А ее сердце, которое, казалось, совсем перестало биться, вдруг ожило, да так резко, что закружилась голова, бросало то в жар, то в холод.
Ведь она думала… думала… но нет, вот он перед ней, цел и невредим, и крови нет, да еще смеется. Ей захотелось его убить.
– Несносный вы человек! – выкрикнула Олимпия. – Вы же могли шею сломать!
– А вы… промокли, – заметил Рипли, пытаясь сдержать смех.
Вдали раздался глухой рокот, и, посмотрев вверх, на тучи, готовые пролиться дождем, добавил:
– И, кажется, вот‑вот мы оба станем еще мокрее.
Олимпия тоже подняла глаза. Небо, совсем недавно еще голубое, стремительно исчезало за серыми тучами, которые громоздились над их головами. Раздался второй громовой раскат, громче и ближе.
Она схватилась за кресло, чтобы поставить прямо, руки ее тряслись, и скомандовала:
– Вставайте! Вставайте же!
Он с трудом поднялся, опираясь на спинку. Олимпия уже вымокла насквозь, так что дождь ее не пугал, но оставаться на открытом месте в грозу ей не улыбалось.
– Все, можете садиться.
– Рукоятки управления сломались, а у вас сил не хватит толкать кресло вверх по склону, – предупредил Рипли. – Полагаете, мне так хочется опять садиться на эту штуковину? Смотрите, куда оно меня привезло! Я‑то ехал себе спокойно по своим делам, а оно решило вот искупаться.
– Вы сами его отпустили! Я видела!
– Я устал с ним воевать.
– Вы могли сломать себе шею, разбить свою чертову черепушку!
Он видел, как Олимпия волнуется из‑за него. Ну почему не кто‑то другой, все равно кто, последовал в тот день за беглянкой из Ньюленд‑хауса – неужели это было всего три дня назад? – и не привез ее обратно, прежде чем она успела влюбиться не в того мужчину.
– Я уже забыл, что здесь полно камней на дне, – сообщил Рипли. – Надо было купаться ниже по течению, там дно ровнее.
Олимпия боялась думать, что могло случиться, а ему все шуточки: чуть до погибели себя не довел.
Гром ударил громче. Клубящиеся тучи закрыли остававшийся просвет, и мир вокруг потемнел.
– Нам надо скорее возвращаться.
Олимпия попыталась вытолкнуть кресло на берег, но эта задача оказалась труднее, чем она предполагала.
– Да бросьте вы эту затею! – воскликнул Рипли.
Но она продолжала толкать. Ей нужно было на ком‑то – или не чем‑то, хотя бы на этом треклятом предмете – сорвать злость.
Рипли, тяжело вздохнув, начал ей помогать. Каждый держал свой угол спинки кресла. Олимпия надеялась, что он держится за кресло, чтобы снять нагрузку с больной лодыжки, потом сказала себе: он ей никто, чтобы за него бояться, не ее печаль. У нее достаточно своих проблем. Ей предстояло свыкнуться с мыслью о другом мужчине, потому что тот по‑прежнему хотел на ней жениться. И она, будучи девушкой практичной и разумной, решила, что брак с ним – это правильный поступок.
– За следующим поворотом будет рыбачий домик, – сказал Рипли, указывая направление кивком. – Там нет ступеней, не нужно взбираться вверх по склону. И гораздо ближе, чем дом.
Олимпия взглянула в том направлении, куда он указывал, затем вверх по склону, с которого только что спустилась сама. Она и не догадывалась, как далеко забрела от главного дома, слепо блуждая по парку. Слова Эшмонта глубоко ранили ее, пусть и писал их не он, и ей опять захотелось сбежать, только она не знала куда, как не знала и от чего именно бежит и есть ли в этом хоть какой‑то смысл. Прежде всего не следовало убегать со свадьбы.
Она не могла думать об этом сейчас. Мрак сгущался, гроза неслась им навстречу, то и дело черное небо прорезали молнии.
Олимпия не стала возражать, когда Рипли повернул кресло в направлении рыбачьего домика.
Рипли предложил Олимпии бежать вперед, а толкать кресло хотел сам, но она отказалась, сославшись на то, что большая нагрузка на больную ногу.
К счастью, идти было недолго. Рыбачий домик стоял над излучиной реки с незапамятных времен, и Рипли надеялся, что в нем можно укрыться от непогоды.
Гроза неумолимо приближалась. Едва они достигли излучины, молния разорвала небо пополам, грянул гром и крупные дождевые капли градом обрушились на дорожку, кресло‑каталку и на их головы.
Рипли принялся толкать поэнергичнее, не обращая внимания на боль в ноге, после того как правая ступня задела за кочку на дороге и подвернулась. Надо смотреть под ноги, черт бы их побрал! – напомнил он себе. Но к чему думать об этом теперь?
Окружающий пейзаж тонул в сгущающемся мраке. Глухо гремел гром, среди туч сверкали молнии.
Они миновали поворот, и вот он наконец, рыбачий домик, самая обычная средневековая каменная квадратная постройка, лишь слегка напоминавшая буддийскую пагоду. Дом никогда не расширялся и не перестраивался и мог похвастать одной‑единственной комнатой, свет в которую проникал сквозь четыре узких окна. Три невысокие ступеньки вели к узкому крыльцу с навесом перед двойными дверями.
Они как раз спешили к крыльцу, когда здание озарилось вспышкой молнии, и в следующий миг громовой раскат грянул прямо над их головами.
