— Гас, как вы планируете дальше строить свою карьеру?
Как отец девушки, которую Гас любил, имел право задать этот вопрос, вот только Гас не очень представлял, что ответить.
— Буду работать у президента, пока я ему нужен, — ответил он.
— Сейчас работа ему предстоит непростая.
— Да, вы правы. В сенате идут споры по поводу ратификации Версальского договора, — сказал Гас, стараясь не очень показывать, как его это расстраивает. — После всего, что сделал Вильсон, чтобы заставить европейцев учредить Лигу наций, я поверить не могу, что американцы воротят нос от самой идеи.
— Сенатор Лодж — известный спорщик.
Гас подумал, что сенатор Лодж — просто эгоистичный сукин сын.
— Президент решил не брать Лоджа с собой в Париж, вот он и мстит.
Отец Гаса, который не только был сам сенатором, но и состоял в давней дружбе с Вильсоном, сказал:
— Вудро включил Лигу наций в мирный договор, думая, что уж договор мы никак не сможем отвергнуть, а значит, придется принять и Лигу… — Он пожал плечами. — А Лодж послал его к чертям.
— Отдавая Лоджу справедливость, — сказал доктор Хеллмэн, — думаю, американцы правы, выражая озабоченность по поводу параграфа десять. Если мы присоединимся к Лиге, которая гарантирует своим членам защиту от агрессии, мы свяжем себя обязательством посылать свою армию в неизвестно какие войны в будущем.
— Если Лига будет сильном, — быстро ответил Гас, — никто не посмеет бросать ей вызов.
— Я в этом не так уверен.
Гасу не хотелось спорить с отцом Розы, но вопрос Лиги наций его по-настоящему волновал.
— Я не говорю, что новая война никогда не начнется, — сказал он примирительно. — Но я считаю, что войны должны происходить реже и быть короче, а агрессор должен в итоге получить по заслугам.
— Вы, возможно, правы. Но многие избиратели говорят: «К черту остальной мир! Меня интересует только Америка. Нам что, грозит опасность, или мы стали всемирной полицией?» И это резонный вопрос.
Гас постарался не показать, что рассердился. Лига — величайшая надежда на мир, какая только была у человечества, но существовала опасность, что Лига умрет, так и не начав свое существование, именно из-за подобных отговорок.
— Совет Лиги должен принимать совместные решения, так что Соединенные Штаты никогда не окажутся перед необходимостью участвовать в войне против своей воли.
— Однако если Лига не будет готова к тому, чтобы сражаться, в ней вообще нет смысла.
Таковы все противники Лиги: сначала они опасаются, что Лига будет воевать, а потом — что не будет воевать.
— Это такие мелочи, — сказал Гас, — по сравнению с гибелью миллионов!
Доктор Хеллмэн пожал плечами: он был слишком вежлив, чтобы настаивать на своей точке зрения в споре с человеком, который принимает этот вопрос так близко к сердцу.
— Как бы то ни было, — сказал он, — мне кажется, для договора с другим государством требуется, чтобы за было две трети голосов.
— На данный момент у нас нет и половины, — с отчаянием ответил Гас.
Роза, делавшая об этом репортаж, сказала:
— Я насчитала сорок голосов за, — учитывая ваш, сенатор Дьюар. У сорока трех есть оговорки, восемь — безоговорочно против, пять колеблются.
— Так что же будет делать президент? — спросил Гаса отец Розы.
— Он собирается через головы политиков обратиться к народу. Он планирует тур в десять тысяч миль, через всю страну. Он произнесет за четыре недели больше пятидесяти речей.
— Изматывающая программа. Ведь ему шестьдесят два, и у него высокое давление.
Гас заметил озорство в глазах у доктора Хеллмэна. Все, что доктор говорил, было проверкой. Очевидно, он хотел испытать характер претендента на сердце дочери.
— Но в конце концов, — ответил Гас, — в результате его объяснений народ поймет, что миру необходима Лига наций, чтобы никогда не началась новая война, подобная только что закончившейся.
— Очень надеюсь, что вы правы.
— Если политические сложности приходится объяснять простым людям, в этом Вильсону нет равных.
Подали десерт и шампанское.
— Прежде чем мы перейдем к десерту, я хотел бы сказать несколько слов, — сообщил Гас. Его родители взглянули на него с удивлением: он никогда не произносил речей.
— Доктор Хеллмэн, миссис Хеллмэн, вы знаете, что я люблю вашу дочь. Это самая чудесная девушка на свете. Это старомодно, но все же я хотел бы просить вашего разрешения… — Он вынул из кармана маленькую коробочку из красной кожи. — …Просить вашего разрешения подарить ей это обручальное кольцо.
Гас открыл коробочку. В нем лежало золотое кольцо с бриллиантом в один карат. Неброский, но чисто-белый, самого подходящего цвета, в круглой бриллиантовой огранке, он был сказочно прекрасен.
Роза ахнула.
Доктор Хеллмэн переглянулся с женой, и они улыбнулись.
— Мы, конечно же, согласны, — сказал он.
Гас обошел вокруг стола и опустился перед Розой на колено.
— Роза, дорогая, ты выйдешь за меня замуж?
— Да, Гас, любимый мой. Хоть завтра, если захочешь!
