Да и Бог с ними, ненавистью и болью! Просто не могу без твоего неба, твоих деревьев, твоих рек и речи…
И нет ничего без тебя. Ничего нет…
Об одном жажду — Добре. Хочу только Добра — и ничего другого…»
Это была одна из последних дневниковых записей Флора Федоровича.
Я часто и подолгу вглядываюсь в старинную вязь этих слов. Вся долгая жизнь научила меня именно этим словам. Взял и выговорил Флор Федорович слова из моего сердца.
А после его череп смешался с тысячами других в секретном захоронении. Черепа пробиты с виска или затылка, а иногда и со лба.
Флору Федоровичу выстрелили в лоб. Очень уж не понравилось его лицо стрелку-убийце. Так и влепил пулю классовому врагу…
И мне кажется, там, в горах тех черепов и костей, — мой череп, и тоже с дырой прямо над провалом носа…
Ан нет, не лежу я еще там. Уберегла молодость, а то не жил бы. Не смог бы я вжаться в те формы…
Уберегла молодость и от свинца в Отечественную войну. Роди меня мама всего на 7–8 лет раньше — и я лег бы со своим поколением в братскую могилу. От Волги та могила и до Эльбы и Праги. А свободно могла родить меня мама на 7–8 лет раньше. Ведь в 1935-м, когда я появился на свет, ей было уже тридцать. Так что, когда война кончилась, мне исполнилось только десять.
Не поспел я на страшные бойни, а ждали они меня и нас…
3 октября 1905 г. Троцкого арестовывают вместе с другими членами Петербургского Совета рабочих депутатов. В ноябре 1906 г. высылают в Обдорское, но он дает ходу еще из Березова — того самого, где окончил свои дни в 1729 г. опальный Александр Данилович Меншиков, сподвижник Петра Первого.
На V (Лондонском) съезде РСДРП(б) (1907) Троцкий занимает центральную позицию, не примыкая ни к большевикам, ни к меньшевикам. В 1909 г. он все же переходит к меньшевикам, обитает в Вене, позже — в Цюрихе[169].
С началом мировой войны — представлял в Париже газету «Киевская мысль», являясь и членом редакции социал-демократической газеты «Наше слово».
В конце 1916 г. нашего социал-демократа высылают из республиканской Франции: под надзором двоих полицейских инспекторов доставляют в Испанию. Через три дня его арестовывают в Мадриде и отправляют в США: и от своих смутьянов голова кругом.
После Февральской революции Троцкий устремляется в Россию через Канаду (с месячной отсидкой в галифакской тюрьме) по ходатайству Временного правительства (за всех политэмигрантов).
Лев Давидович примыкает к большевикам. 25 сентября (8 октября) его избирают председателем Петросовета. Никто в России столь стремительно и в такие сроки не возносился к высшей власти. Вчера — подозрительный субъект, почти бродяга, сегодня — вождь, цедящий сквозь зубы условия поверженным.
Любые крайние решения не смущали Льва Давидовича, как, впрочем, и кровь — даже самая обильная. По-вождистски был скроен Лев Давидович. На большевистский манер верил в кровь как очищение и искупление. В огнедышащую пасть классовой войны и революции гнал народ.
Благополучную и благородную жизнь угадывал за трупами, пепелищами, голодом и насилиями. Будто кто-то необозримо громадный, всемогущий и всесильный вдруг положит предел резне, подлости доносов, сыску, торговле совестью, стяжательству, карьеризму, мучительствам, бездушно-разрушительным прожектам и скажет: «Довольно, вы в светлом царстве! На свалку все карательные машины и насилие!» И люди вмиг сменят кожу.
А ведь именно подобная задача заложена в террор любой революции, почти любой… А иначе как это: из грязного, насильно-жестокого вдруг вылупляется херувимски чистое и непорочное. Да не может жизнь, замешенная на палачестве, принуждениях, неправоте и несправедливости, внезапно прорасти в нечто другое, отличное от своей первородной сути. Не может же волчье чрево произвести на свет кролика. Не могут существовать по раздельности ветки, листья, ствол и корни…
Поиски счастья через насилие — главный метод исправления мира — обречены на провал и гораздо худшее зло…
От смешения кровавого, подлого, низменного не дождаться прекрасного. Общество, приспосабливаясь к жизни по принуждению, лжи и постоянной угрозе насилия, принимает уродливые черты.
Чудовище смерти, насилия, издевательств не может породить красоту и справедливость…
В августе 1991-го пал большевизм (пережив своего подлинного вождя на 67 лет) — и в том историческая необходимость. Какие последствия ни обрушивались бы на нашу землю, а зловонный труп следовало убрать с дороги.
Теперь задача — не дать разрушиться государству.
Главное — устоять перед искусом возвращения в тоталитарное прошлое, не повернуть в отчаянии назад, вспять, в большевизм — боль от принесенных увечий и оскорблений нестерпима: демократия по-российски проявила себя убежденным недругом большинства людей. Это явилось тяжким похмельем почти для всего народа.
И при всем том большевизм — это тупиковый ход истории. История это вывела и доказала однозначно: десятками миллионов трупов, обнищанием страны.
