Имеет к философиям председатель губчека законные подозрения: тоже знал определенно, что мировая философия отравляла жизнь и деятельность Марксу, а теперь и товарищу Ленину. Будь его, Чудновского, воля, присовокупил бы он самых вредных философов, и вообще словоблудов, к адмиралу — и провел бы через одно следствие! Во всяком случае, Каутского, Бернштейна, Струве и Мартова тут же, по получении, вывел бы в расход! И сам бы послал пули именем вождя мирового пролетариата товарища Ленина! Зримо, до бледности лиц, умоляющего шепота и рывка тел под пулями, представляет этот святой миг товарищ Семен.
Выпил он 21 января на радостях и гордостях: не каждый день Правитель попадает к тебе. Даже повело — вроде кто тихонечко пустил стены вразгон: и тронулись вокруг, но не так чтобы шибко, вполне владел собой Чудновский, хотя по его росту стакан первача, что иному бутылка.
Словом, разговелся товарищ Чудновский по случаю победы ревкома над гунявым Политическим Центром. И тот заслуженный стакан самогона зажевал ломтем черного. Нет, единственная награда, которую он признает, — это окончательная победа мировой революции.
Таким образом, на звание «доктор философии» имеется у товарища Семена своя законная классовая ненависть. Зато другое звание чехословацкого президента — «профессор» — веселит его и внушает чувство превосходства: получить «профессора» за исследование вопроса о самоубийствах! В представлении товарища Чуднов-ского стреляться (или топиться, вешаться) допустимо лишь в одном случае: коли обложен врагами и в обойме последняя пуля. Стало быть, задача изучения самоубийств должна в первую очередь сводиться к тому, куда и как пустить все налично-предыдущие пули. Ответ тут однозначен, чего писать, разоряться: пули эти должны разить тех, кто довел тебя до невозможности жить. Иначе любое самоубийство — дешевка и подлость. А все же, положа руку на сердце, он считает пана Масарика старым хрычом и в будущем, по причине преклонного, 70-летнего, возраста, для мировой революции не шибко опасным.
И знать не знал и ведать не ведал товарищ Чудновский, что в 1910 г. этот самый Масарик навестил Льва Николаевича Толстого, о котором писал Ленин как о «зеркале русской революции», а уж одно это — подтверждение качественности человека, от вождя печать, как бы разрешение и в дальнейшем с почетом следовать по русской истории.
И вот Толстой звал этого самого контреволюционера совсем мирно и обыденно Фомой Осиповичем. Ну разжижение мозгов у сиятельного графа, как-никак последний год жизненного срока сматывал.
Твердо знает товарищ Чудновский, можно сказать непоколебимо (опять-таки по Ленину), что вырождается, загнивает, а потому и предается разврату и слабоумию весь помещичье-империалистический класс России. Ну отсекать надо это гнилое мясо!
Но если бы товарищ Семен мог предположить, на что ушли два дня бесед Толстого с Фомой Осиповичем!
Вчистую проговорили о самоубийствах. Ведь слывет Масарик в данном вопросе знатоком европейского масштаба.
После сих бесед Фома Осипович говорил, что Лев Николаевич пантеист, а он — нет; Лев Николаевич не признает бессмертия личности за гробом, а он — признает; Лев Николаевич считает, что грехи — от тела, а он — от духа; у Льва Николаевича — аскетизм, а у него — нет аскетизма.
Софья Андреевна даже несколько обиделась на Фому Осиповича: «Ничего не внес интересного нам, очень уж молчалив. А Лев Николаевич охотно с ним общался».
Причины самоубийств жгуче интересны Толстому. Он прочитывает основной труд Масарика и… разочаровывается. Вся эта философия — «молодая, незрелая и слишком ученая. Молод для этого. Но основная мысль та же, что и моя:… причина самоубийств — отсутствие религиозности…».
По воспоминаниям В. Ф. Булгакова, Фома Осипович спал, завернувшись с головой в одеяло. И от этого секретарь Толстого был лишен возможности полюбоваться на Фому Осиповича. Чувствовал Владимир Федорович, не простой гость почивает в яснополянском доме, а самый что ни на есть высокопревосходительный. Иначе зачем это потянуло его поглазеть на спящего чеха?..
И нам не дано поглазеть на Фому Осиповича. Посему мы отказываемся судить, была ли это привычка спать с головой под одеялом — или так спалось будущему первому президенту Чехословацкой Республики лишь в имении у графа, да и какое имеет значение? Важно истинное поведение Фомы Осиповича, его, так сказать, сибирские взгляды и устремления. А они ничего общего не имели с откровениями в Ясной Поляне. И за тысячи верст не пахло от пана президента непротивленчеством.
К Бенешу товарищ Чудновский лишь примеривался и важных бумаг к делу не приобщал, кроме нескольких. Он имеет точные данные о том, что этот самый Бенеш как министр иностранных дел Чехословацкой Республики поддержал план Савинкова о создании на территории Чехословакии армии из бывших русских военнопленных. Эта армия должна была ударить с запада — навстречу белочешскому легиону, когда тот двинулся бы на прорыв через Москву. Масштабно мыслил Эдуард Бенеш. В первую мировую войну в Европе скопилось до 4 млн. русских пленных[49].
