— Так ты хочешь вести кампанию против законопроекта?
— Ну конечно!
— Это безумие… — Этель была огорчена, обнаружив такое расхождение во взглядах с человеком, с которым ее связывали дружба и сотрудничество. — Прости, но я не представляю, как мы будем призывать членов парламента голосовать против того, за что мы столько времени боролись.
— Мы боролись не за это! — воскликнула Мод, еще больше раздражаясь. — Мы боролись за равенство, а это — не равенство! Если мы поддадимся на эту хитрость, мы останемся не у дел еще как минимум на поколение.
— Здесь дело не в том, поверить в их хитрость или нет, — обиженно ответила Этель. — Меня это не обманывает. Я понимаю то, что ты доказываешь, не особенно это и сложно. Но ты делаешь из этого неверные выводы.
— Да неужели?! — сухо сказала Мод, и Этель вдруг заметила, как похожа она на Фица: брат и сестра отстаивали свою точку зрения с одинаковым упрямством.
— Ты только подумай, какую рекламу нам устроят наши враги! «Нам всегда было ясно, что эти женщины сами не знают, чего хотят, — скажут они. — Вот потому-то голосование не для них!» Нас снова поднимут на смех.
— Наша пропаганда должна быть лучше, — заносчиво ответила Мод. — Нам просто нужно очень внятно всем объяснить, что происходит.
Этель покачала головой.
— Мы много лет боролись против закона, запрещающего женщинам голосовать. Это и есть барьер, который надо преодолеть. А после можно будет рассматривать возможности уступок и улаживать формальности. Снизить планку возраста и ослабить другие ограничения будет много легчи. Ты должна это понять!
— Ничего я не должна! — ледяным тоном сказала Мод. Она терпеть не могла, когда с ней так говорили. — Этот законопроект — шаг назад. Любой, кто его поддерживает, предатель!
Этель смотрела на Мод. Эти слова больно ранили ее.
— Не говори так!
— Не надо мне указывать, что мне говорить, а что нет.
— Мы работали и боролись вместе два года, — сказала Этель, и к глазам подступили слезы. — Неужели ты действительно считаешь, что если я с тобой не согласна, то я предаю наше дело, борьбу за женское избирательное право?
Мод была неумолима.
— Именно так я и считаю.
— Отлично, — сказала Этель, и, не зная, что тут еще можно сделать, вышла из комнаты.
Фиц заказал своему портному шесть новых костюмов. Старые болтались на его исхудавшем теле, и выглядел он в них стариком. Он надел новый вечерний костюм: черный фрак, белый жилет, белую сорочку с воротником-стойкой и белым галстуком-бабочкой. Взглянул на себя в напольное зеркало и подумал: «Так-то лучше».
Он спустился в гостиную. По дому он мог ходить без трости. Мод налила ему рюмку мадеры.
— Как ты себя чувствуешь? — спросила тетя Гермия.
— Доктора говорят, нога заживает, хоть и медленно.
Фиц сделал попытку вернуться на фронт, но холод и сырость окопов плохо сказались на ране, и его отправили долечиваться и работать в разведке.
— Я понимаю, тебе больше хотелось бы остаться там, ну а мы нисколько не жалеем, что ты не участвовал в боях этой весной.
Фиц кивнул. Наступление Нивеля обернулось поражением, и Нивеля сместили с поста главнокомандующего. Во французских войсках начались мятежи, они защищали свои позиции, но отказывались идти в наступление. Пока этот год был неудачным для Антанты.
Но Мод ошибалась, думая, что Фиц предпочел бы остаться на передовой. Работа, которой он занимался в сороковой комнате, была, несомненно, важнее, чем сражения во Франции. Многие боялись, что немецкие подводные лодки перекроют английские каналы снабжения. Но комната сорок была в состоянии определять местонахождение немецких подводных лодок и предупреждать о них корабли. Эта информация, вместе с тактикой сопровождения кораблей эскадренными миноносцами, существенно снизила эффективность войны подводных лодок. Это был триумф комнаты сорок, хотя о нем мало кто знал.
Теперь опасную ситуацию создавала Россия. Царь был низложен, и случиться могло что угодно. Пока у власти оставались «умеренные», но сколько это могло продолжаться? Опасность угрожала не только семье Би и наследству Малыша. Если в российском правительстве победят экстремисты, они могут заключить с Германией мир и сотни тысяч немецких солдат будут переброшены во Францию.
— Хотя бы Россию мы пока не потеряли, — сказал Фиц.
— Да, — сказала Мод, — немцы надеются, что восторжествуют большевики — это всем известно.
При этих словах в комнату вошла графиня Би в серебристом шелковом платье с глубоким вырезом. На ней были украшения с бриллиантами. Фиц и Би собирались на обед и на бал: в Лондоне был сезон приемов. Би услышала слова Мод и сказала:
— Не надо недооценивать царскую фамилию! Возможно, монархия еще вернется! В конце концов, что получил от революции русский народ? Рабочие по-прежнему голодают, солдаты по-прежнему умирают, а немцы по-прежнему наступают.
Вошел Граут с бутылкой шампанского. Он беззвучно открыл ее и наполнил бокал для Би. Как всегда, она отпила один глоток и отставила бокал.
