Я не отличаюсь особой храбростью, но и трусом назвать себя не могу. Во всяком случае, мысль о предстоящем фантастическом погружении в глубины Черного моря не вызывала у меня особенной тревоги: ночь я спал, как младенец, и не видел снов. И когда утром толстый корабельный кок пришел меня будить, мы уже были на назначенном для спуска месте, а Стефан и Климент надевали скафандры.
Я разделся и с помощью боцмана натянул на себя тонкий, легкий костюм. От него исходила приятная теплота. Оба мои спутника за все это время не проронили ни слова и молча следили за моими действиями. Когда я оделся, доктор снова включил мой аппарат, и я опять испытал странное ощущение, что живу не дыша. По крайней мере, я не дышал в общепринятом смысле слова. Потом я понял, почему Стефан и Климент молчат. Перед тем как натянуть мне на голову капюшон костюма, Стефан ввел в мои легкие небольшой зонд и наполнил их физиологическим раствором с примесью каких-то веществ, предотвращающих раздражение бронхов. Только тогда мы все трое надели ласты, маски с лампочками на лбу и подвесили к поясам ножи.
Пока мы готовились, капитан поднялся на мостик и с секстантом в руках еще раз проверил координаты.
— Мы стоим точно над кораблем, — сказал он.
Климент Васев махнул рукой в сторону моря.
Естественная легкость в движениях — таково было мое первое ощущение. Я действительно чувствовал себя как рыба в воде и словно перестал быть сухопутным существом.
Мы постепенно опускались в глубину, играли с рыбами, дразнили ленивых медуз. Тьма постепенно сгущалась: желтые костюмы Климента и Стефана начали зеленеть, потом синеть и в конце концов полностью слились с сумеречным фоном. Когда же нас окружил полный мрак, мы зажгли прожекторы и продолжали спускаться все ниже и ниже. Климент приблизился ко мне с глубомером в руке. Стрелка показывала двести метров.
Я понял, что он хотел мне сказать: отсюда начинался глубоководный слой, насыщенный сероводородом и лишенный всякой жизни. Но для нас он не был преградой, и мы отважно проникли в него.
Не знаю, продолжался ли спуск минуту или час, но вот перед глазами у меня появилось дно, серовато-желтое, пустынное, монотонно-ровное, с каким-то особенным жирным отблеском. Климент снова показал мне глубомер. Я не поверил собственным глазам: пятьсот сорок метров! Я находился на глубине, которая считается для человека недостижимой, а чувствовал себя прекрасно, словно сидел в редакции за собственным столом.
Стефан сверился с компасом у себя на руке и дал нам знак следовать за собой. Мы поплыли за ним. Капитану можно было не бояться за свои усы: не прошли мы и двадцати метров, как в свете прожекторов возникли неясные очертания, причудливые зубчатые формы, похожие на полуразрушенную стену. Мы приблизились. На дне, полузанесенный песком и тиной, появился окаменевший деревянный корпус античного корабля, а рядом торчали две очень современные лопаты.
Вход в помещения корабля за время отсутствия исследователей снова занесло, и пришлось взяться за лопаты. Мы работали попеременно и через час снова отрыли проход. Я думал, что мы войдем немедленно, но мои спутники знаками объяснили, что нужно подождать, пока осядет муть. Это время мы использовали для отдыха и обеда. Пища наша состояла из полужидких концентратов, выдавливаемых из тюбиков прямо в рот. Потом мы снова приблизились к кораблю.
Можете ли вы представить себе мое волнение? Я мысленно видел страшную битву и кровожадные лица фракийских пиратов, слышал вопли моряков и их призывы к своим богам, перенесся в то мгновение, когда разъяренный Понт поглотил корабль с его грузом. И одновременно я совершил путешествие по кораблю, по палубе и крутым лесенкам, где вот уже двадцать веков не ступала нога человека.
Помещение, куда мы проникли, было тесным, примерно три метра на три. В луче прожектора виднелись полузасыпанные песком, разрушенные предметы, несколько засмоленных ларцов, а в углу — целая груда маленьких, изящных амфор. Мои друзья принялись освобождать от песка один из ларцов: я предположил, что именно в таком ларце несколько месяцев назад была найдена рукопись Клитарха. Я же заняться амфорами. Усердно потрудившись, Васев с Каменевым вытащили ларец, а я — красивый запечатанный глиняный сосуд. Я попытался всплыть с этим тяжелым грузом, но это оказалось непосильной задачей. К счастью, Климент подумал обо всем. Он привязал к грузам шары с клапанами для регулирования давления, наполнил их сжатым воздухом из маленького баллона, и они плавно, словно в лифте, поплыли кверху. Мы последовали за ними.
Примерно через полчаса мы снова были на нашей «Камчии» и оживленно рассказывали о своих приключениях. Разумеется, я был возбужден больше всех: в этот день я пережил больше, чем за все тридцать лет моей жизни!
Заканчиваю свой отчет. Пусть читатели не гневаются, если найдут его недостаточно полным, если сочтут, что нужно было рассказать, какая рукопись и в каком ларце была найдена на этот раз, и что я мог бы написать еще многое о разносторонних возможностях, предоставляемых человеку аппаратом Васева и Каменева. Это так, я знаю.
