А старик датчанин — это уже было на «Карио-Мару», по пути в Россию.
«В первых числах сентября 1917 г. прибыла в США вместе с нашими офицерами официальная военно-морская делегация. Президент Вудро Вильсон принял меня шестнадцатого октября. В конце месяца я отплыл на «Карио-Мару». Почти два месяца интересных встреч и бесед в Англии и США…»
Старик датчанин комментировал события в России и Европе. Едва ли не каждый вечер Александр Васильевич нагружался с ним в баре, не хотелось видеть никого из соотечественников. Впрочем, старик тоже не радовал… Анну бы услышать, обнять. Она умеет гасить боль тревоги…
Анне нравилось сливать свои инициалы А. В. с его — тоже А. В. Чертит на бумаге, чертит, пока не сольются. Милая, милая…
Он держит в памяти тот день, расстанется с ним только тогда, когда перестанет дышать. Он выносил эти слова и сказал с убежденностью: «У нас большая разница в возрасте…»
Анна возразила: «Да, если не любишь…» И вложила губы в поцелуй…
С тех пор'они не расстаются… даже в одной тюрьме…
А тогда, в октябре семнадцатого, Родина вдруг предстала черной бездной. Только и оставалось довоевывать с англичанами против немцев. Англичане нуждались в опыте минной войны — этого добра у него сколько угодно. Ему было, да и сейчас есть, о чем рассказать. Впрочем, английские подводники (товарищи по боям на Балтике), надо полагать, подробно донесли все о минных операциях своему командованию. В Адмиралтействе знали, как увяз германский флот в русских минных позициях.
Дорога домой закрыта; все, что было дорого, растоптано, пущено по ветру, оплевано…
Александр Васильевич помимо воли застонал — настолько явственно услышал плеск волны, работу корабельных машин, запах дымка, удары ног в палубу…
Отчетливо уловимая солоноватость бриза с йодистой терпкостью, нагретые солнцем поручни фальшборта и множество солнечных осколков в ряби…
Александр Васильевич по морской привычке даже широко расставил ноги…
Английский морской историк с мировым именем Г. Вильсон в своем капитальном труде «Линейные корабли в бою» (Лондон: 1926) так оценивал расстановку и взаимосвязь сил:
«…Тот, кто ставит себе главной целью избегать потерь, неспособен причинить их противнику. Несомненно, одной из причин германской осторожности была угроза русского флота в Балтике, что часто упускают из виду британские исследователи. Если бы германский флот был серьезно ослаблен в большом морском сражении с англичанами, открылась бы неприятная возможность действий русского флота против германского побережья…»
Корабельная мощь русского императорского флота на Балтике явно проигрывала по сравнению с германской. В ходе войны на Балтике были спущены на воду линейные корабли «Севастополь», «Гангут», «Полтава», «Петропавловск», а также 20 эскадренных миноносцев типа «Новик» и 13 подводных лодок. За то же время на Черном море вступили в строй дредноуты «Императрица Мария» и «Императрица Екатерина Вторая», а также 5 эскадренных миноносцев, 6 подводных лодок и 2 авиатранспорта (прообразы авианосцев)[36].
И все равно германский флот на Балтике при опоре на флот Открытого моря имел подавляющее превосходство. Поэтому исключительное значение приобрела минная защита, без которой враг мог атаковать любые порты и города на побережье вплоть до Петербурга, а стало быть, и угрожать приморскому флангу русской армии.
Почти сразу после объявления войны командование Балтийского флота приступило к дерзким минным постановкам в южной части моря — на жизненно важных для Германии путях связи со Швецией, откуда поступало до 6 млн. тонн железной руды в год, не считая прочего стратегически важного сырья. Одним из ведущих исполнителей плана явился Колчак. До конца 1914 г. было выставлено 14 насыщенных минных заграждений.
По данным Р. Фирле (германского военного историка, автора многотомного исследования «Война на Балтийском море»), активные минные заграждения русского Балтийского флота нарушили сообщения противника и вынудили его сосредоточить все силы на преодолении минной опасности.
На заграждениях немцы потеряли броненосный крейсер «Фридрих Карл», 4 тральщика, 3 сторожевых корабля и 14 судов. Подорвались, но остались на плаву крейсеры «Аугсбург» и «Газелле», 3 миноносца и 2 тральщика.
Количество русских мин едва ли не в пять раз превысило количество германских и английских, выставленных в Северном море в том же, 1914 г. Это была активная наступательная операция русского флота и, как отмечает советская «История первой мировой войны», один из «главных видов боевой деятельности русских морских сил на Балтийском море в кампанию четырнадцатого года. Русские моряки явились пионерами массового использования минного оружия и внесли крупный вклад в искусство Мировой войны…».
