.
24 апреля 1941 года следствием была проведена очная ставка между Вальденом и Борисом Акимовым, ранее уже признавшимся в шпионаже. Обращает на себя внимание, что Вальден не сразу опознает Акимова. Он крайне близорук, но только ли в этом дело? Алексей Акимов, знакомившийся со следственным делом своего отца, нашел там подтверждение того, что во время допросов на него воздействовали физически. Скорее всего, Вальден встретился с сильно избитым человеком: он уточняет, что может опознать Акимова лишь «по росту и по размеру».
Вопрос Вальдену: Что именно вы хотите скрыть от следствия?
Ответ: Мне нечего скрывать.
Вопрос Акимову: Что же скрывает Вальден?
Ответ: Вальден скрывает действительный характер наших встреч, так как они имеют прямое отношение к моей шпионской работе…
Длившаяся более двух часов очная ставка результатов для следствия не принесла. Вальден яростно отвергал обвинения. В ходе перекрестного допроса он вновь и вновь повторяет: «Я решительно отрицаю показания Акимова». Более того, своей рукой делает в протоколе вставку: «Это полная клевета». Очевидно, что твердость Вальдена производит сильное впечатление на Акимова. Перед ним — немолодой (Вальден старше Акимова на 20 лет) и уж точно не слишком физически крепкий человек. Но обладавший незамутненным интеллектом и исключительной внутренней твердостью. Акимов будто бы возвращается к реальности из тюремного морока. На прямой вопрос Вальдена, как именно он привлек его к шпионажу, Акимов отвечает невнятно, признав, что Вальден лично в его вербовке не участвовал. На этом очную ставку поспешили прекратить.
Курт Штермер. Ксилография. Журнал «Штурм». Июнь 1913. Оттиск с доски
Алексей Акимов впоследствии напишет: «Папино пребывание в заключении можно условно разделить на два этапа… Первый: дача показаний — сломленный человек. И второй: отказ от всех показаний, борьба за себя — человека»[252].
5 мая 1941 года следствие, так и не добившись от Вальдена желаемых признаний, продлит его арест и пребывание под стражей. В протоколах майских допросов вновь и вновь повторяются слова: «Я говорю правду. Никакой антисоветской шпионской работы я не проводил».
Перелом наступает 13 мая, допрос ведется на русском и немецком языках (с переводом) майором госбезопасности Львом Шварцманом, известным участием в процессах против Михаила Кольцова, Всеволода Мейерхольда и других видных деятелей советской культуры. Зафиксировано время проведения допроса: с 12:30 до 15:00, хотя в его протоколе воспроизводится всего-то несколько фраз. В начале Вальден говорит: «К своим показаниям на очной ставке 24 апреля 1941 года прибавить ничего не имею…». О том, что происходит между первым и вторым вопросом следователя Шварцмана, можно лишь догадываться. Допрос прерывается. Вальден просит дать ему возможность подумать, чтобы «показать всю правду» и «восстановить все факты».
Из протоколов его последующих допросов очевидно: пытаясь защититься от применения к нему физической силы и, возможно, выиграть время для дальнейшего сопротивления, он просто-напросто «монтирует» шпионскую историю, составляя ее из разных фрагментов реальности. В многословном повествовании, в которое пускается Вальден, намеренно много абсурда. Он строит фабулу шпионского сюжета подобно тому, как это делает писатель или драматург, наделяя функциями агентов иностранной разведки мельком встреченных им в Москве иностранцев и переводя в регистр шпионских абсолютно бытовые разговоры. Был ли он полностью корректен, упоминая имена своих так называемых советских информаторов, чего от него добивались на допросах? Насколько можно судить, им названы лишь те из знакомых, кто к этому моменту подвергся репрессиям, многие из них уже лишились жизни.
Черты правдоподобия выстроенный Вальденом рассказ обретает лишь потому, что в нем присутствуют реальные обстоятельства, которые без сомнения составляли многие годы «комплекс вины» для него самого, а именно — участие в германском агитпропе времен Первой мировой войны. Шлейф отношений с людьми из германского МИДа и полицейского управления, в какой-то мере случайных, в какой-то мере вынужденных во имя поддержания на плаву предприятия «Штурм», тянущийся за ним и в послевоенное время, привел к дискредитации заслуг Герварта Вальдена в художественном мире. Он тяготился этим. Дело касалось моральной ответственности, предания идеалов революционного искусства, но отнюдь не шпионажа.
Всплывшие на допросе в НКВД детали коррелируют с документами, обнаруженными десятилетия спустя в архиве германского МИДа, что послужило основанием для некоторых западных исследователей использовать в отношении Герварта Вальдена ярлык немецкого агента[253]. Чтобы избежать легковесных суждений по этому поводу, особенно на фоне его трагической судьбы, следует, на наш взгляд, отнестись со всем вниманием к сказанному им самим. Тем более, что другого случая публично объясниться по этому поводу ему уже не представится.