Один из важнейших выводов из большевистского эксперимента: без материальной заинтересованности общество не функционирует нормально. Именно здесь социалистическая экономика двинула по пути неослабного принуждения. Террор стал условием ее существования. Однако нельзя не презирать многие условия жизни буржуазного общества, которые определяются размером личного богатства — и ничем иным.
Большевизм — это зло. Капитализм проявил себя в России ненасытным хищником, зверем, то есть тоже откровенным злом. Он не убивал прямо людей, но разорял миллионами, обрекая на нищету.
Не следует выбирать из этих двух зол. Из зол не следует выбирать вообще.
У России есть возможность идти своим путем.
После падения Владивостока генералы А. Н. Пепеляев и Ракитин сбивают отряды для борьбы с советской властью. Осенью 1922 г. генералы совершают набег на Якутию, их (и набег, и генералов) финансируют американские промышленники, дабы выгодно скупить пушнину в Якутии, так сказать, хапнуть напоследок.
Набег стоил многих жизней и принес немало убытков советской власти.
Генералы Пепеляев и Ракитин утвердили свою власть в Охотско-Аянском районе.
Вот отчет об экспедиции по разгрому этих последних белых отрядов:
«Командование Пятой Краснознаменной армии организовало экспедиционный отряд, который отбыл из Владивостока 26 апреля на двух пароходах Добровольного флота — «Ставрополь» и «Индигирка». После 25-дневного скитания во льдах отряд достиг мыса Марскан и высадился в 30 верстах от Охотска. Первый отряд под командой Погребова направился в Охотск… Путь был чрезвычайно труден… Достигши Охотска, отряд, разделившись на три группы, двинулся в горы… Белобандиты поняли бесплодность сопротивления и сложили оружие…
После выполнения этой операции часть отряда, вместе с пленными, которых было взято 70 человек, на пароходе «Ставрополь» направилась во Владивосток, куда благополучно прибыла 20 июня. Другая же часть отряда на пароходе «Индигирка» направилась дальше на север, к Аяну.
13 июня пароход достиг устья Алдана. Здесь высадились. У аян-ского священника было выяснено, что Пепеляев имеет сведения о появлении советских судов около Охотска и теперь пробирается к побережью…
Шли (за Пепеляевым. — Ю. В.) без тропинок, приходилось взбираться по крутым сопкам, часто по колено в снегу… по топким болотам… вброд через речки и ручьи. Шли, не щадя себя, по 12 часов в сутки. В первый день было пройдено около 25 верст, во второй — около 30, а на третий день в полдень мы уже вышли к устью реки Няча. Отсюда до Аяна… 10 верст. Выслали для осмотра местности дозор, который узнал, что в двух верстах… палатки.
С двумя ротами… подошли к палаткам и в качестве парламентеров послали… захваченных по дороге в плен подполковника и прапорщика… У белых получился раскол: офицеры сдаваться не захотели, а солдаты частью разбежались, частью сдались. Перед нами стояла задача как можно скорее двинуться на Аян, дабы разбежавшиеся не попали туда ранее нас и не сообщили о нашем приближении.
Проводником был один из пленных. Нависший туман значительно облегчил задачу — незаметно приблизиться. В 7 часов вечера, перевалив самую высокую сопку, стали спускаться к Аяну.
Вошли в Аян. Подошли к палаткам и начали быстрое окружение…
Мы стояли у двери, за которой находился генерал Пепеляев. Стучимся. Гробовое молчание. Решили прибегнуть к переговорам через захваченного в плен полковника…
Дверь отворяется. Товарищ Вострецов (командир сводного отряда красноармейцев. — Ю. В.)… первым входит в землянку…
— Кто здесь генерал Пепеляев?
— Я.
…Всего взято в плен 356 человек: один генерал (Ракитина, надо полагать, убили или сам застрелился. — Ю. В.), девять полковников, двенадцать подполковников, четырнадцать капитанов, тринадцать штабс-капитанов, двадцать поручиков, пятнадцать подпоручиков, двадцать шесть прапорщиков, один хорунжий, два ротмистра, один войсковой старшина, один сотник, два корнета, восемь чиновников и 139 рядовых. Кроме того, восемь сестер милосердия и 84 человека прочих чинов отряда.
Так был ликвидирован последний оплот белых на Крайнем Севере».
И там не спаслись «их благородия», «высокоблагородия», «превосходительства» и просто «господа».
Есть фотография Пепеляева сразу после швартовки транспорта во Владивостоке. Генерал стоит на причале среди бочек, ящиков, мешков. Шинель нараспашку, измята, без погон. Фуражка крепко сдвинута на бровь. Небрит, скулы выперли. Мужик еще не истраченный, в соку и силе. Взгляд из-под бровей — волчий. Конечно же, зная о судьбе брата, свою мог представить, а сдался…
Имеется и другая фотография, обошедшая тогда дальневосточные газеты. У стены тюрьмы, на скамейке, в окружении бойцов с винтовками под штыками сидят Анянов — адъютант генерала Пепеляева (всю Гражданскую войну вместе прошли), сам генерал Пепеляев (вполоборота сидит, зло, недобро смотрит), Михайловский — командир Охотской группы.