ядовитые колючки. Прямо здесь, в эту минуту, меня поразил сердечный приступ!
Спокойно. Никакой паники. В наше время от сердечного приступа не умирают. Домашний компьютер примет сигналы тревоги от датчика, вживленного в мой организм, и автоматически передаст его на ближайший дежурный вертолет скорой помощи. Врач прилетит через считанные секунды, ну пусть минуты.
Время ползло в призрачном тумане боли.
Как же я довел себя до такого состояния? В сорок пять лет сохранить это дурацкое старомодное натуральное сердце из стопроцентного мяса, черт бы его побрал! Сорок пять лет — и все тот же живой насос. Чего я ожидал — чуда? Минута сменяла минуту, каждая — сгусток боли, каждая — комок страха.
Кто только не давал мне советов! «Немедленно обзаведись искусственным сердцем из суперпластика. Насос экстра-класса! Гарантированный срок безотказной работы — полторы жизни! Послужит вам и вашему сыну!!!» Ха-ха. «А вот модель с двумя дублирующими системами. Откажет одна (что, мягко говоря, абсолютно невероятно) — мгновенно включается запасная, и вы в полной безопасности ждете, пока сигнал вашего датчика достигнет…»
«Зачем, ведь мне только сорок три» — так, бывало, объяснял я свой отказ. Кроме того, мне совершенно необходима новая стерео-стена в ванной, а сын давно мечтает о глиссере. Разве что через год. А там, глядишь, еще через год. И вот мне сорок пять, и я умираю от сердечного приступа.
Умираю? Да, умираю. Умираю. Умираю. Умираю. Слово это билось в мозгу, сливалось с потоком времени, становилось временем, становилось болью. Все превратилось в одно ужасное целое. Сейчас, в этот самый момент, я умираю на вершине холма, в колючих кустах, в пекле и боли… Сейчас, в этот самый момент…
Видимо, я потерял сознание или по крайней мере переключился в иную его сферу, где единственной реальностью были боль и смерть, ибо совершенно не помню, как и когда ко мне подключили кабели экстренной помощи. Я очнулся оттого, что кто-то тряс меня. Это был Паркенс, мой сосед.
— Вы меня слышите, Уикерс? Отлично. Я говорю, все обойдется. Я подключил вас к своему сердцу. Неплохой экземпляр, знаете ли. Новая модель — супернасос из суперпластика. Какое-то время он справится с двойной нагрузкой. Нам остается спокойно лежать и ждать. Скорая прилетит с минуты на минуту. Лежите тихо, не шевелитесь — вот так, хорошо. Лучше не разговаривать.
— Вам не больно? — Я пытался вспомнить, как подключаются к чужому сердцу, но не мог сосредоточиться. Что-то вроде электрического заряда от его супернасоса…
— Ощущение довольно странное, — признался он, — я бы сказал, не из приятных. — Он тоже лежал и выглядел не вполне здоровым.
А может быть, его сердце управляет моим на расстоянии? Вот и кабель. Он закреплен на моей груди и идет к нему… Буду чаще смотреть учебные программы, пообещал я себе. Я знал, что нарушу это обещание, но по крайней мере оно позволило мне отвлечься, подумать о чем-то другом.
— Как вы меня нашли?
— Очень просто, — сказал он. — У меня новый детектор. Фирма «Смайд энд Саммерз».
— «Смайд энд Саммерз», — произнес я с таким возмущением, что задохнулся от боли. — Они уверяли, что я — единственный во всей округе, у кого… — Голос изменил мне.
— Не верьте всему, что говорят по стерео, — сказал Паркенс.
— Где эта чертова скорая? Они обязаны долетать за десять минут.
— Не верьте всему, что говорят по стерео, — повторил Паркенс. — Постарайтесь не разговаривать. Лежите себе и отдыхайте. Только, если можно, ответьте на один вопрос. На кой черт вам понадобилось следить за моим домом? Можете сказать? Только не напрягайтесь.
— Испано-шотландская война, — пробурчал я.
— Ах вот как, — сказал он. — Понятно. Все эти юбки, волынки. Ну-ну, расслабьтесь, Уикерс, я не шотландец и никогда не был шотландцем. Умеете хранить тайну? — Он внимательно посмотрел мне в глаза, словно ища ответ на свой вопрос. Потом проворчал: — Вряд ли. Ну да ладно, слушайте. Я вообще не являюсь гражданином какой-либо страны. Зачем эти хлопоты? Какая разница? Я просто смотрю любую программу из любой страны, но при этом — вот что важно — не позволяю себе чересчур увлечься. Кто знает, что я буду смотреть завтра? Или через неделю? По-моему, меня смело можно называть гражданином стереовидения.
Потом мы оба лежали в ожидании скорой, которая появилась только через полтора часа.
— У меня был перерыв на обед, — беспечно сказал врач-пилот, спускаясь по трапу вертолета и ковыряя в зубах тонким медицинским инструментом, назвать который я затрудняюсь — во всяком случае не скальпелем.
Через час, опираясь на плечо соседа, я уже спускался к моей милой маленькой гасиенде. В моей испанской груди уверенно билось новое сердце, а в кармане тесных испанских панталон лежал счет на чудовищную сумму.