Мод сказала:
— Князь Львов заявил, что на выборах в учредительное собрание смогут голосовать и женщины.
— Еще выполнит ли он свое обещание? — заметил Фиц. — Временное правительство делает множество заявлений, но слушает ли их кто-нибудь… Насколько я понял, каждая деревня выбирает свой совет и сама управляет своими делами.
— Вы только себе представьте! — сказала Би. — Эти суеверные, невежественные крестьяне…
— Да, это очень опасно! — сердито сказал Фиц. — Никто и представления не имеет, как легко утонуть в анархии и варварстве! — Эта тема всегда приводила его в ярость.
— Вот будет смех, — сказала Мод, — если Россия станет более демократичной, чем Великобритания.
— Парламент готовится обсуждать закон, разрешающий женщинам голосовать, — сказал Фиц.
— Но имеют в виду лишь женщин старше тридцати, домовладелиц и жен домовладельцев.
— Но ты должна радоваться, что хоть каких-то успехов вы добились. Я читал в одном журнале статью твоей подруги Этель. — Фиц был потрясен, когда, сидя в клубе и просматривая «Нью стейтсмэн», вдруг заметил, что статья, которую читает, подписана именем его бывшей экономки. Ему пришла в голову неприятная мысль, что, пожалуй, у него могло бы не получиться написать так ясно и так хорошо аргументировать свою позицию. — Она считает, что женщины должны с этим согласиться из соображений, что лучше хоть что-то, чем ничего.
— Боюсь, что я с этим согласиться не могу, — холодно сказала Мод. — Я не собираюсь ждать до тридцати, чтобы считаться существом человеческого племени.
— Вы с ней что, поссорились?
— Мы решили пойти каждая своим путем.
Фиц заметил, что Мод в ярости. Чтобы разрядить обстановку, он обратился к тетушке Гермии:
— Тетя, если парламент даст женщинам избирательное право, за кого вы будете голосовать?
— Не знаю, буду ли я вообще голосовать, — сказала тетя Гермия. — Не будет ли это выглядеть неприлично?
Мод бросила на нее возмущенный взгляд, а Фиц усмехнулся.
— Если так будут считать все благородные дамы, голосовать придут только женщины низшего сословия и изберут социалистов, — сказал он.
— Ну, знаете! — сказала тетя Гермия. — Может, тогда мне все же лучше проголосовать.
— И кого вы будете поддерживать? Ллойда Джорджа?
— Этого валлийского стряпчего? Разумеется нет.
— Может быть, Бонара Лоу, лидера консерваторов?
— Ну, пожалуй.
— Но только он канадец.
— Это надо же!
— Вот в чем недостаток империи. Отребье со всего мира считает себя ее гражданами.
Вошла нянька с Малышом. Ему было уже два с половиной года, это был пухлый бутуз с густыми и светлыми, как у матери, волосами. Он подбежал к Би, и она усадила его на колени.
— Я ел кашу, а няня рассыпала сахар! — сказал он и засмеялся. Для него это стало главным событием дня.
Фиц подумал, что с ребенком Би раскрывалась с самой лучшей стороны. Выражение ее лица смягчилось, она ласково заговорила с ним, стала гладить и целовать. Через минуту он сполз с ее колен и вразвалочку направился к Фицу.
— Ну как, мой маленький солдат? — сказал Фиц. — Вырастешь — будешь стрелять немцев?
— Бах! Бах! — сказал Малыш.
Фиц заметил, что у Малыша течет из носа.
— Джонс, у него что, простуда? — резко спросил он.
Нянька испугалась. Она была молодая, совсем девчонка, из Эйбрауэна, правда, окончила специальные курсы.
— Нет, милорд, я уверена, что нет. Ведь сейчас июнь!
— Простуда случается и летом.
— Весь день он чувствовал себя прекрасно. Просто небольшой насморк.
— Да, конечно!
Фиц вынул из внутреннего нагрудного кармана фрака льняной платок и вытер Малышу нос.
— Он не играл с другими детьми?
— Нет, сэр, ни в коем случае!
— А в парке?
— В тех местах, где ходим мы, гуляют только дети из благородных семей. Я очень слежу за этим.
— Надеюсь, что так. Этот ребенок — наследник титула Фицгербертов, а может, и княжеского титула в России. — Фиц поставил Малыша на пол, и тот вернулся к няньке.
Появился Граут, неся на серебряном подносе конверт.
— Милорд, телеграмма! — объявил он. — Адресована графине.
Фиц сделал знак, чтобы Граут подал телеграмму Би. Она нахмурилась — в военное время всем страшно получать телеграммы — и вскрыла конверт. Пробежав глазами по тексту, она горестно вскрикнула.
— Что случилось? — вскочил Фиц.
— Мой брат…
— Он жив?
— Он ранен… — Она зарыдала. — Ему ампутировали руку! Но он выздоравливает. Ах, бедный Андрей…
Фиц взял телеграмму и прочел. Кроме уже сказанного он узнал лишь, что князь Андрей вернулся в свое родовое имение в Тамбовской области. Фиц понадеялся, что князь Андрей действительно выздоравливает. Многие умирали от заражения крови, и ампутация не всегда могла остановить гангрену.
— Ах, дорогая, мне так жаль! — сказал Фиц. Мод и Гермия уже были возле Би