ески неблагонадежных лиц. Вся нелепость ситуации состояла в том, что сам он ни сном ни духом не был причастен к борьбе с самодержавием.
Юноша просто шел по Солянке, когда возле доходного дома его остановил прилично одетый господин. Незнакомец объяснил, что находится в ссоре с дамой, но в день ее рождения хочет сделать шаг к примирению. Поэтому он молит симпатичного молодого человека оказать услугу – отнести женщине цветы и сверток с подарком. Предвкушая получить обещанную награду в три рубля, Павел спокойно позвонил в дверь указанной квартиры. К несчастью, вместо именинницы его встретили жандармы. Они почему-то не поверили в непричастность курьера к доставке на эсеровскую явку динамита («Хорош подарочек для дамы!») и определили Калитникова на постой в Бутырский тюремный замок.
Упорное, в течение целого месяца отрицание подследственным вины только злило следователя. Премьер-министр Столыпин приказал задавить революционные организации в зародыше, а тут мальчишка-бомбист упрямо не называет остальных участников террористической группы. Да еще пытается доказывать, что найденное у него дома сочинение Карла Маркса «Капитал» (правда, так и не читанное – не успел!), книга полезная, поскольку учит, как стать богатым. В конце концов, Калитникова выпустили, но оставили под подозрением. Хорошо хоть не выслали из Москвы. Но прежние знакомые отца и слышать не хотели о просьбе его вдовы зачислить Павла в институт за счет Купеческого общества. Единственное, на что тот мог рассчитывать, это пойти по стопам покойного родителя – начать работу с низших должностей и постепенно карабкаться вверх по служебной лестнице.
Павел избрал другой путь. Он влился в число биржевых «зайцев» – мелких комиссионеров, крутившихся возле настоящих коммерсантов. На этих «мелкотравчатых» возлагались самые разнообразные поручения: собрать сведения о состоянии дел в фирме-конкуренте, свести с продавцом партии нужного товара, сбегать в банк разменять деньги и многое другое. В той среде Калитников не только прижился, а довольно скоро стал заметной фигурой, получив кличку «Пашка-Гей». Этим прозвищем он был обязан своему тесному сотрудничеству с акционерным обществом «Герхард и Гей», которое занималось «транспортировкой кладей и складов», а также выдачей ссуд под залог. Старые связи на железной дороге позволяли начинающему коммерсанту легко находить клиентов, быстро решать проблемы, связанные с отправкой товаров в любой конец России или за границу.
На скромную жизнь ему хватало, но до осуществления главной мечты – стать по-настоящему богатым – было далеко. Положение в одночасье изменилось, когда началась Мировая война. Железные дороги оказались забиты воинскими эшелонами и санитарными поездами; неоспоримое преимущество получали составы, перевозившие военные грузы. В больших городах все отчетливее ощущалась нехватка товаров первой необходимости, поскольку не было возможности их привезти. Спекулянты плодились, словно грибы после дождя. Каждый, кто получал в руки партию дефицита, мгновенно становился богачом. Рынок кричал: «Дайте порожние вагоны! За любые деньги! Загрузите их товарами и протолкните вне очереди! Мы заплатим, сколько хотите!» Появились «вагонные» короли. За одно только знакомство с ними платили немыслимые суммы. Через короткое время Калитников оказался в числе «железнодорожных магнатов».
Поток денег, обрушившихся на Павла, можно было сравнить с Ниагарским водопадом. Переход от бедности к огромному богатству совершился столь стремительно, что Калитников поначалу растерялся. Он переехал в фешенебельную квартиру, накупил дорогих вещей, завел роскошный выезд. Ныне каждая вещь на нем буквально кричала об огромном состоянии владельца. «Пашка-Гей» навсегда ушел в прошлое. Теперь он стал «уважаемым Павлом Тихоновичем», и вчерашние коллеги по цеху из тех, кому не удалось выбиться в люди, со всех ног бросались выполнять его поручения. Имея достаточный капитал, Калитников успешно занялся новыми торговыми операциями. В «Метрополе», превратившемся во время войны в биржу московских спекулянтов, у него был постоянный столик.
Февральская революция поначалу ничего не изменила в положении Павла Тихоновича. После митингов люди, как и при царизме, хотели есть, пить, иметь одежду и топливо для обогрева жилищ. Новая власть не могла дать все это в достаточном количестве, поэтому предлагала населению терпеливо сносить лишения, обещая при этом обуздать спекуляцию. С настойчивостью, достойной лучшего применения, милиционеры устраивали облавы на публику, слонявшуюся возле «Метрополя». Калитников только посмеивался, наблюдая, как блюстители порядка набивают мешки карточками на топливо и продовольствие, в панике брошенные спекулянтами на мостовую. Но его самого представители закона тронуть не смели. Благодаря деньгам, вложенным в разные фирмы, Павел теперь считался честным коммерсантом. Однако, как и всех нуворишей, чьи банковские сейфы были набиты «пиратским золотом», Калитникова не допускали в круг «старых» капиталистов. Рябушинские, Гучковы, Солодовниковы, Морозовы и прочие столпы российской промышленности и торговли на дух не переносили «новых людей».
