{10} уже достигли, по крайней мере в скульптуре. Известно, что слово господина Боде — золото. Тот, кто может отличить Леонардо, сможет и господину Шмарье помочь найти место под солнцем. Господин Энгельман, напротив, известен уже давно. Тезис о его принадлежности к новому искусству только отпугнет от него старых покупателей. Все новое всегда кажется старому упадническим. Старое всегда прибегает к суррогату. Вместо любви — интрижка, вместо искусства — подделка. Этот факт настолько естественный, что доказательство этого факта само по себе есть естественный факт. В каждом слове господина Боде чувствуется, что он это знает, и потому начинает колебаться. Шмарье и Энгельман — его старческие костыли, с помощью которых он стремится как историк доказать то, что доказала ему история. Верит ли действительно господин Боде, что когда-либо существовал большой или малый мастер, который надеялся бы поднять обыденный этюд обнаженной натуры до высот всеобъемлющей красоты в типической, адекватной идее форме, не прибегая при этом к собственному воображению? Импрессионизм он считает наносным. При том что вряд ли существует что-то более естественное, чем импрессионизм. Или, может быть, господин Боде считает саму природу недостаточно естественной, что следовало бы ее очистить от всего наносного? Или этюд с обнаженной натуры является единственно подлинно естественным и должен соответствовать, по мнению господина Боде, высотам мировоззрения нового искусства? Или господин Боде действительно думает, что импрессионисты не смогли соединить форму со своей идеей так же хорошо, как это удалось господину Энгельману в его гипсовых фигурах? Получается, у всех этих художников нет соответствия? Потому как процесс мышления в некоторых обстоятельствах тоже является искусством. Только мысль нельзя воплотить в искусстве. Существует ли в живописи лучшая, соответствующая идее форма, чем идея картины? Эта идея подходит форме как влитая. Эту идею даже не нужно соотносить с формой, потому что эта идея сама и есть форма. Если кто слишком хорош для того, чтобы писать картины, пусть станет мыслителем или директором музея. Тогда он может задуматься над идеями картин. Но пусть не надеется, что его идеи, большие идеи, огромные идеи будут достойно отражены в картине. Даже маленькая картина, если она действительно картина, опрокидывает идеи любого великого мыслителя. Потому как они могут только размышлять при виде картины. «Чтобы достичь подлинно высокого стиля в искусстве, немецкие художники должны объединиться по линии рисунка, не кубистического, который представляет собой скорее математическую шараду, чем мастерство рисунка, а академического рисунка, основанного на верном следовании природе». Политика объединения по линии рисунка представляется проблематичной, потому как рисунок сам по себе и есть линия. Сейчас вы, вероятно, сами слышите, господин Боде, что вы уже не видите, что слово уже не слушается вас. Но в том, что касается линии, мы с вами полностью совпадаем во мнении. Только ваши линии расходятся из-за наносного в верном следовании природе, а мои сходятся в картине. Ваши линии, господин Боде, всегда выходят за край. В небо, как вы считаете, тогда как бедняжки просто упали под рисовальный стол. Вы напряженно всматриваетесь в природу, вместо того чтобы смотреть на лист, на котором рисуете. Неудивительно, что линии пошли вкривь и вкось и смешались в кучу, которая представляется вашему духовному взору деревом, ветви которого множатся отростками, — и это все, что угодно, только не стиль, который вы призываете построить по линии рисунка, в то время как сами увлеченно блуждаете в прожилках листвы. Причем настолько основательно, что, произнося вдохновенные слова о «линии рисунка», не видите даже линии, не говоря уж о рисунке. С кубизмом все-таки дело обстоит не так просто, господин директор, хотя дело, собственно, и простое. Но на чужой могиле я надежды не теряю. Это глубокомысленное изречение следует аккуратно прикрепить серебряными кнопочками к линии рисунка, чтобы господа мыслители, наконец, хоть раз сподобились обратить свой приклеенный смолой к древу природы взгляд на лист бумаги перед собой.
