Вы читали основные положения, с которыми обращается к вам Народный Комиссариат по военным делам. Мы считаем, что, так как дальнейшее развитие международных отношений может уже в ближайший период снова поставить нас перед жестокими военными испытаниями, нужно для ближайшего же периода создать прочные и надежные кадры армии, и именно они не могут быть образованы на принципе всеобщего обязательного набора потому, что в ближайшие два месяца мы такого набора не произведем.
…Это один из вопросов организации армии, а именно вопрос о привлечении военных специалистов, т. е., попросту говоря, бывших офицеров и генералов, к созданию армии и к управлению ей…
При теперешнем режиме в армии — я говорю вам это совершенно открыто — выборное начало является политически бесцельным, а технически — нецелесообразным, и декретом оно уже фактически отменено.
Вопрос о создании армии есть для нас сейчас вопрос жизни и смерти…»
По приказу вождя определили товарища Косухина к самому Дзержинскому, в аппарат ВЧК, но уже через несколько недель срочно направили опять на восток, аж за Байкал, начальником Военного контроля Народно-Революционной Армии Дальневосточной республики: выстроили-таки заслон против японцев!
Подналег Косухин на дела, по всей Сибири заюлили белая сволочь и саботажники. Не щадил никого — да за народную кровь и горе мало этим тварям одной смерти!
Все вспоминал беседу с вождем — до ничтожной подробности отложилась в памяти. Почему-то стал казаться себе в том прошлом, в кабинете Ленина, каким-то сухим, невесомым и очень горячим, складывалось это в его представлении в клинок — сухой, прямой, ну одна разящая сталь…
В августе все того же, 1920 г. принял Косухин должность директора главного департамента Государственной политической охраны. Для Дальневосточной республики это то же, что ВЧК для РСФСР, хотя и Военный контроль — сугубо чекистская организация. Только он (Военный контроль) шерстил в основном воинские части республики: отвечал за их революционную чистоту и надежность.
На прощание товарищи из Военного контроля вручили ему памятное письмо:
«Уважаемый товарищ Косухин!
Мы, работники Военного контроля Народно-Революционной Армии Дальневосточной республики, прощаясь с Вами, искренне сожалеем, что высшая власть и партия коммунистов-большевиков, отзывая Вас для новой работы, вырывает Вас из нашей дружной семьи, сплоченной общими заданиями и общими политическими убеждениями. За все время нашего совместного сотрудничества с Вами мы видели в Вас только человека, глубоко преданного общему делу революции, и хорошего товарища. Несмотря на невозможные условия нашей работы в Дальневосточной республике, несмотря на всевозможные выпады со стороны сконцентрировавшейся здесь контрреволюции, Вы твердо стояли на своем посту начальника Военного контроля нашей армии, не считаясь ни со здоровьем, ни с жизнью.
Мы желаем Вам продолжать и в советской России проведение в жизнь великих задач коммунизма и стойко защищать добытые кровью завоевания трудового народа.
В. Удинск, 24 августа 1920 года»
В ноябре все того же нескончаемо длинного 1920 г. Косухин уже в Архангельске — на должности начальника Особого управления охраны северных границ. Уже опыт, повадки бывалого человека и обложен горем и риском, а годов — все те же двадцать.
В 1922 г. врачи находят у Косухина туберкулез, малокровие и неврастению в тяжелой форме.
Неблагодарный это труд — карать людей.
Косухин принимает должность на Кубани, поближе к солнцу: авось выжжет хворь. Он теперь начальник информации Особого отдела Девятой армии в Краснодаре.
На этой должности и лег в землю товарищ Косухин. Вышагнул он за предел возможности человеческой жизни — и рухнул, ненадолго пережил главного вождя. И солнышко не подсобило.
Ничего не хотел для себя Косухин ;— в революции и Ленине видел освобождение и счастье трудовых людей.
В 1949 г. Тимиреву снова арестовали и сунули в лагерь — ведь обнимала Колчака, курва!
Вышла на волю после смерти Сталина. Только в 1956 г. получила она наконец ответ из прокуратуры о гибели сына (в 1942 г.) и одновременно извещение о полной реабилитации его. Вот так, признаем: угробили, но по злостной ошибке, виновных в том нет, дело государственное, утрите слезы этой самой бумажкой.
И продолжали молиться на Сталина — дух его и тень. И благодарная рабоче-крестьянская Россия в искренней любви к усопшему вождю клеила на ветровые стекла своих автомобилей портреты генералиссимуса: это ничего, что убивал, — разве это порок?.. Порок, когда масло и мясо дорожают… Потому и возили на стеклах лик вождя — назад, к вождю, в старые цены. А кровь? Да разве можно без нее?
Актеров подбирали на роль Джугашвили, протискивали имя усопшего владыки в учебники и всесоюзные доклады — ну нельзя искоренять из сознания народа, ну все государство сработано и живет по его уставу.