Чем же окончилась вся эта история? Войну отменили. По СВ передали, что с Шотландией удалось договориться по некоторым пунктам. Но я-то знаю, дело не в этом. Просто воевать становится очень трудно. Только представьте, за сколькими людьми во всех странах нужно следить! Принадлежность к нации потеряла всякое значение. Так стоит ли серьезно относиться к тому, что одна страна повздорила с другой, когда достаточно тронуть кнопку переключателя каналов, и — рраз! — вы оказываетесь в новом мире. Я думаю, все мы — граждане стереовидения. И еще я думаю, что Паркенс совсем не глуп. Он спас мне жизнь.
Испанское СВ мне уже надоело, и я отказался от испанского гражданства. Пока я просто выжидаю — пусть все идет своим чередом. Не позволяю себе увлечься. Сижу в своем старом продавленном кресле, потягиваю пиво и перескакиваю с канала на канал — вольный ковбой, который, бросив поводья, бездумно движется по необъятным просторам стереовидения. Подожду еще, а там видно будет.
Кит РидАвтоматический тигр
Он купил эту игрушку для своего троюродного брата Рэндольфа. Рэндольф был настолько богат, что в тринадцать лет мог позволить себе бегать в коротких штанишках. Бедняк Бенедикт не питал надежд на наследство дядюшки Джеймса, но все равно не пожалел денег. Последние несколько раз, гостя в роскошном мрачном доме, он беспомощно съеживался под пронзительным взглядом водянистых глаз дядюшки и впредь не собирался ехать туда безоружным. Дорогой подарок Рэндольфу — внуку старика — обеспечит ему по крайней мере какую-то долю уважения. Но Бенедиктом двигало не только это. Какое-то странное, волнующее чувство овладело им с той самой секунды, как он взглянул на темную витрину невзрачного магазина игрушек.
Его внимание сразу привлекла расположенная в гордом уединении коробка с черно-оранжевым рисунком и яркой надписью через всю крышку: «Королевский бенгальский тигр». В инструкции говорилось, что ребенок может управлять игрушкой, подавая команды в маленький микрофон. Год назад нечто подобное показывали по телевидению. «Тот, в чьи руки попадет игрушка, может ею гордиться», — уверяла надпись на коробке. В детстве Эдвард Бенедикт был лишен дорогих игрушек, что объяснялось не его нежеланием, а исключительно тяжелым положением семьи. А потому он понятия не имел, что заплатил за тигра в десять раз больше, чем за любую механическую игрушку. Впрочем, даже если бы он и знал, это бы его не остановило. Он ни капли не сожалел, что потратил месячный заработок. Тигр произведет впечатление на мальчика, рассуждал он. Кроме того, у него натуральный мех. И властно манили зловещие глаза на коробке.
Больше всего ему хотелось потрогать игрушку. Но продавец смерил его ледяным взглядом и набросился на коробку с листом плотной бурой бумаги и шпагатом. Бенедикт не успел даже попросить доставить покупку на дом и безропотно принял ее в руки, потому что совершенно не выносил скандалов. Всю дорогу в автобусе он думал о тигре. Как всякий мужчина, волею случая оказавшийся с игрушкой, он знал, что не устоит перед искушением.
Его руки дрожали, когда он положил коробку в угол гостиной.
— Только взгляну… — бормотал Бенедикт. — А потом снова запакую для Рэндольфа…
Он развернул бумагу и поставил коробку так, чтобы картинка с тигром была у него перед глазами. Не желая торопить события, он приготовил себе еду, потом убрал грязные тарелки и уселся поодаль. В сгущающихся сумерках рисунок притягивал его с неумолимой силой, и Бенедикту казалось, что он и тигр — нечто гораздо большее, чем человек и игрушка, дар и даритель. А пристальный взгляд нарисованного зверя становился все более властным, и наконец Бенедикт встал и развязал шпагат.
Коробка раскрылась, и он опустил руки, разочарованно глядя на невзрачную кучку меха. Ему даже пришла в голову мысль, что на фабрике при упаковке произошла ошибка. Но когда он тронул мех кончиком ботинка, раздался щелчок, стальной каркас встал на место, и Бенедикт отпрянул, невольно затаив дыхание.
Перед ним возник тигр в натуральную величину, ничем не отличающийся от тех исполненных грации хищников, которых Бенедикт видел в городском зоопарке. Его глаза, искусно освещенные изнутри маленькими электрическими лампочками, горели янтарным огнем; жесткие торчащие усы, как в панике заметил Бенедикт, были выполнены из найлона. Словно выйдя из джунглей, тигр неподвижно стоял в ожидании команды и только яростно хлестал длинным, черно-золотым полосатым хвостом.
Огромный зверь занимал половину комнаты. Бенедикт в страхе попятился к дивану и сел. Сгущались сумерки. Скоро во мраке комнаты единственным источником света остались пылающие янтарные глаза. Тигр стоял в углу, размахивал хвостом и не спускал с Бенедикта свирепого взгляда. Глядя на него, Бенедикт непроизвольно сжимал и разжимал пальцы, а в голове стучала мысль о микрофоне и командах…
Казалось, сам воздух был наэлектризован, как будто там, в углу, появился мощный заряд энергии… Бенедикт слегка шевельнулся и ногой притронулся к какому-то предмету. Это был микрофон. Какое-то время Бенедикт сидел неподвижно, наблюдая за тигром. Наконец, уже глубокой ночью (а может, под утро), странно счастливый, поднес микрофон ко рту и робко выдохнул.