— Вы говорили с де Виларом? — спросил Антонио, улучив свободную минутку.
— Нет, пока не до него, — дон Алонсо выглядел неестественно бледным, — были сегодня задачки поважнее. Дорога нам предстоит непростая.
Антонио внимательно посмотрел на де Лейву. Тот заметил обращенный на него пристальный взгляд.
— Заметно, что я не бодр? — усмехнулся он. — Не обращай внимания. Мой организм привык к подобным переделкам. Воин может проверить себя только на войне. Вот и тебе прекрасный опыт.
— Прекрасный? — возмутился Антонио. — Мы проиграли. Что в таком опыте хорошего?
— Нужно уметь проигрывать. Уметь смотреть правде в глаза, даже такой неприятной. Проще возвращаться домой героем. Попробуй вернуться проигравшим. Попробуй смириться, но не пасть духом, — дон Алонсо вздохнул, — а будет время, подумай над загадкой, которую предложил тебе де Вилар. Почему нет? Толку ему от бумаг уже никакого. Но любопытства ради, было бы интересно посмотреть, чей он на самом деле сын.
О, размышлять теперь времени будет полно. Поговорить с де Виларом? Тоже можно. Он сидит в трюме и никуда оттуда не денется. Разговаривай, хоть каждый день. Честно сказать, Антонио мало интересовало, чьим сыном является Риккардо де Вилар. Все чувства притупились, включая любопытство.
Антонио вернулся к себе в каюту. Он старался лишний раз не тревожить пожилого слугу, который с трудом передвигался по судну, кроме крайней необходимости. Да о чем просить? Какие указания давать? Антонио покрутил головой: тесное помещение не давало простора для фантазии. Сесть на кровать, лечь — вот вся забава.
Тьма окутывала каюту. Фонарь с зажженной свечкой болтался под потолком, освещая небольшой пятачок посреди комнаты. Как он частенько делал раньше, Антонио пошел на палубу развеяться. На этот раз следить было не за кем. Де Вилар сидел под замком, слуга кормил на дне рыб. Антонио даже позавидовал матросам, сновавшим по кораблю. Они зверски устали, но у них были приказы, которые следовало выполнять. Это заполняло голову и душу, не позволяя впадать в отчаяние.
Вокруг вода, вдали берег — одна и та же картина ежедневно. Англичане потихоньку отставали, так что скоро они перестанут вносить в нее какое-то разнообразие. К берегу очень хотелось пристать. Все равно к какому. Просто почувствовать под ногами земную твердь, вдохнуть обычный, не соленый воздух, не слышать плеск волн. Первые дни, когда Антонио находился на каракке, волны навевали на него умиротворение. Сейчас их шелест раздражал.
— Грустишь? — де Лейва тоже, видимо, не хотел оставаться в каюте. — Я проверил припасы. Если нигде не причалим, еды не хватит даже на половину пути. У остальных дела обстоят не лучше. Мясо и рыба закончились на всех судах. Так по крайней мере сообщает герцог.
— Сколько нам идти до Испании? — спросил Антонио.
— Капитан говорит в лучшем случае месяц.
— Мы продержимся?
— У тебя есть другие предложения? — подмигнул де Лейва.
Вроде хуже некуда. «Нет, вниз падать можно беспредельно», — философски заметил Антонио, узнав об очередном приказе Медина-Сидонии. Он старался держать себя в руках, но слезы навернулись на глаза помимо его воли, когда любимая лошадь, с которой он делился последними сухарями и водой, полетела в воду.
— Не удалось нам сойти с тобой на берег, — говорил Антонио, не в силах оторвать взгляд от страшного зрелища. Лошади не понимали, что происходит. Почему люди, трепавшие их по гриве, протягивающие сухарь на ладони, нашептывавшие им что-то на своем языке в ухо, почему эти люди сбрасывают их в море? Спросить бы, но лошадиного ржания они не понимали. В глазах животных застыла боль. А море уносило лошадок в тот рай, который не на земле.
— Выхода другого нет, — губы де Лейва искусал до крови. Он сдерживал свои эмоции, но равнодушным остаться не мог, — нам людей кормить нечем. Поить тоже, — он хлопнул Антонио ладонью по плечу, — не смотри. Уйди с палубы.
Антонио помотал головой:
— Я бы свою оставил. Мы бы погибли вместе. Так честнее.
— Приказ герцога. Ни одну лошадь нельзя оставлять на борту.
Проходивший мимо матрос услышал последнюю фразу. Он повернулся:
— Кто отдает такие приказы? — возмущенно воскликнул бородач. — Нам есть нечего. Лошадей хотя бы съели. Но нет! Выбрасывай в воду! Живую еду! Не повезло нам с адмиралом.
Когда матрос отошел подальше, де Лейва произнес:
— А ты говоришь, оставить. Не в море сбросили бы, так съели. Неизвестно, что хуже.
Антонио завернулся в плащ. Отчего его била дрожь, он уже не понимал: то ли от охватившего ужаса, то ли от адского холода. Скорее всего, от того и от другого.
Чувства притупились. Прошел шок первых дней. После гибели лошадей Антонио иногда ночами вскакивал от стоявшего в ушах непрекращающегося ржания, переходящего в сплошной стон и плач. Морда любимой лошади приближалась ближе, ближе… Когда ее большие глаза начинали смотреть с немым укором прямо в его, Антонио просыпался. Он садился на кровати, обхватив голову руками, раскачиваясь из стороны в сторону.