Полвека назад их деды и отцы, не умевшие правильно носить фраки и пользоваться столовыми приборами, вызывали такое же презрение у дворян. Но те «капиталистые мужики» своим упорным трудом вывели российскую промышленность по многим показателям на один уровень с европейской, обеспечили все возраставший приток денег в казну. На эти деньги содержались такие мощные армия и флот, что русские цари могли на равных обсуждать вопросы мирового устройства с представителями других держав. Со временем дети и внуки «чумазых» получили дипломы лучших университетов, ученые степени, овладели иностранными языками, стали покровителями наук и искусства. Ощутив собственную значимость в качестве станового хребта государства, они начали рваться к его управлению. В феврале 1917 года. российские капиталисты наконец-то получили в руки власть над страной.
И сразу выяснилось, что капитанский мостик не вмещает всех желающих проложить курс государственного корабля так, чтобы, наряду с сиянием солнца свободы, именно на него пролился вожделенный денежный дождь. Осенний кризис, закончившийся большевистским путчем, наглядно показал: пока разные группировки буржуазии бьются между собой, власть может достаться третьей стороне. Реальная угроза «стать никем» заставила представителей крупного капитала на время забыть распри и делегировать все властные полномочия генералу Корнилову. Но едва положение стабилизировалось, борьба началась вновь.
Правда, теперь она пошла между теми, кто уже реально держал в руках нити управления государством, и «новыми людьми», большинство которых составляли нувориши, сколотившие во время войны крупные состояния за счет спекуляций. Первые, занимавшие прочное положение в Таврическом дворце, где заседала Государственная Дума, и в министерствах, именовались «петроградцами». Их противники носили прозвище «москвичи», хотя далеко не все они были жителями Москвы. В когорте этих славных бойцов за собственные меркантильные интересы далеко не последнее место занимал Калитников.
Борьба борьбой, но, как и все его соратники, Павел сохранял ненасытное стремление в любой удобный момент получать от жизни максимум удовольствий, гарантированных деньгами. Вот и сейчас, оправившись от недавних страхов, он ощутил в крови былой зуд. Поэтому, когда пассажиров спального вагона пригласили на обед, Калитников действовал с привычной быстротой. Распорядитель, мгновенно спрятав полученную купюру; в точности выполнил пожелание щедрого клиента. Коммерсант оказался за одним столом с дамой, севшей в поезд в Харькове. Более того, они спокойно обедали в одиночестве, словно для остальных места рядом с ними были заколдованы.
Поначалу женщина почти не реагировала на своего визави. Нехотя представившись, она ела с отрешенным видом, полностью погрузившись в свои мысли. Взгляд слегка прикрытых желтых глаз, словно обращенный внутрь себя, придавал ей какой-то сонный вид. Павлу пришлось приложить немало усилий, чтобы вырвать попутчицу из царства грез и заставить понять, что за ней ухаживают самым недвусмысленным образом. Когда это случилось, дама повела себя совершенно иначе: вступила в разговор, охотно согласилась отметить знакомство шампанским.
Окончание трапезы совпало с остановкой в Курске, поэтому к своему вагону они вернулись, прогулявшись по перрону. К радости Калитникова ее не пришлось долго уговаривать продолжить беседу у него в купе. Следуя за ней по коридору и с вожделением глядя на женский стан, затянутый в серый шелк, он подумал: «Надо же, как повезло – едем вместе до самой Москвы. Если все сладится, можно будет и там продолжить знакомство. Евгения Ладомирская – нет, не слыхал о такой. Значит, другого поля ягода! Что ж, тем интереснее…»
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ
Уезжать из города, где остаются друзья, всегда грустно. Покидать Севастополь Шувалову было тяжело втройне, и здесь играли роль сразу несколько причин. Во-первых, мучила совесть, что вынужден бросить на полпути начатое расследование. Во-вторых, вместо того чтобы отстаивать свое честное имя, приходилось спасаться бегством. Но здесь ничего не попишешь – приказ начальства. Наконец, сильно угнетала мысль о том, как неприглядно он будет выглядеть в глазах Аглаи.
От дальнейших переживаний Петра отвлекли приготовления к отъезду. Поздно вечером на аэродром приехал начальник контрразведки. Они уединились в дальней комнате штабного домика и до отлета обсуждали план предстоящих действий в Москве. Из последних новостей, рассказанных Жоховым, одна вызвала особый интерес. Матрос 2 статьи Земцов, упоминавший в бреду Железняка, пропал из госпиталя. На днях он пришел в себя, но оставался очень слаб. Сегодня утром его отвели на перевязку, и с тех пор больше никто не видел. Завершая встречу, капитан-лейтенант сказал:
– Наш друг телеграфист Репкин. в котором вы сумели пробудить вкус к оперативной работе, прислал внеочередное сообщение. Среди отправителей телеграмм подозрительного содержания он отметил человека весьма болезненного вида. По описанию очень похож на сбежавшего от докторов комендора с «Демократии». Вот текст отправленной им депеши.