На допросе 23 января адмирал скажет:
«…Я вспоминаю тот период (войну с Японией в 1904–1905 гг. — Ю. В.) и период последней войны — ведь ничего похожего не было. Здесь наконец после страшного урока (Цусимы и других бед. — Ю. В.) у нас был флот, отзывы о котором были самые лучшие. Может быть, он был слаб и мал, но отзывы о нем английские адмиралы давали самые лестные… Минное дело стояло у нас, быть может, выше, чем где бы то ни было. К нам приезжали учиться. Меня американцы после посещения Черноморского флота вызвали к себе, для того чтобы я мог им дать данные о постановке нашего минного дела…»[37]
Этот авторитет знатока минной войны и сделал Александра Васильевича желанным гостем сначала в Великобритании, а потом и в США. Более того, англичане, как уже говорилось, охотно приняли его на военную службу.
Минная война могла не только защитить Англию [38] от подводного флота Германии (во всяком случае, существенно снизить его действенность), но и оказаться тем новым наступательным средством, которое в свою очередь весьма поспособствовало бы блокаде Германии, а эта блокада в буквальном смысле обескровливала Германию, и, пожалуй, не меньше, нежели непосредственные боевые действия на фронтах.
Уже с конца 1915 г. она дала почувствовать себя стремительно растущим недоеданием и суровой, постоянно ужесточающейся карточной системой. Россия до октября 1917 г. даже отдаленно не переживала подобных продовольственных трудностей.
К весне 1918 г. мизерные пайки в Германии уже оборачивались гибелью населения. Очевидец вспоминает: «…люди падали замертво на улицах. Свирепствовали эпидемии… Немцы и австрийцы воровали друг у друга поезда с украинской и румынской добычей. Ничто не помогало…»
По подсчетам кайзеровского ведомства здравоохранения, блокада уморила голодом около 763 тыс. человек гражданского населения, непоправимо подорвав здоровье еще несравненно большего числа людей.
«Боже, покарай Англию!»
Этот голод задевает даже такую привыкшую к смерти душу, как у фон Гинденбурга.
«Подумайте о 70 миллионах полуголодных людей и о тех из них, которые постепенно умирают от голода, — пишет он о своих соотечественниках. — Подумайте о грудных младенцах, умирающих от голодания их матерей, о бесчисленном количестве детей, которые останутся на всю жизнь хилыми и больными!.. Голод по приговору человека, который так кичится своей культурностью! Где же цивилизация? Чем же они как люди стоят выше тех, которые, к ужасу всего цивилизованного мира, свирепствовали над безоружными в Армении, за что и понесли кару, погибая тысячами? Эти жестокие анатолийцы (турки. — Ю. В.) вряд ли руководились каким-нибудь побуждением, кроме ненависти…»
«Жестокие анатолийцы» — фон Гинденбург имеет в виду массовую гибель турецких солдат от голода и холода на Кавказском фронте, который с русской стороны возглавлял великий князь Николай Николаевич. Турецкая армия понесла в те годы жестокие потери.
Британский флот блокировал Германию. Это был самый настоящий организованный голод — так впоследствии оценивали обстановку историки.Впрочем, по отношению к Англии подводная война преследовала те же цели. Они не были достигнуты — британский флот надежно прикрыл острова.
Голодом поставить на колени врага — на это тоже рассчитывали оба враждующих стана.
В подобного рода столкновении знатоки минного оружия, да с таким опытом, как у Колчака, не могли остаться без работы.
На первом Съезде народных депутатов СССР (25 мая — 9 июня 1989 г.) я сидел в первом ряду, оказавшись там, так сказать, «не по алфавиту». В первом ряду через определенное количество кресел обязательно сидел сотрудник КГБ.
Я был избран народным депутатом СССР во втором туре голосования 18 мая — меньше чем за неделю до съезда. Все места во Дворце съездов к тому времени оказались расписаны. Дабы не сбивать эту роспись, меня определили в первый ряд (надо полагать, вместо одного из охранников).
31 мая 1989 г. я выступил перед съездом.
«…Мы провозглашаем великие принципы, а по существу, эксплуатируем людей. Люди сыты по горло обещаниями лучшей жизни и решительно требуют перемен… Народ пока еще нам верит. Ведь народ многого не требует. Он только хочет одного: чтобы с ним обращались по-человечески…
Почему нашей страной мог править Брежнев? Нет, правил не Брежнев. Он являлся лишь символом. Правило насилие. Оно утвердилось у нас в качестве единственной правовой нормы. Насилие, страх, нетерпимость, жестокость… пронизывали нашу жизнь, являлись нервом жизни, не дают распрямиться и сейчас.
Нетерпимость и в этом зале как знамение всех тех лет. Для народа перестройка (наряду с преодолением экономического кризиса) — это преодоление аппаратной системы. Эта система целиком взошла на принципах подавления личности, бесправия каждого в отдельности — бесправия и, следовательно, незащищенности. Еще очень много лжи носили мы в себе.
Да, сейчас гласность, но оттого, что нам ее подарили, мы не замрем в благодарной почтительности…
Мы не можем, не должны ставить свое будущее в зависимость от моральных качеств одной личности. Мы должны дать народу правовое демократическое управление, преодолеть экономический кризис…