Но днем Антонио про лошадей не вспоминал. Он тенью ходил по каракке, натыкаясь на таких же, как он неприкаянных, покинутых людей. От холода пар шел изо рта. Потрескавшиеся губы забыли, что такое улыбка, не говоря уж про смех. Рваные, истлевшие рубашки и штаны не согревали, а чего-то потеплее у солдат и матросов не было. По сравнению с ними Антонио в своем неизменном плаще чувствовал, словно он закутан в меха. Хотя по правде говоря, толку от плаща было не много: за ночь он не просыхал до конца, на холоде покрываясь ледяной коркой. А под плащом у Антонио рубашки тоже прохудились. Единственным представлявшим ценность предметом одежды оставались крепкие сапоги.
Де Лейва из всех оставшихся сил пытался поддерживать друзей, собирая их в своей каюте. В прекрасной позолоченной посуде лежали прогорклые сухари, в бокалах плескалось прокисшее вино, скорее напоминавшее уксус. Никто не жаловался: лучше сухари, чем мясо, в котором копошатся черви. К тому же все знали, сухарей и тех осталось мало.
Но одно лишь присутствие де Лейвы поднимало настроение. Он рассказывал истории о своих былых походах, о том, как он выпутывался из разных передряг. Его слушали, забыв на время о безрадостном походе Несчастливой Армады, которому, к сожалению, не видно конца. Антонио в каюте задерживался дольше остальных. Он боялся засыпать и выжидал, пока хватало сил держать глаза открытыми. В конце концов он вставал, пошатываясь, брел к себе и проваливался в жуткий, липкий, неприятный сон.
Де Вилара пришлось из трюма выпустить: там плескалась вода, протекавшая в пробоины. Ее откачивали помпами, но полностью выкачать не удавалось никак. Заделанные паклей и смолой щели текли нещадно. Дона Риккардо поместили в его собственную каюту, не развязывая рук. Некоторые предлагали де Вилара отправить вслед за лошадьми.
— Кормить предателя хуже, чем кормить лошадь, — ругался брат дона Алонсо, — зачем его здесь держать? Толку никакого.
Де Лейва придерживался иного мнения. Он был уверен, де Вилар в итоге ответит на очень важные вопросы. Главным из которых являлся вопрос о причинах поражения Армады. Дон Риккардо молчал, но на земле методы выбивания ответов были поизощреннее. Де Лейва надеялся сдать шпиона лично королю, а тот пусть уж делает с де Виларом, что угодно.
— Не умер бы за время пути, — говорил Антонио, — выглядит плохо: кожа серая, кашляет беспрестанно.
— Хоть перед смертью бы покаялся и рассказал нам правду, — усмехался в ответ дон Алонсо.
Но де Вилар подобных мыслей в голове не держал. Он чертыхался, видя входящих в каюту людей, а после плевал им вслед. Иногда Антонио казалось, брат дона Алонсо прав. Как бы плохо ни выглядел дон Риккардо, сочувствия он не вызывал. Хотя, с другой стороны, та дуэль была единственным светлым пятном во всем путешествии.
Время от времени приходили сообщения от герцога Медина-Сидония. Поговаривали, он заперся в каюте и не выходит на свет божий. В любом случае, ничто ему не мешало продолжать строчить приказы. Вроде хорошее дело — дисциплина, а раздражала на данном этапе пути эта привычка герцога ужасно. В Северном море паташи уже не шныряли от корабля к кораблю. Передавать приказы стало гораздо сложнее. И не только из-за крутых волн, обрушивавшихся на суденышки, предназначавшиеся для связи, но и из-за того, что этих суденышек практически не осталось.
Исчез и кое-кто другой. Капитаны кораблей, зафрахтованных в Голландии, решили не испытывать судьбу. Находясь недалеко от родной земли, они свернули с общего курса. Догонять их было некому.
Так, к семнадцатому августа Армада уже не досчитывалась, как минимум, одной трети своих судов. А семнадцатого после того, как утренний туман рассеялся, герцогу доложили об отсутствии в радиусе видимости еще нескольких кораблей. Приказ о повешении тех, кто отстал от Армады, не отменялся, но разыскивать потерявшихся не стали так же, как и тех, кто сбежал.
— Нас остается все меньше, — заметил дон Алонсо, — скоро вообще вокруг никого не останется.
В самом деле, такая перспектива пугала. Привыкнув передвигаться огромной толпой, Армада неожиданно превратилась в сборище едва плетущихся, разбросанных по морю, разбитых кораблей. Одиночное плавание грозило каждому: держаться вместе не могла ни одна армада, что говорить про весь флот.
— Вы заметили? Похолодало, — отбивая дробь зубами, проговорил Антонио.
— Даже для Северного моря слишком холодно, — кивнул де Лейва, — после утреннего тумана теплее не стало. Люди на каракке мерзнут. Боюсь, до Испании большинство не дойдет.
В тот день все же пришла одна хорошая новость: удалось каким-то чудом захватить два шотландских судна. С них сняли лоцманов. В их задачу вменялось провести Армаду через Шотландию и Ирландию. Лоцманы в восторге от предложения не были, но и выбор им никто не предоставлял. Они остались на флагманском галео