— Значит, может, и есть надежда на мир.
— А почему бы вам не надеяться на победу, а не на мир? — сказал он, не скрывая раздражения.
— Потому что именно надеясь на победу мы и заварили эту кашу, — спокойно сказала она. — Что вы хотели мне показать?
— Вот что, — сказал он, останавливаясь у калитки. Он отпер ее и распахнул перед Этель. Они вошли в сад, окружавший уединенно стоящий двухэтажный дом — таким домом вполне мог бы владеть известный музыкант, подумала Этель, или знаменитый актер. Фиц вынул из кармана ключ и отпер дверь. Они вошли, он закрыл дверь и поцеловал ее.
Она поддалась. Ее так давно не целовали, и она чувствовала себя как умирающий от жажды в пустыне путник. Она обвила руками его шею и прижалась к нему. Этель чувствовала, что он желает ее так же отчаянно, как она его. Но еще не потеряв контроль над собой, она успела его оттолкнуть.
— Не надо, — сказала она, задыхаясь, — перестаньте!
— Почему?
— В прошлый раз это кончилось тем, что мне пришлось разговаривать с вашим чертовым законником, — сказала она, отстраняясь. — Я уже не так наивна, как раньше.
— Теперь все будет по-другому, — сказал он, тяжело дыша. — Теперь я понимаю, каким дураком был, что расстался с тобой. Я был молод и глуп.
Чтобы успокоиться, она заглянула в комнаты. Там было полно неуклюжей старой мебели.
— А чей это дом? — спросила она.
— Если захочешь — твой.
— Что это значит?
— Ты с ребенком могла бы жить здесь, — объяснил он. — Здесь много лет жила наша бывшая экономка, работавшая еще при моем отце. Несколько месяцев назад она умерла. Ты можешь обставить дом по-своему, купить новую мебель.
— Жить здесь? — сказала она. — В каком качестве?
Он не мог заставить себя сказать это.
— В качестве вашей любовницы? — сказала она.
— Здесь у тебя будет няня для ребенка, пара служанок, садовник. Даже автомобиль с шофером, если пожелаешь.
Она желала, чтобы здесь был он, вот что было главное.
Он неправильно истолковал ее задумчивость.
— Может, хочешь дом побольше? Или лучше в Кенсингтоне? Хочешь экономку, дворецкого? Я дам тебе все что угодно, неужели ты не понимаешь? Моя жизнь без тебя пуста.
Она видела, что он говорит правду. Во всяком случае, прямо сейчас это было правдой — когда он хотел ее и жаждал удовлетворить свое желание. Но по собственному горькому опыту она знала, как быстро все может измениться.
Беда в том, что она хотела этого так же сильно.
Должно быть, он это понял — и снова обнял ее. Она запрокинула лицо, чтобы он ее целовал. «Да, я хочу еще!» — думала она.
И снова оторвалась от него — прежде чем потеряет контроль над собой.
— Ну как? — сказал он.
Пока он ее целовал, она была не в состоянии принять разумное решение.
— Мне нужно побыть одной, — сказала она. И заставила себя отойти от него, пока не стало слишком поздно. — Я иду домой, — сказала она. Открыла дверь. — Мне нужно время. Я должна подумать.
— Думай сколько пожелаешь, — сказал он. — Я буду ждать.
Она закрыла за собой дверь и побежала.
Гас Дьюар находился в Государственной галерее на Трафальгарской площади. Он стоял перед картиной Рембрандта «Автопортрет в возрасте 63 лет».
— Невероятный урод, — сказала стоявшая рядом женщина.
Он обернулся и узнал Мод Фицгерберт.
— Я — или Рембрандт? — спросил он, и она засмеялась.
Они пошли по галерее вместе.
— Какое удивительное совпадение! — сказал он. — Я так рад встретить вас здесь!
— Честно говоря, я вас заметила и вошла следом, — сказала Мод. — Я хотела вас спросить, — продолжала она, понизив голос, — почему немцы до сих пор не сделали того предложения, о котором вы мне говорили?
Ответа он не знал.
— Может, они передумали, — сказал он мрачно. — Ведь там — как здесь, одна фракция стремится к миру, а другая — к войне. Возможно, военная фракция победила, и им удалось заставить кайзера изменить решение.
— Но должны же они понимать, что битвы уже ничего не решают! — сказала она гневно. — Вы читали в утренних газетах, что немцы взяли Бухарест?
Гас кивнул. Румыния вступила в войну в августе, и некоторое время англичане надеялись, что их новый союзник нанесет мощный удар, но в сентябре немцы пересекли границу Румынии, и сейчас ее столица пала.
— Фактически Германия оказалась в выигрыше, ведь теперь они получили румынскую нефть.
— Вот именно, — сказала Мод. — Один и тот же старый прием: шаг вперед — шаг назад. Когда мы уже перестанем попадать впросак?
— То, что Ллойда Джорджа назначили премьер-министром, выглядит не очень многообещающе, — сказал Гас.
— Да? Вот тут вы, возможно, ошибаетесь.
— Но он построил свою политическую репутацию на том, что был агрессивнее всех остальных. После этого ему может оказаться нелегко договариваться о мире.
— Не стоит быть таким уверенным. Ллойд Джордж непредсказуем. Он может повернуть на сто восемьдесят градусов, и этому удивятся только те, кто наивно полагал, что он говорил искренне.
