Убийство Ганди и по сию пору может служить одним из оправданий устройства общества по «женевскому» образцу — самое что ни на есть «синее» торжество. И впрямь, как иначе смирять людей?..
Зная о таком логическом выверте в мышлении «женевцев», Ганди, наверное, наладился бы передвигаться ползком: избежать смерти, не оправдывать ею неизбежность топора и жизни в насилии. Да уж наверняка скорее сжег бы себя в бензине, нежели позволил бы именем своим мучить, обманывать, шельмовать, лишать рассудка и убивать.
Поклон тебе, святой человек! Поклон — и вечная память!
В тот же, 1920 г. де Голлю исполнилось тридцать. Надо полагать, он уже пришел в себя после ранения и плена, раз находился в Польше с группой французских офицеров — миссию возглавлял генерал Вейган. Французы принимали участие в руководстве действиями белополяков. Возможно, уже тогда де Голля посещали мысли о принципах современных войн и опасном несовершенстве парламентской системы во Франции. Не было у него более стойкого чувства, чем любовь к Родине.
Шарля де Голля будут ждать величие и признательность Франции, Максима Вейгана — суд и презрение французов. Однако Верховный суд страны оправдает капитулянтство и предательство Вейгана. Надо полагать, совесть его нисколько не смутится от всех этих «передряг», иначе не дожил бы до ста лет… Но все это еще в весьма отдаленном будущем, а пока Вейгана ждут самые высокие и лестные посты во французских вооруженных силах.
До этого, 1920 г. десять лет не дожил Лев Толстой. Зато в расцвете сил и таланта встречают его Горький, Алексей Толстой и Маяковский (и в изгнании — Рахманинов, Бунин и вообще весь цвет русской мысли и культуры).
И все мальчики, которых выносили русские матери в 1920 г., впрочем, как и во все соседние годы (аж с 1910-го и по 1927-й), будут убиты, за ничтожным исключением, в войне 1941–1945 гг.
В том году, как и во все прочие, мир истощал силы в поисках обогащения любой ценой: насилиями и обманом добывал власть и деньги, разменивал честь и достоинство на подлости и предательства и старательно, почтительно и непоэтично плодил рабов.
Во имя новой жизни гремят намордники вождей на народах.
Когда ум с юношеских лет направлен только на разрушение и месть, на изыскание самых изощренных и действенных средств для такого разрушения и такой мести, человек не может не выродиться.
Уничтожение людей согласно расчетам и планам, разрушение жизни народа не могут являться идеалом того, кто считает себя человеком.
И разрушенная, униженная и поруганная Россия, растерявшая свои земли, брошенная народами-братьями, — тому доказательство. Не хозяйственные просчеты, не преступления отдельных вождей-выродков, а торжество Зла — вот что такое Россия после Октября семнадцатого.
И как посошок, как память от несломленной России, память не отрекшихся от веры — слова ее великого сына:
«Выродок нравственный… Ленин явил миру нечто чудовищное, потрясающее (по нравственности, но не уму, и в этом вся трагедия. — Ю. В.). Он разорил величайшую в мире страну и убил несколько миллионов человек — и все-таки мир уже настолько сошел с ума, что среди бела дня спорят, благодетель он человечества или нет? На своем кровавом престоле он стоял уже на четвереньках. Когда английские фотографы снимали его, он поминутно высовывал язык».
Иван Алексеевич Бунин выступил в Париже после смерти Ленина. Шел 1924 год.
Поруганная Россия, обессиленная, изувеченная…
Мучительно возрождение, но оно началось, и оно неотвратимо.
Путь через новые беды, новые потери и новые падения, но это путь к родному очагу. Зло меняет личину, меняет слова, пятится, но держит меч над Россией.
Глава XИРКУТСКАЯ СВОБОДА
Седьмого февраля каппелевцы закончили сосредоточение.
Красные в ответ на ультиматум потребовали разоружиться и сдаваться. Старшие офицеры постановили брать город.
И тогда напомнил о себе легион. Да как! Развернул сытую полнокровную дивизию — 11-ю, полковника Крейчия.
Генерал Войцеховский читает бумагу от чехословацкого командования: любые военные действия сорвут эвакуацию легиона, а посему уходите, иначе будем драться.
И повернули белые на Байкал. От ветра и мороза лица потеряли обычную форму. Чудовища прут через снега. И то верно: сам ужас тащил сани, пулеметы, оружие, раненых. Почти все лошади пали. Вместо верстовых столбов — трупы господ офицеров, солдат, женщин; детских не было — детей Господь Бог прибрал раньше. Уж очень жидковаты на стужу, а вот старики на диво стойкие…
Длинным шагом догоняет капитан юнкера. Какое-то время скрипит пимами рядом: брови, борода — в инее, губы растрескались, сочатся кровью. Воротник шинели поднят и перемотан какой-то тряпкой — в прошлом, судя по черным засаленным кисточкам, женской шалью.
— Не то поешь, юнкер, — сипит капитан. — Я тебе не строевую спою, но годную.
И капитан, напрягая голос, странно вытянув шею и округлив глаза, сипло чеканит:
Вставим яркую свечу
Прямо в ж… Ильичу,
Ты гори, гори, свеча,
В красной ж… Ильича!..
