и откупиться, дорогой племянник, иногда приходится принимать решения самому.
– Вот как? – усмехнулся Рипли. – А что пытаетесь решить вы, сидя в этой дыре?
Леди Джулия помолчала, потом коротко рассмеялась:
– Отлично сказано! Твоя сестра говорила об этом намеками, но ты сразил наповал.
– Как змеиный зуб?
– Ты никогда не был неблагодарным, никогда не боялся спорить со мной, но то было давно, и я опасаюсь, что начну глупеть в отсутствие достойного противника. Но пока еще я в состоянии понять, когда меня пытаются водить за нос.
– Вы по‑прежнему остроумны, – заметил Рипли. – Как бы я хотел быть мухой, что сидела бы на стене, когда к вам явились Эшмонт и Блэквуд!
Леди Джулия покачала головой:
– Снова уводишь разговор в сторону? Прекрасно. Мои дочери выросли и научились справляться и с мужьями, и с детьми. Я им больше не нужна, а мужа у меня нет. Вот и не знаю, кто я теперь, я не вижу ни цели, ни смысла жизни.
– Так вот почему вы сидите здесь? – удивился Рипли. – Вам не хватает какой‑то дурацкой цели?
– А ты предлагаешь мне стать такой, как вы трое, и жить исключительно ради собственных удовольствий?
– Если это вас утешит, тетя, то сейчас мне не до веселья.
– А сбежать ты не можешь, – улыбнулась леди Джулия. – Какая жалость!
– А вы сбежали на три года, – тоже улыбнулся Рипли. – Какая жалость!
– Нет, дорогой, какая жалость, что ты упускаешь свой шанс, возможно, единственный.
– Это не мой шанс, – буркнул угрюмо Рипли.
– Потому что Эшмонт тебя опередил? Потому что он твой друг?
Рипли не ответил. Похоже, тетка у него всех видит насквозь.
– Интересно, каково тебе будет год, два, пять лет наблюдать за счастьем, которое могло бы стать твоим, и утешаться мыслью, что ты не поступился дружбой, – не без ехидства заявила леди Джулия.
Рипли сразу почему‑то вспомнил, что рассказывала о тетушке его мать. Что‑то неожиданное. Разочарование в любви? Но в голове его царил такой сумбур, что смутное воспоминание переплеталось с другими, совсем недавними, да еще в нем бурлили разные чувства, черт их побери. Рипли пытался выудить из множества мыслей одну – думать о тете Джулии куда проще, чем о себе, – а вообще ни о чем не думать еще лучше.
Кажется, ее позвали: она обернулась в сторону дома. Рипли развернул кресло, ожидая увидеть Олимпию, но то был всего лишь лакей, который спешил к хозяйке сообщить, что к ее светлости приехал лорд Фредерик Бекингем.
Его светлость проводили в малую гостиную, туда же из библиотеки пригласили леди Олимпию. Собравшиеся обменялись исключительно сердечными приветствиями, но держались натянуто, и Рипли мог понять почему. Олимпия стояла ни жива ни мертва в присутствии дяди своего жениха, да и ему самому было как‑то неловко: нечистая совесть решила, что пора, пожалуй, взыграть, – а вот странное поведение лорда и леди сбивало с толку.
– Прошу прощения, что не уведомил заранее о своем визите, – говорил тем временем лорд Фредерик. – И более того: явился к вам, не отряхнув дорожной пыли. Однако мой племянник был в столь смятенном состоянии, что я решил не терять время. Если угодно, его волнение было настолько велико, что я посоветовал ему написать письмо, вместо того чтобы в очередной раз врываться в ваш дом, и предложил себя в качестве посланника.
Короче говоря, лорд Фредерик посоветовал племяннику не вмешиваться и поручить переговоры ему. Неплохой план, ничего не скажешь. Бекингем, будучи искушенным придворным, ухитрялся вести себя так, что его одинаково радушно привечали и в обществе короля, и в кругу его заклятого врага – герцогини Кентской, его невестки. Матушка принцессы Виктории, нынешней наследницы престола, ненавидела его величество от всей души, и чувство это было взаимным.