И молятся…
О судьбе бывшего мужа (Сергея Тимирева) Анна Васильевна ничего не ведала: исчез, растворился в пекле междоусобной борьбы. То ли встал под пули заложником, то ли помер от тифа или голода, то ли эмигрировал, как младшая сестра Анны Васильевны, осев в США. Толи…
Но мы-то знаем: С. Н. Тимирев осел в Китае. Опубликовал «Записки русского морского офицера». Жил, как вспоминали его знакомые, «нежной мыслью о сыне своем». Скончался в Шанхае — не исключено, что в годы, когда мой отец (Власов Петр Парфенович) служил там генеральным консулом СССР (1948–1951).
Остаток жизни Анна Васильевна бедовала в Москве, на Солянке — аж дрожь берет: впритык со Старой площадью, всем строительно-архитектурным ансамблем власти.
До последних дней Анна Васильевна сохраняла живой ум, привлекательность и самоотверженную преданность памяти Александра Васильевича Колчака — своей глубокой любви. Так и сплелись навеки два одинаковых начала имен-отчеств…
Прав ты, железный адмирал: не накрыли тебя андреевским флагом, — зато освятила горячая и истовая женская любовь. Неизвестно еще, что краше и почетней.
Приятель рассказывал мне о своем соседе. Пусть соседа зовут Евгений Гаврилович.
Вообще рассказы приятеля производили впечатление и с тех лет хранятся у меня пачкой записок. Разбирая самые различные бумаги (уже написав «Огненный Крест»), я наткнулся на эту пачку. Записи относились к 1981 г. Тогда, в дни отпуска (отпуск я назначаю себе сам, никто не может помешать мне — ведь я работаю дома за письменным столом), мы всласть плавали, гоняли на велосипедах и очень много загорали. О чем только не переговоришь в те часы и дни!..
Евгений Гаврилович служил в райисполкоме и без какого-либо смущения втолковывал моему приятелю — человеку солидной образованности и знаний:
«Партийный билет мой вездеход, райисполком — кормушка. Я всегда буду прав, а ты, будь хоть трижды доктором наук, однако правым не будешь, ну хоть лопни! Я тебе дам этому доказательства сотни раз, а у тебя ни в одном случае ничего не выйдет, ты никогда ничего не докажешь, пойми, дурья башка! Я со своими восьмью классами плевать хотел на таких, как ты!..»
В другой раз он внушал моему знакомому:
' «Солженицын, Сахаров, еще там Высоцкий орет, спектакли разные, в промышленности недовыполнения плана, брак забивает склады… Это все оттого, что распустили народ. Демократия (а, как помнит читатель, ею тогда и не пахло. — Ю. В.). Вот я тебе скажу: вызову к себе за невыполнение плана директора или начальника цеха и говорю: «Не выполнишь государственный план — размажу тебя!» И еще как работали! Знали — не жить им, если встанут поперек общего движения…»
В той пачке немало листков с высказываниями этой расхожевыдающейся личности по самым неожиданным явлениям нашей жизни, и среди них — следующая:
«Лишать водки народ нельзя. Если народ перестанет пить — он начнет думать, а это… Тут он всем обществом и шагнет на улицы с требованиями — и про водку забудет! В России было, есть и будет: вопрос о водке — вопрос власти…»
Мой приятель утром Нового года поздравил Евгения Гавриловича и пожелал счастья. Евгений Гаврилович выматерился и ответил:
«Нужны твои поздравления! Я что, член политбюро? Знаешь, о каком счастье мечтаю? Чтоб образовалось у меня пять кило денег — и все сотенными!
Разве могла она, его Анна, забыть ту фотографию…
«Был как-то вечер в Собрании, где все дамы были в русских костюмах, и он попросил меня сняться в этом костюме и дать ему карточку. Портрет вышел хороший, и я ему его подарила. Правда, не только ему… Потом один знакомый сказал мне:
— А я видел ваш портрет у Колчака в каюте.
— Ну что ж такого, — ответила я, — этот портрет не только у него.
— Да, но в каюте у Колчака был только ваш портрет, и больше ничего.
Анна Васильевна сохраняла неподдельное уважение к Софье Федоровне — жене Колчака. Это тем более удивительно — ведь они были соперницами. Видно, весь мир этих людей отличали чувства высокой пробы.
«Она была очень хорошая и умная женщина и ко мне относилась хорошо, — рассказывает Тимирева. — Она, конечно, знала, что между мной и Александром Васильевичем ничего нет, но знала и другое: то, что есть, — очень серьезно, знала больше, чем я. Много лет спустя, когда все уже кончилось так ужасно, я встретилась в Москве с ее подругой, вдовой адмирала Развозова, и та сказала мне, что еще тогда С. Ф. говорила ей:
— Вот увидите, Александр Васильевич разойдется со мной и женится на Анне Васильевне».
Ленин претворял свои утопические схемы в жизнь на живом теле народа.
Главный Октябрьский Вождь не сомневался: это право ему предоставила история, уж, во всяком случае, прогресс, это точно…
Ленин, с его предельно рациональным мышлением, стремлением всех подчинить одной правде, с его бездушно-идейной жестокостью к любой политической оппозиции, любому инакомыслию, с его глубоким убеждением в том, что он главный, первый вождь и что все прочие истины не имеют права на существование и должны быть подавлены, не мог не стать величайшим в истории тираном.