Господа офицеры уже не слушают капитана. Хрипло гогочут, поджимая локтями винтовки. Гогот тут же срывается на многоголосый кашель.
Светлая тебе память, Владимир Оскарович!..
Снегом перекормленные тучи давят колонны белой гвардии к сугробам. Пыхтят, постанывают, жрут снег господа офицеры. Сподобился же Создатель на такую хреновину — лес, сопки, речушки, болота — и мороз, без роздыху — мороз!..
«Ты гори, гори, свеча!..»
И еще 600 верст после Байкала буравила снежную целину каппе-левская армия, покуда к марту не стала выходить к Чите. Не дотянулись еще до читинских степей комиссары, но скоро (ох как скоро!) напомнят о себе. Сам пресветлый атаман аж только на аэроплане и спасется.
По оценке генерала Войцеховского, к Чите вышли около 15 тыс. солдат и офицеров, не считая некоторого числа гражданских лиц.
«…Зима лютая была, все дороги замела!..»
После разгрома Японии летом 1945 г. генерал С. Н. Войцеховский был схвачен в Маньчжурии и остаток дней гнил в лагерях — среди урок и жертв «женевской» твари. Еще в начале 50-х годов Войцеховский жив — есть упоминания о нем у Бориса Дьякова в книге «Повесть о пережитом»[111]: встречались в лагерных мытарствах. Правда, бывший коммунист Дьяков ненавидел белого генерала — не ржавеет классовая ненависть…
А Флор Федорович все об одиночестве. Как желанно! Чтоб никто не знал, никто не узнавал… и забыть прошлое, потерять память на прошлое. Чтоб только имя от него осталось.
Видеть небо — Господи, как худо без звезд! Не то чтобы худо, а изнемог в чаду слов, клятв, выстрелов, потного, дурноватого воздуха тесно сбитых в толпы людей. Господи, как он устал жить в ненависти! Как только присягнул служить людям, революции, счастью — так и замкнулась ненависть, со всех сторон, жгучее пространство ненависти.
Неужели для того, чтобы стать человеком, распрямиться, не бояться насилия, быть человеком, надо прокиснуть в ненависти? Надо орать, топтать других, стрелять?..
Сидит Три Фэ и листает дни прошлого. Все-все потеряны…
Потом пил крепкий чай, тер глаза, лицо. Радужные круги от этих надавливаний на глаза подо лбом. Вроде слепнешь.
«7 февраля между командованиями Красной Армии и Чехословацкого корпуса было наконец достигнуто соглашение о перемирии, — сообщает советский исторический журнал. — На этот раз чехословацкие представители подписали условия, которые они еще двадцать четвертого категорически отклонили. Условия перемирия устанавливали подвижную нейтральную зону между авангардом Пятой армии и чехословацким арьергардом, обеспечивали содействие советского командования в снабжении эшелонов корпуса углем и в быстрейшем завершении эвакуации. Чехословацкое командование в свою очередь обязывалось не предпринимать никаких попыток вмешательства в судьбу Колчака и его приближенных, передать золотой запас Российской Республики Иркутскому Совету при отходе последнего чехословацкого эшелона из города, не помогать белогвардейским частям, воюющим против Советской власти, не вывозить в своих поездах белых офицеров, передать советскому командованию в полной сохранности все мосты, депо, станции, туннели, не вывозить военного имущества бывшей колчаковской армии и вернуть все вагоны и локомотивы после достижения конечной ставки…»
Когда соглашение было подписано, труп адмирала Колчака уже несла в своих ледяных объятиях Ангара.
25 февраля 1920 г. по радио была передана нота правительства РСФСР правительству Чехословакии. В ноте выражалась уверенность, что заключение соглашения, гарантирующего свободный отъезд чехословацких солдат, устранит «одно из главных препятствий для полного соглашения с вашей страной…».
А случалось, и по две бабы ложились с Федоровичем. Запросятся, запричитают — и дрогнет душа, а где им еще пожевать хлеба и согреться, коли мороз давит, а угла нет.
В таком разе с козлом согласятся, не то что с любым дядькой. С этим хоть поспать можно, а ежели бородачи из бывших колчаковских, а ныне красных бойцов уведут… Сколько баб за зиму пропало!
А после вместе так и одеваются, до сраму ли. Флор Федорович затягивает себя в ремни, навешивает маузер, трогает на прочность красные ленточки на папахе и кармане френча, а баба или бабы пеленают себя в тряпье: опять мороз на дворе. Кто станет лечить, коли грудь простудишь аль еще что?.. И расстаются — даже имени друг друга не знают, а спрашивать нет охоты. Главное — чаем обогрелись, поспали.
Впрочем, скоро кончится этот запой — второй в столь пестрой жизни Три Фэ. Образумится, вылечит паршу. И не подумаешь: розовая, вполне благополучная тетка наградила, где и на каких харчах ухитрилась отъесться? До слез смешила рассуждениями о своей «увечности». Ейного мужика угробили по осени минувшего года, а ей, сердешной, «без мужской приставки как без рук» — полнейшая инвалидность: «пожарный унтер» (ее слова) 40 лет и богатырских статей.