– Он волнуется? – усмехнулась леди Джулия. – Вот как вы это называете? Но, по моим вчерашним наблюдениям, Люциус просто напился до неприличия: в последнее время это явно вошло у него в привычку, – к тому же подрался – еще одна пагубная привычка. Причем я не сомневаюсь, что драку затеял, как обычно, он. Признаюсь, мне также смешно слышать про дорожную пыль от лорда Бекингема…
Она замолчала, окидывая лорда Фредерика быстрым взглядом, и его голубые глаза вспыхнули – но от гнева ли, от смеха или иного чувства, Рипли сказать затруднялся.
– Нисколько не сомневаюсь, что при вас неотлучно находится камердинер, – продолжила леди Джулия. – И вы наверняка сделали остановку, чтобы освежиться, прежде чем преодолеть последнюю милю‑другую.
Хозяйка села на самый жесткий в комнате стул и пригласила сесть гостя, но лорд Фредерик подошел к камину и встал спиной к огню, словно стояла суровая зима и ему нужно было согреться.
Леди Олимпия тоже осталась стоять, но возле самого дальнего окна. У Рипли даже мелькнула мысль, не собирается ли она построить свой маневр.
– Жаль, я не могу сказать того же про вашего племянника, – продолжила леди Джулия. – К сожалению, он прибыл сюда в совершенно непотребном виде, что для любой дамы явилось бы оскорблением, но особенно для его невесты.
– Это как раз одна из причин, почему я советовал ему остаться в Лондоне, – сказал лорд Фредерик в своей обычной невозмутимой манере. – Однако Люциус действительно тревожился, был просто сам не свой.
Вошел лакей Джозеф и принес поднос с закусками, насчет которых распорядилась хозяйка, вернувшись в дом. И пока он не покинул гостиную, все молчали.
Олимпия едва пригубила напиток и поставила бокал на ближайший столик, а вот лорд Фредерик сделал приличный глоток, что неудивительно после нескольких часов пути. День выдался теплый, и ему наверняка захотелось пить.
Жажду, похоже, испытывала и леди Джулия.
Что‑то промелькнуло в мозгу Рипли – что‑то важное – и пропало.
– Превосходное вино, – заметил лорд Фредерик, кивком указав на бокал. – Впрочем, ваши погреба – и этот, и лондонский – всегда славились на всю Англию. Однако вас давно не видели в столице.
– Я вообще не бываю в Лондоне, но подумываю, чтобы изменить этой привычке.
У лорда Бекингема дернулась щека, и, поставив бокал, он сказал:
– Отдавая должное этому прекрасному вину, я не должен забывать о своей миссии. Срочное дело, которое привело меня сюда, требует сохранять трезвость ума. Я уполномочен вручить леди Олимпии письмо от моего племянника.
Из внутреннего кармана своего не по‑дорожному безупречного сюртука лорд Бекингем извлек на удивление толстый конверт. Послание хоть и прибыло от Эшмонта, явно состояло не из одного‑единственного листа бумаги.
– С вашего позволения, леди Энкастер, я передам письмо адресату, или вы предпочли бы сначала его прочесть?
– Разумеется, нет: я же не матушка леди Олимпии. В любом случае она совершеннолетняя, да и письмо это слишком личное, от жениха.
Кивнув, лорд Фредерик подошел к Олимпии.
– Вручаю вам это послание вкупе с глубочайшими извинениями. Эшмонт приехал бы сам, если бы я его не отговорил. И он сожалеет, что произвел столь прискорбное впечатление на леди Энкастер. – Гость отвесил поклон в сторону хозяйки дома. – И, в конце концов, племянник согласился со мной, что лучший способ загладить неблагоприятное впечатление – уважить дамскую чувствительность и не показываться здесь лично, пока его внешний вид и состояние оставляют желать лучшего. Тем временем он не желал бы, чтобы у вас оставались сомнения относительно его чувств.