Но пусть меня извинят. Во-первых, у меня не хватает смелости снова писать о рукописях, даже если я лично присутствовал при их открытии: стоит мне вспомнить о «ласковых» репликах по поводу «Истории» и о зловещем «хм» Божилова, и я начинаю дрожать так, как не дрожал, когда над головою у меня было полкилометра водяной толщи. Во-вторых, через час самолет унесет меня — меня, Страхила Смилова, бывшего «злополучного героя нашумевшего скандала с рукописью Клитарха», а ныне редактора журнала — в Бургас, дабы принять участие в новом опыте с аппаратом. На этот раз предстоит погружение на самую большую глубину в Черном море — две тысячи двести десять метров.
А вы, дорогие читатели, упустили бы такую возможность?
Перевод Зинаиды Бобырь
Сергей ПавловАнгелы моря
Тысячи исследователей пользуются аквалангом для
своих работ. На глубинах до шестидесяти метров
становится довольно людно. Надо идти глубже. На
очереди — материковая отмель… А дальше — кто
знает?
Атлантика. Сто шестьдесят миль от Дакара. Океан спокоен, нежится под африканским солнцем… На палубах "Колхиды" необычное оживление.
В кабельтове от судна на волнах покачивается экранолет "Нигерия" — из Дакара прибыли журналисты. Только что на борт из океанской пучины подняли девятерых глубоководников. Их окружили плотным кольцом: первые гидрокомбисты вызывали к себе жгучий интерес. Магнитофоны, кинокамеры, телестрики. Еще неизвестно, кому из девятерых рыбо-людей удалось достигнуть дна…
Лебедка выбирает трос. Последние метры. Вот и табличка. На восковой поверхности выдавлено: "2900 метров". Ниже — подписи: "Николай Агуров, Ив Пле, Джон Роджерс".
Стрекочущий залп кинокамер. Сенсация! Профиль. Фас. Вместе. Отдельно. Все — крупным планом. Обнимитесь, черт побери! Ну и жара!..
Не только в радиорубке, но и прямо на палубе работают портативные передатчики:
"Алло! Двести строк на первую полосу!.."
"Покорители бездны на трехкилометровой глубине!"
"Люди-рыбы рассказывают о своих впечатлениях!"
Вопросы, нескончаемый поток вопросов.
— Как самочувствие?
— Отличное. Сначала, правда, было немного не по себе.
— Что там, на дне?
— Собственно, ничего особенного… Камни, песок, иглокожие. Видели глубоководных акул и большого ската. Прогнали…
Опять к передатчикам: "Алло! Еще двадцать строк. Ангелы моря атакуют чудовищ!"
Ангелы моря… Никто из репортеров не знал, что это прозвище останется надолго.
А на палубе сувенирная лихорадка. Автографы. Черная зависть к тем, кому достались черные ласты.
— Боцман, отдайте им двадцать пар. Хватит на всех. Выполняйте.
— Есть выполнять, товарищ старпом!
Поток поздравительных радиограмм. Одна из первых — Роджерсу: "Поздравляю тчк пятьдесят тысяч долларов согласие рекламировать нашу продукцию тчк никто вам больше не даст тчк Чикаго зпт Меркьюри Лимитэд зпт Юджин Гроувз".
Агуров и Пле смеются. Роджерс — нет. Для него это серьезно, стоит подумать…
Однако на фотографиях и на обложках журналов всего мира люди видели трех веселых, счастливо усталых парней, соединенных братским, неразделимым объятием.
Они встретились снова только через десять лет. Но в другой обстановке.
Тихий океан. Великий… Где-то в его немыслимых просторах затерялась крохотная песчинка — глигерная матка "Тарпон". Час назад судно прибыло к месту назначения, если таковым можно считать условную точку в самом пустынном месте Тихого океана. Под килем — полтора километра. Немного южнее глубина значительно больше. Там начинается северный склон одного из разломов океанского дна — желоба Кларион.
Раньше этот желоб представлял интерес разве только для специалистов-океанографов, но за последние три года приобрел всеобщую известность. Виновата в этом преступная неосторожность государственных деятелей одной из самых крупных мировых держав…
"Тарпон" лег в дрейф в пяти милях от местонахождения подводной базы "Кларион-Меркьюри". Кормовой створ открыт, подножие наклонной палубы заливает вода. Сейчас из трюма выползет черное, дельфинообразное тело глубоководной лодки, покатится под уклон по направляющим рельсам и, разворотив носом крутую волну, уйдет в пучину…
Десять узлов. Для двухместного глигера типа "МК" это немало. Навстречу несутся облака светлых точек и черточек. Воображение подсказывает: космос… И световая, уму непостижимая скорость. Мимо проплывают звездные острова, метагалактики. Вселенная. Глигер пробивает скопления сифонофор, креветок и мелких медуз. Агуров вглядывается в темноту, куда уходят прямые колонны света прожекторов.
Гудение моторов серой, почти незаметной нитью вплетается в орнамент знакомых созвучий. Тихо жужжат гидрокомпасы, поют электроприборы, шипит, проходя через инжекторы, кислород. Мерно тикают оба хронометра. Срываются, словно капли, негромкие звонки-пятиминутки… А за стенами лодки мир тьмы и безмолвия.