Вопрос: Когда и где вы были привлечены к сотрудничеству с германской разведкой?
Ответ:<…> В 1916 году меня привлекли к выполнению специальных заданий Министерства иностранных дел Германии.
Вопрос: Вы числились официальным сотрудником МИД Германии?
Ответ: Нет, с министерством я сотрудничал… с определенной целью <…> В иностранной (датской) печати я должен был вести пропаганду в пользу Германии.
Вопрос: Вы сами предложили свои услуги?
Ответ: Нет, к этой работе меня привлек руководитель центрального бюро иностранной службы, генеральный консул Тилл.
Вопрос: Покажите подробно об обстоятельствах установления связи с министерством иностранных дел?
Ответ: В 1914 году из пацифистских убеждений я отказался подписывать составленное видными деятелями науки, литературы и искусства Германии манифест, в котором Германия объявлялась невиновной в начале мировой войны. В конце 1914 — начале 1915 года ко мне обратился сотрудник редактируемого мной журнала «Штурм» Адольф Кноблаух с предложением сотрудничать с учрежденным в Берлине частным бюро по снабжению прессы нейтральных стран благожелательными для Германии статьями на языке этих стран. Кноблаух напомнил мне, что пора выполнить долг перед отечеством. Затем он предложил мне с помощью моей жены — шведки переводить с немецкого на шведский статьи, отбираемые сотрудниками бюро <…> За обычную плату я взялся за переводы статей на шведский язык. В январе — феврале 1916 года «частное» бюро легализовалось и превратилось в филиал Министерства иностранных дел, именуемый «Центральное бюро иностранной службы». Летом генеральный консул Тилл предложил мне развернуть в Дании полезную для Германии работу, воспользовавшись своими связями среди датских журналистов. <…> В полицай-президиуме советник Геннинг вручил паспорта для меня и моей жены. <…> Поездка в Данию (Копенгаген) оказалась неудачной. Несмотря на мои попытки воздействовать на редакцию газеты «Политикэн», ни редактор, ни даже карикатурист не дали согласия выступить в благожелательном для Германии духе… О неуспехе я доложил Тиллу, который был этим раздосадован.
Даже если масштаб и результаты своего участия в работе германского военного информационного центра в период Первой мировой войны были не до конца раскрыты Вальденом на следствии, повторим, к антисоветской деятельности все это отношения не имело. Давая сегодня оценку тем событиям, нельзя сбрасывать со счетов противоречивость позиций членов движения «Штурм» в начале войны: «поражающий энтузиазм… добровольный массовый уход на фронт десятков экспрессионистов настолько же характерны для августа 1914 года, насколько и уклонение от мобилизации, и нелегальная жизнь или поспешное бегство в Швейцарию»[254].
Связь культуры с политическим пиаром, так называемая культурная дипломатия, ставшая будничной в наши дни, в начале ХХ века лишь зарождалась. Германия в этом отношении следовала примеру Франции. Советские чиновники, как мы уже знаем, также не преминули воспользоваться способностями Вальдена по части пропаганды с помощью искусства…
Карло Мензе. Линогравюра. Журнал «Штурм». Февраль 1915
Показаний Акимова Вальден так и не признал, чем, вероятно, сильно помешал планам НКВД, нацеленного на раскрытие крупного дела о подрывной организации. А на допросе 3 июня заявил, что его разведывательная работа была фактически свернута в августе 1939 года, после заключения договора о дружбе и ненападении между СССР и Германией.
Была ли у Вальдена хоть какая-то надежда на спасение? Похоже, он не терял главного, того, что называется немецким словом mut, отваги, способности бороться[255]. Все изменила начавшаяся 22 июня война. В середине июля подследственных Акимова и Вальдена этапировали в Саратов.
Мария Уден. Ксилография. Журнал «Штурм». Ноябрь 1915. Оттиск с доски
Заключительные протоколы допросов в деле Вальдена датированы 5 и 11 августа 1941 года. Свидетелем того, что творилось тогда в саратовской пересыльной тюрьме, стала Тамара Акимова. Тюрьма «еще екатерининской постройки была рассчитана на содержание двух тысяч заключенных, осенью — зимой 1941-го ее загрузили более чем сорока тысячами зеков… Голод был такой, что трупы умерших голодной смертью заключенных складывали штабелями, как дрова, во дворе тюрьмы»[256].
15 августа 1941 года следствие в отношении Вальдена было прекращено. Приговор должен был вынести закрытый Военный суд 2 ноября. Буквально накануне тюремный врач засвидетельствовал смерть заключенного Герварта Вальдена. Это случилось 31 октября 1941 года.