Рипли бросил кресло у крыльца и заковылял вслед за Олимпией вверх по ступенькам. С новой силой хлынул дождь, когда они были уже под навесом. Рипли дернул за ручку, но дверь не поддалась: заперто! Разумеется, как же иначе.
– Ничего страшного, – сказала Олимпия. – Все же какая‑никакая крыша над головой, да и гроза, даст Бог, скоро закончится.
– Я так не думаю, – отозвался Рипли, озираясь по сторонам. – Не тот случай. Это, похоже, надолго.
Он спустился с крыльца и, с трудом переставляя ноги, пошел вдоль стен, проверяя окна.
– Рипли!
В задней стене обнаружилось окно со сломанной задвижкой.
– Я нашел способ попасть внутрь, – крикнул он в ответ. – Стойте на месте, я сейчас.
Рипли распахнул окно и вернулся за креслом.
– Я буду его держать, а вы встанете на сиденье, залезете в окно и отопрете дверь изнутри – там простая защелка.
Любая другая в ответ на подобное предложение посмотрела бы на него как на умалишенного, но Олимпия только кивнула и помогла поставить кресло на место. Рипли ей не препятствовал, хотя в помощи не нуждался, ухватил его покрепче, для устойчивости, и девушка проворно встала на сиденье, потом на спинку и забралась в окно – взмах юбок, движения рук и ног и дуновение знакомого аромата. Даже несмотря на теткину одежду он сразу уловил аромат ее кожи и волос.
Ему вспомнилось, как она карабкалась на стену в саду у Ньюлендов, как платье и нижние юбки мазнули его по лицу… Пришлось тряхнуть головой, чтобы избавиться от наваждения. Рипли доковылял до двери и принялся ждать. Время шло, дождь припустил основательно, набирал силу ветер.
– Вы собираетесь, в конце концов открыть дверь? – не выдержал герцог.
– Здесь очень темно, – глухо прозвучало в ответ. – Никак не могу найти эту штуку…
Когда дверь наконец распахнулась, Рипли едва не ввалился внутрь.
– Кресло, – напомнила Олимпия. – Вы его бросили…
– К черту кресло, к черту все! – стуча зубами, буркнул Рипли и оглянулся по сторонам.
Когда глаза привыкли к темноте, он увидел на каминной полке коробку с трутом, а рядом – простую утварь, которую семья всегда тут держала: горшки для готовки, несколько тарелок и чашек, кувшин и миска. На столе стояла корзинка со столовым бельем. Возле камина были сложены дрова.
Чтобы чем‑то занять руки и выиграть немного времени, дабы решить, как быть дальше или, что еще важнее, – что сказать, он развел огонь.
Его беспокоило напряженное молчание, повисшее в комнате, в то время как мир за стенами дома провалился в черноту, где вспыхивали молнии и гремел гром, от которого сотрясались старые окна.
– Кто‑то здесь был, – заметил Рипли, наблюдая за разгорающимися языками пламени. Дрова явно принесли недавно: наверное, это Алиса постаралась: детьми мы часто здесь играли.
На явно недавнее пребывание здесь сестры указывала и одна из трех походных кроватей, застеленная, тогда как две другие стояли пустые. Очевидно Алиса здесь недавно ночевала. Но почему? Рипли от души надеялся, что причина не в разочарованности в браке. Слишком поздно кусать локти, не говоря уже о том, что его собственная жизнь достаточно осложнилась, чтобы вносить в список своих забот и печалей еще и Блэквуда.
Порывом ветра пополам с дождем распахнуло дверь. Олимпия бросилась закрывать, но сил сдержать напор не хватало, и ей на помощь приковылял Рипли. Общими усилиями они захлопнули их наглухо, и герцог задвинул засов, замыкаясь от наружного мира.
Олимпия торопливо отскочила, отряхивая ладони от дождевой воды, и воскликнула:
– Посмотрите на себя: вы промокли насквозь.
– Так ведь вроде лето…
– Но все равно холодно, – возразила она.
– Сейчас согреемся. Мы разожгли огонь.
– В каменных зданиях от сырости избавиться не так‑то просто. А этот дом и вовсе стоит прямо над рекой. И вы хороши: не только промокли до нитки, но и синяков себе понаставили. Ногу вы никогда не вылечите, если будете так над ней издеваться.
– Она уже заживает, – возразил Рипли. – Но вы так хлопочете из‑за меня, что… боюсь даже подумать, будто я вам… небезразличен.
Олимпия долгую минуту смотрела на него, потом пожала плечами.
– Ну, мало ли… – поспешил он добавить.
– Мало ли? – Олимпия вскочила и метнулась к камину, потом к окну, затем, подбоченившись, остановилась перед ним. – Мало ли? Вы совсем тупица или притворяетесь? Ведь я, можно сказать, сделала вам предложение!
– Да, но, знаете ли, не стоит набрасываться с такими предложениями без предупреждения!
– Да я, почитай, сорвала с себя одежду и разве что не закричала; «Берите меня немедленно!» Какое еще предупреждение вам нужно?
– Это для меня было слишком завуалированно, – заметил Рипли. – Ведь вы же не сняли одежду на самом деле. Нужно было приложить усилие, чтобы догадаться, а это, знаете ли, нелегкий труд.
– Неужели? – удивилась Олимпия.
– Ну, скажем так… напрягает – вот подходящее слово.