Перевод Марины Изюмской по изданию: Walden H. Kunstkritiker und Kunstmaler. Verlag Der Sturm, Berlin. 1916
Немецкое искусство больно
Книгу эту я еще не читал, книгу о больном немецком искусстве, «написанную немцем». Стоит она всего одну марку, прекрасно издана, шестьдесят восемь хорошо сброшюрованных страниц, вышла в издательстве Х. А. Людвига Дегенера в Лейпциге. В качестве рекомендации этой книги издательство рассылает официальное письмо Высшей школы изобразительных искусств Королевской Академии в Берлине. Регистрационный номер 1388. То есть официальное издание. Эта книга — такое облегчение для сердца Высшей школы изобразительных искусств Королевской Академии: «Нижеподписавшиеся члены преподавательского коллектива Высшей школы изобразительных искусств Королевской Академии с живым интересом ознакомились с содержанием книги „Немецкое искусство больно“, выпущенной вашим издательством. Мы, нижеподписавшиеся, будучи художниками, хотели бы воспользоваться возможностью и любезно передать через вас анонимному автору выражения нашего полного согласия. С чувством глубокого удовлетворения мы приветствуем издание такой точной, продуманной и правдивой публикации о насущном искусстве. Это издание — большое облегчение для сердца широкой общественности и всех сомневающихся, которые, кажется, перестали понимать, что в художественном творчестве хорошо, а что плохо. К сожалению, действительность такова, что публика, испытывающая интерес к искусству и обладающая от природы здоровым восприятием, вводится в заблуждение некоторыми безграмотными акулами пера. Невыносимо мириться с тем, что немецкое искусство, которому повезло найти своего героя в лице художника Адольфа Менцеля, может попасть под чужеродное влияние сомнительного свойства, препятствующее здоровому развитию, и скатиться по наклонной из-за наблюдающегося вырождения нынешнего художественного рынка. Остается только пожелать этому замечательному труду и выраженной в нем национальной позиции автора самого широкого распространения. Господину Х. А. Людвигу Дегенеру, книжная лавка издательства».
Вот имена подписавшихся, которым мешает в развитии чужеродное влияние сомнительного свойства и которые обрели в лице Адольфа фон Менцеля{11} своего героя: профессор Антон фон Вернер, директор, Пауль Мейергейм, Освальд Кун, М. Шефер, Георг Людвиг Мейн, Бёзе, Ханс Майер, Петер Бройер, Эрнст Хертер и весь оставшийся преподавательский состав. Наконец-то прояснилось, почему все эти господа лишены таланта и ни на что не способны. Им мешают сомнительные влияния. Не могут развиваться. Золотуха у них. И они еще обвиняют немецкое искусство в их болезни. Замечательный труд автора и выраженная в нем национальная позиция должны получить самое широкое распространение. Наконец-то все сомневающиеся узнают, что хорошо, а что плохо в художественном творчестве. Наконец-то немецкое искусство проверят на моральность. Публика, интересующаяся искусством и обладающая здоровым от природы восприятием, больше не будет введена в заблуждение безграмотными акулами пера. Акулы кисти разрешат залакировать себя национальной кистью. Навечно. Регистрационный номер 1388. Наконец-то в их картинах появится цвет. Я невероятно рад этой книге. Подумать только — целая Высшая школа изобразительных искусств Королевской Академии сплотилась вокруг брошюры в 68 листов. Их причастность подтверждена регистрационным номером. Наконец-то у них есть хоть что-то подтвержденное. Будут читать книгу, о которой издатель так прекрасно отозвался: «Автор обращается к современному художественному сообществу с искренним призывом свернуть с тупикового пути. Он не ошибается в том, что в новом направлении в живописи наверняка и можно найти что-то хорошее, но предупреждает о его пагубном влиянии на подлинное, настоящее искусство!» Новое направление пагубно повлияло на подлинного настоящего Вернера и на весь подлинный и настоящий преподавательский состав. Но это еще не все: «Современная архитектура почти проиграла в схватке за функциональность. Пропало чувство формы, богатство конструктивных решений, устремленность ввысь». Подлинные, настоящие архитекторы устремлены ввысь и просто забывают про фундамент и поэтажный план. Поскольку национальный автор выступает за подлинную, настоящую архитектуру, надо его особо наградить. Пусть ему подарят дом, свободный от всякой функциональности, где он сможет проявить себя в искусстве. Рекомендую ему господина тайного советника Ине{12} или господина Босвау и господина Кнауэра{13}. Тут он будет среди своих. Они не утратили чувство формы, не пострадало богатство конструктивных решений, чудовища так и выскакивают из стен, женщины так и подпирают балконы, добродетели так и стоят на крыше, каменные гирлянды и знамена так и стелются по стенам. Тут не исчезла устремленность ввысь. «Книга эта действует спасительно. Каждый образованный человек, каждый художник, писатель, мастер прикладного искусства и архитектор должны прочитать этот в высшей степени интересный текст. Автор — один из лучших в этих кругах». Слова спасения совсем не спасают. Немецкого автора, который даже имя свое не решается назвать, надо гнать взашей. Под звуки труб и литавров. Какое счастье, что еще есть эти круги — круги образованных людей, художников, писателей, мастеров прикладного искусства и архитекторов. Надо опробовать на одном из лучших в этих кругах пагубное влияние. Для этого стоит жить.
Перевод Марины Изюмской по изданию: Walden H. Kunstkritiker und Kunstmaler. Verlag Der Sturm, Berlin. 1916
Титульный лист книги Герварта Вальдена «Об искусстве. Экспрессионизм. Футуризм. Кубизм». Verlag Der Sturm, Берлин. 1917