Ветер далеко продувал сквозь щели. Языкастый, острый ветер. Самые ражие морозы по февралю. Колчак, Каппель, Сыровы, Семенов…
Волчком развернулся, подошел к столу — несподручен стол, не подлажен под рост. Положил на протоколы руку: на целый том натрусил разных слов Правитель — Петроград, Париж, Лондон, Токио, Северные Соединенные Штаты, Пекин, Сингапур, Мукден, Омск, Иркутск….
Александру Васильевичу казалось: закрой глаза — и сгинет весь этот кошмар. И все как прежде: и Рождество, и святки, огни по Невскому, Анна. И у людей лица, а не звериные рыла…
Добротными сведениями снабдил товарища Семена Янсон: 28 и 29 января Пятая армия жахнула по чехословацкому арьергарду. Бросили чехи в Нижнеудинске четыре бронепоезда и несколько эшелонов с имуществом — и ноги в руки! И полегло же их от мороза! Ширямов смеялся: как грибы собирай — столько их там…
Попутно занимает товарища Семена вопрос о мировой стачке как первом этапе мировой пролетарской революции: каждое утро нетерпеливо распахивает газеты — ну должен заявить о себе мировой пролетариат!
Самым драгоценным кладом носит в себе это зрелище гибнущего мира капитала. Безмолвствующие станки на всех континентах и островах, скажем таких, как Ньюфаундленд, — огромные пролеты цехов без людей. Прохладен, свежеват воздух: не греет его работа и запаренный дых людей — этой самой рабочей скотины при машинах.
А за воротами — митинги! Насколько хватает глаз — чернота промасленных спецовок, сжатые кулаки и решимость в глазах.
А уж как все остановится, замрет в мире, даже все пароходы встанут к причалам, — конец капиталу! Бери власть, трудовой человек!
И так близка, доступна эта победа над мировой буржуазией — от досады подмывало прокричать братьям по классу:
— Бросай работу, бастуй, братва!
Должны же понять, услышать! Ведь, почитай, никаких жертв и страданий — сразу за горло всю толстопузую сволочь!
Однако брал себя в руки товарищ Чудновский: невозможно еще такое счастье. Неграмотность, обман обездвиживают мировой пролетариат. Слеп и беспомощен он без своих рабочих партий. Маркс это первым вычислил и назвал коммунистические партии отцами и поводырями всех трудовых людей мира. А для единства воли, успешной борьбы должны партии быть связанными в единое целое через Коммунистический Интернационал, теперь уже третий по счету, поскольку второй, как, надо полагать, и первый, развратили и подкупили враги освобождения трудовых людей земли.
Александр Гаврилович Шляпников в большевизме, а он, по словам Н. Н. Суханова (Гиммера)[57], именно «большевик», и «фанатичный», являл нечто исключительное даже среди людей исключительных. Такие там не водились и водиться не могли. Весь строй Шляпникова не допускал членства в той жесткой партийной структуре. Он был самостоятелен, убеждения не складывал к стопам большинства, не молился на вождей-пророков: творил революцию для простых людей. Явление, так сказать, во всем чуждое для этой струи растворенных в общем деле душ и помыслов.
Именно поэтому в Советской исторической энциклопедии ни словечка об Александре Гавриловиче, а ведь он бывал и членом ЦК, и руководил Русским бюро ЦК партии. Держатели партийных билетов засидели память о нем — ну не значилось такого большевика ни в одной прописи, ну не состоял в партии с 1901 г., отродясь не был металлистом высшей квалификации, а уж первым председателем крупнейшего рабочего профсоюза дореволюционной России — и подавно. И что из опытнейших революционеров-подпольщиков — так одни слухи!..
Имелся в партии другой рабочий — его все знают — токарь Михаил Иванович Калинин. Ленин высмотрел Калинина и двинул в президенты на замену усопшему Свердлову. Рабочему государству — президент из рабочих. Это не было волей народа, так обдумал и постановил Ленин.
Нет, все не случайно в наших судьбах. Калинин «жевал солому» готовых резолюций, не сводил с вождей восторженных глаз, а Шляпников… Шляпников смел называть вещи своими именами.
Все на том же X съезде РКП(б) Александр Гаврилович не согласится с предложением Ленина использовать сторонников «Рабочей оппозиции» для борьбы против бюрократии.
«С бюрократизмом следует бороться, — возразит Александр Гаврилович с трибуны съезда, — не перемещением с одного стула на другой, а противопоставлением этой бюрократической системе особой системы».
Это все то, к чему мы пришли сейчас, в 90-х годах.
И это Александру Гавриловичу принадлежат слова, произнесенные еще при основоположнике:
«Мы стремимся к созданию на каждом заводе единого органа, который организовал бы производство и управлял бы заводом».
И это тоже то самое, чем мы занимаемся сейчас, через семьдесят лет, по-прежнему страдая.
26 июля 1921 г. Шляпников критикует некоторые постановления правительства на собрании коммунистов Московской электрической станции. Уже 9 августа на объединенном пленуме ЦК и ЦКК Ленин домогается исключения Шляпникова из партии. Не хватает сущего пустяка — одного голоса. Но выколотить этот один голос из своего «ленинского» ЦК главному вождю не удается.