Как добыл эти данные Чудновский, так и снарядил своего человека в Москву; это уже было давно, едва ли не при Директории. Товарищ Семен считает, именно за это его и двинули на ответственный пост председателя губернской Чрезвычайной Комиссии по борьбе с саботажем и контрреволюцией. Губком тогда одобрил его действия, в первую голову — Ширямов.
Но откуда ведать ему, Чудновскому, что именно Бенеш, а не старый хрыч Масарик задаст работы его, Чудновского, ведомству, однако уже во всесоюзном масштабе. И тут окажутся поназамешан-ными такие фигуры! «Женевское» чудище до сих пор испытывает гордость и удовлетворение, и это при одном непрестанно сытом заглоте людишек на целые миллионы! А все из-за того, что посетила фашистского начальника службы безопасности Гейдриха фантазия: а ну как им, из Берлина, попользоваться «женевским» устройством, так сказать, поарендовать? Ну не совсем так, но, в общем, заставить послужить знаменитую ленинскую штуковину на благо великогерманского рейха. И чем серьезнее обмозговывал, тем заманчивей это рисовалось.
И разложил он перед Гитлером и Гиммлером свои профессиональные выкладки:
«Нам представляется возможность вмешаться во внутренние дела Советского Союза… Мы сфабрикуем документы, которые будут утверждать, что маршал Тухачевский вел с нами переговоры об организации заговора против Сталина: наши специалисты способны изготовить документы, которые будут выглядеть как подлинные. Существуют также пути, по которым эти подделки могут попасть к Сталину. Если произойдет чистка, она коснется не только Тухачевского. В результате Красная Армия будет ослаблена. Любой удар по Тухачевскому усилит наши военные позиции…»
Остро учитывал Гейдрих особенности «женевского» быта в Советском Союзе и характер большевистского вождя.
Ни Гитлер, ни Гиммлер ни на мгновение не засомневались — накопили глубокие знания в машинериях подобного рода. Да и Сталин как главный «женевский» бухгалтер был им понятен: упражняли и шлифовали свое мастерство в одном направлении — истреблении, мучительстве и оглуплении людей. Как говорил Ленин, политика начинается там, где счет людям ведется на миллионы. Само собой, тогда эффект ощутим по всем направлениям. Нет ни одного уголка, чтоб тихо-мирно, с паутинкой. Везде свежие следы, и сколько! Верно, от «женевской» твари…
Очень пришлась фюреру научная обоснованность плана.
Служба безопасности, то есть Гейдрих, Беренс, Науджокс, втайне от шефа военной разведки Канариса и даже гестапо — своих надоедливых конкурентов по людоедским делам — принялись за изготовление доказательств измены маршала Тухачевского.
Сфабриковали письмо: Тухачевский и его единомышленники будто бы договариваются избавиться от гражданских руководителей страны, а власть намереваются приграбастать себе. Уж точный расчет: как до власти — головы полетят без счета и разбора, поскольку это святое — твоя личная власть, а тут еще при всенародной любви… Да многажды святая она — власть над народом!
Словом, скопировал подпись Тухачевского Франц Пуцигиз из Целендорфа: лучший специалист по подложным паспортам, заслуженный член национал-социалистической партии. В «женевских» сферах таким цены нет — ну самые почтенные граждане, гордость народа, бессребреники…
И не поленились, постарались выдержать литературный стиль Тухачевского — ну распрекрасный документик! Для «женевского» скоса мозгов Сталина — в самый раз! С какого-либо другого боку этот идейный марксист на людей и смотреть не мог, не получалось, даже если очень старался. И жену («мать своих детей») все по той же причине сжил со свету: ну лучше, раскованней, когда вообще без ограничений!..
А тут и штемпеля подлинные («Абвер»), и грифы «Совершенно секретно», «Конфиденциально». И уж совсем полный задых — натуральная подпись Гитлера! «Женевская» прорва и без подписей на пищеварение не жалуется, а тут этакое уважение. Ну не может она аж с хмуро-мутного восемнадцатого; ну хоть тресни, а в развал машина, коли без крови и мучительств, ну сохнет утроба. Природа такова: ни на мгновение нельзя, чтобы прислабить руку на горле народа. Ну не виновата машина. Удумали и составили ее такой. Ну не ломать же. Пусть уж люди под ее «щелк» ужимаются…
Приписка Гитлера на фальшивке требовала организовать слежку за генералами вермахта, якобы связанными с Тухачевским. В общем, сумели растолстеть документ до пятнадцати страниц. Ну настоящий — какие сомнения!
Разными путями припутешествовал документ к иркутско-пражскому Бенешу. Тот незамедлительно переправил его Сталину: надо же остановить фашизм!
А вот как излагает так называемое дело Тухачевского руководитель зарубежной разведки ведомства Гиммлера (службы СС) генерал Вальтер Шелленберг в своих воспоминаниях (М., «Прометей», 1991, с. 43–45):
«Гейдрих получил от проживавшего в Париже белогвардейского генерала, некоего Скоблина, сообщение о том, что советский генерал Тухачевский во взаимодействии с германским генеральным штабом планирует свержение Сталина. Правда, Скоблин не смог представить документальных доказательств участия германского генералитета в плане переворота…