— Ну что же, это внушает надежду.
— И все равно, как бы мне хотелось, чтобы премьер-министром у нас была женщина.
Гас не очень-то верил в такую вероятность хоть когда-нибудь, но вслух этого не сказал.
— Я хотела с вами поговорить еще кое о чем, — сказала она и остановилась.
Гас повернулся к ней. Может быть, благодаря картинам у него обострилось восприятие, но он поймал себя на том, что любуется ее лицом. Он отметил острые линии носа и подбородка, высокие скулы, изящную шею. Угловатость ее черт смягчали полные губы и большие зеленые глаза.
— Пожалуйста, о чем вам угодно, — сказал он.
— Что вам сказал Вальтер?
Гас вспомнил тот странный разговор в баре отеля «Адлон».
— Он сказал, что ему придется посвятить меня в одну тайну. Но так и не открыл мне эту тайну.
— Решил, что вы догадаетесь сами.
— Я догадался, что он, должно быть, любит вас. А по вашей реакции, когда я отдал вам письмо в Ти-Гуине, я понял, что любовь взаимна. И если вы позволите, — Гас улыбнулся, — я бы сказал, что он — счастливец.
Она кивнула, как Гасу показалось — с облегчением. Гас подумал, что, должно быть, догадался не обо всем; потому-то она и спросила, что именно он знает. Интересно, подумал он, что еще они скрывают? Возможно, они помолвлены?
Они пошли дальше. «Я понимаю, почему он вас любит, — подумал Гас. — Я тоже мог бы потерять голову».
Она вновь удивила его внезапным вопросом:
— Господин Дьюар, а вы когда-нибудь любили?
Это был нескромный вопрос, но он ответил.
— Да, любил. Дважды.
— Но это осталось в прошлом?
Ему вдруг захотелось ей рассказать.
— В тот год, когда началась война, мне хватило наглости влюбиться в женщину, которая была замужем.
— А она вас любила?
— Да.
— И что же?
— Я просил ее оставить мужа. Мне не следовало так поступать, и я знаю, что это вас шокирует. Но она была лучше, чем я, и она отказалась от моего безнравственного предложения.
— Меня не так легко шокировать. А второй раз?
— В прошлом году у меня была помолвка в родном городе, Буффало. Но она вышла за другого.
— Простите. Мне, наверное, не следовало заводить об этом речь Я напомнила вам о событиях, о которых больно вспоминать!
— Да, это так.
— Вы простите мне признание, что мне стало легче? Оттого, что вы знаете, какую боль может причинить любовь.
— Да, знаю.
— Но, может, скоро наступит мир, и моя боль пройдет.
— Я очень на это надеюсь, леди Мод.
Этель целыми днями мучительно думала о предложении Фица. Стоя на заднем дворе, на холодном ветру, она выкручивала выстиранное белье и представляла себе жизнь в том чудном доме в Челси, представляла Ллойда, бегающего по саду под присмотром заботливой няни. «Я дам тебе все что угодно», — сказал он, и она знала, что это правда. Он оформит дом на нее. Он свозит ее в Швейцарию и на юг Франции. Если бы поставила себе такую цель, то могла бы добиться от него пожизненного содержания и получать деньги до самой своей смерти, даже если надоест ему, — хотя она знала, что если захочет, то не надоест никогда.
Это стыдно и отвратительно, говорила она себе сурово. Она станет женщиной, которой платят за секс, а что, как не это, означает слово «проститутка»? Она никогда не могла бы пригласить в свое жилище родителей, они сразу бы поняли, что все это значит.
Неужели это для нее так важно? Может, и нет, но это еще не все. Она хотела от жизни большего, чем просто удобства. Став любовницей миллионера, она вряд ли могла бы продолжать борьбу за простых женщин. С политикой ей пришлось бы покончить. Она перестала бы видеться с Милдред и Берни, и даже общаться с Мод ей было бы неловко.
Но кто она такая, чтобы ждать от жизни столь многого? Она — Этель Уильямс, родившаяся в доме шахтера! Как можно воротить нос от легкой жизни? «И на том скажи спасибо», — повторяла она себе одну из любимых фразочек Берни.
А кроме того, нужно подумать о Ллойде. У него будет гувернантка, а потом Фиц даст денег, чтобы отправить его в школу для детей аристократов. Он вырастет среди элиты и займет привилегированное положение в обществе. Имеет ли Этель право лишить его этого?
Она так ничего и не решила для себя, когда в кабинете редакции, где сидела вдвоем с Мод, раскрыла газеты и узнала о другом судьбоносном предложении. Двенадцатого декабря немецкий канцлер, Теобальд фон Бетман-Гольвег, предложил Антанте мирные переговоры.
Этель была в восторге. Мир! Неужели это возможно? И Билли сможет вернуться?
Французский премьер немедленно назвал предложение коварной уловкой, а русский министр иностранных дел осудил немецкие «лживые предложения», но Этель верила, что имеет значение только реакция англичан.
Ллойд Джордж не стал выступать с публичной речью, сославшись на больное горло. В Лондоне в декабре месяце половина населения жаловалась на кашель и насморк, но Этель заподозрила, что Ллойд Джордж просто решил выгадать время. Она посчитала это хорошим знаком. Немедленный ответ мог быть только отрицательным; все остальное оставляло шанс. Он хотя бы рассматривает возможность мира, подумала она с надеждой.