22 февраля 1922 г. приносит Ленину еще один шляпниковский сюрприз: «Заявление двадцати двух». Заявление, безусловно, инициатива Шляпникова. О коммунистической партии Ленина этот документ заявляет однозначно:
«Такие методы работы (Ленина и его единомышленников. — Ю. В.) приводят к карьеризму, интриганству и лакейству…»
Для догматических схем Ленина это было неприемлемо, это уже означало размывание устоев идеологии.
Из заявления следует, что в партии нет подлинного единства (оно, конечно, имеется, но в сугубо ленинском понимании: «верхи спускают резолюции, низы безгласно принимают к исполнению»), нет рабочей самостоятельности; бюрократия давит всех, кто имеет смелость на свои выводы. Фактически идет борьба с «инакомыслием всеми средствами».
Такого рабочего руководителя Ленин терпеть в партии не мог, но… не хватало одного голоса…
Шляпников не был забыт Сталиным, тот обошелся «без одного голоса». Любовь Сталина к Ленину простиралась куда как дальше и глубже подобных мелочей.
Уже после коллективизации и «организованного голода» на Украине (только ли на Украине) Сталин скажет Шляпникову:
«Пятьдесят миллионов крестьян сломили, а тебя одного и подавно сломаем (чувствуется, вдохновляет вождя победа над мужиками. — Ю. В.). И семью твою загоним, куда Макар телят не гонял».
Чижиков прав, Макару и в голову не взбрело бы гонять телят в подобные места.
После ссылки на север в 1933 г. Александра Гавриловича снова арестовывают, в 1935-м. Ссылают в Астрахань. В мае 1937 г. возвращают на Лубянку.
3 сентября 1937 г. Александр Гаврилович получает пулю в затылок. Длинным и долгим оказался полет этой пули, очень долгим…
В определении хрущевского Верховного суда СССР есть строки:
«…Себя виновным не признал, жену свою ничем не оклеветал и не опорочил».
Кому ж ты доверился, Александр Гаврилович?.. Мир праху твоему…
На полке у меня три книги воспоминаний Шляпникова как свидетельство: все-таки был такой человек, был и писал, да как читго и праведно.
Шляпников не исключение. Вспомним, как радовался Пенин (уже смертельно больной, отстраненный от работы) аресту и ссылке историка Рожкова. Это решение приняло политбюро, и Ленин узнал о нем из журнала заседаний политбюро. Весь трагизм и комизм этого случая в том, что Ленин сам уже был под наблюдением и лишен власти. Однако застарелая неприязнь к инакомыслию, накопленная злость к Рожкову (аж с семнадцатого года!) крепче всех чувств, даже горечи и обиды.
Людей крупных и несговорчивых, как Николай Александрович Рожков, Ленин подавлял силой. Инакомыслия он не допускал, считал не только вредным, но и опасным. На единомыслии и подчиненности строил главный вождь новый мир…
Без крестов, без священников нас оставят лежать.
Будут ветры российские панихиды справлять…
8 сентября 1914 г. начальник 14-й кавалерийской дивизии генерал Эрдели представил своего офицера штаба Шапошникова полковнику в английской форме. Им оказался британский военный атташе (агент) Нокс. Последовало распоряжение информировать англичанина об обстановке.
«Нокс слушал внимательно, но очень редко делал пометки на карте, — вспоминал будущий советский маршал. — Никаких записей он не делал и в блокноте. Но вот спустя почти 13 лет в мои руки попала книга Нокса «С русской армией в 1914–1917 годах», Лондон. Целую главу своей книги Нокс посвятил нашей дивизии. Эта глава — «С кавалерийской дивизией в юго-западной Польше в сентябре и октябре (1914 г. — Ю. В.)» — написана в форме дневника.
Для меня стало ясно: военный агент Англии добросовестно вел дневник, записывал в него свои наблюдения так, что никто из посторонних не видел…»
До семнадцатого года генерал-майор А. В. Нокс (в пору знакомства Колчака с Ноксом в Токио тот был еще полковником) справлял обязанности английского военного агента (атташе) при русской армии. Александр Васильевич перебирает в памяти беседы с ним в Токио…
Нокс прибыл во Владивосток в августе 1918 г.[58]
«Не будь моего обращения о приеме на английскую службу, я не стал бы главой белого движения, но в свою очередь не был бы и предан. Правда, лично от себя, по сердцу, почти и ничем не мог помочь Джон Уорд. Под рукой всего батальон — 25-й Мидлсекского полка, да и связан Джон приказами. Над ним вся государственная машина Великобритании…»
Полковник Уорд доводился Колчаку другом.
Александр Васильевич в мельчайших подробностях представляет механику выдачи. Сперва все выносили в себе чехословаки, справились о возможности такого поворота у Жаннена как Верховного главнокомандующего союзных войск в Сибири. Тот в свою очередь все согласовал с Ноксом, а Нокс — с Лондоном.
«И продали тебя, Александр. А Джон раненько (раньше других) тронулся со своим батальоном во Владивосток…»