Он вынул кольцо из коробочки и надел ей на палец.
— Благодарю тебя, — сказал он и, взглянув на мать, увидел в ее глазах слезы.
Третьего сентября в семь часов вечера Гас в президентском поезде уезжал с вокзала «Юнион» в Вашингтоне, округ Колумбия. Вильсон был в синей спортивной куртке, белых брюках и соломенной шляпе. С ним ехали его жена Эдит и личный врач Кэри Трэверс Грейсон. В поезде были и репортеры, двадцать один человек, включая Розу Хеллмэн.
Гас был уверен, что Вильсон сможет победить в этой битве. Он всегда получал удовольствие от непосредственного общения с избирателями. К тому же он победил в войне, не так ли?
К утру поезд прибыл в Колумбус, штат Огайо. Там президент Вильсон произнес свою первую речь. Оттуда он двинулся дальше, останавливаясь по пути в маленьких городах на короткие выступления, и прибыл в Индианаполис, где вечером выступил перед толпой в двадцать тысяч.
Но Гас в конце первого дня пал духом. Вильсон говорил плохо. Его голос звучал хрипло. Он пользовался записями — а говорил он всегда лучше, когда удавалось обходиться без них, — и, вдаваясь в подробности договора, которые так занимали всех в Париже, он начинал растекаться и терял интерес слушателей. К тому же, Гас знал, что у Вильсона сильно болела голова, настолько сильно, что порой у него темнело в глазах.
Гаса лихорадило от волнения. И дело было не только в том, что болен его друг и учитель. Сейчас на кону стояло намного большее. От того, что случится в ближайшие несколько недель, зависело будущее Америки и всего мира. Только личная заинтересованность Вильсона могла спасти Лигу Наций от недальновидных противников.
После обеда Гас зашел в купе к Розе. Она была в поезде единственной женщиной-журналисткой, поэтому в ее распоряжение было отдано целое купе. Она была почти такой же страстной сторонницей Лиги Наций, как Гас, но заметила:
— Про сегодняшний день трудно сказать много хорошего.
Они полежали на ее постели, обнимаясь и целуясь, потом пожелали друг другу спокойной ночи и расстались. Свадьба была назначена на октябрь, после окончания президентской поездки. Гас предпочел бы раньше, но родителям требовалось время на подготовку, а мать мрачно проронила, что спешить со свадьбой — недостойно, и Гас уступил.
Вильсон строчил на машинке, своем стареньком «Ундервуде», внося изменения в свою речь, а за окном пролетали бесконечные равнины Среднего Запада. В следующие несколько дней его выступления стали лучше. Гас предложил президенту стараться говорить о договоре в понятиях, близких жителям каждого города. И Вильсон рассказал в деловых кругах Сент-Луиса, что договор поможет развернуть международную торговлю. В Омахе он объяснил, что мир без этого договора — как общество с неустановленными границами земельных участков, где фермеры сидят на заборах с ружьями. Вместо долгих объяснений он доносил смысл основных моментов короткими фразами.
Еще Гас предложил Вильсону обращаться к чувствам людей. Ведь здесь дело касается не только политики, сказал он, а речь идет о любви к своей стране. В Колумбусе Вильсон говорил о ребятах в хаки. В Су-Фолз он сказал, что хочет воздать должное матерям, потерявших своих сыновей, павших на поле битвы. Он редко опускался до грубости, только в Канзас-сити, откуда родом был язвительный сенатор Рид, он сравнил своих противников с большевиками. И он повторял, снова и снова, что если не будет создана Лига Наций, то начнется новая война.
Гас следил за тем, чтобы не обострялись отношения с прессой в поезде и с местными на остановках. Когда Вильсон говорил без подготовленной заранее речи, его слова тут же стенографировали, и Гас распространял копии стенограммы. Время от времени он уговаривал Вильсона поболтать с местной прессой.
Все это давало результаты. Отношение слушателей становилось все лучше и лучше. Отзывы прессы были по-прежнему разнообразными, но главный тезис Вильсона постоянно повторяли даже те газеты, что были настроены против него. А по сообщениям из Вашингтона можно было сделать вывод, что оппозиция слабела.
Но Гас видел, чего эта кампания стоила президенту. Его головные боли теперь носили почти постоянный характер. Он плохо спал. Он не мог усваивать обычную пищу, и доктор Грейсон кормил его бульонами. Он подхватил инфекцию, которая развилась во что-то вроде астмы, и у него начались проблемы с дыханием. Он пытался спать сидя.
Все это скрывали от прессы, даже от Розы. Вильсон продолжал произносить речи, хотя голос его слабел. В Солт-Лейк-Сити его приветствовали тысячи, но он выглядел изможденным и часто стискивал руки странным движением, наводившим Гаса на мысли, не упадет ли он замертво.
В ночь на двадцать пятое сентября вдруг поднялась суматоха. Гас услышал, что Эдит зовет доктора Грейсона. Он накинул халат и бросился в вагон президента.
То, что он увидел, привело его в ужас и отчаяние. Вильсон выглядел очень плохо. Он едва мог дышать, лицо свело судорогой. И несмотря на это, он был намерен продолжать путь; однако Грейсон заявил, что прекращает турне, и был непреклонен. В конце концов Вильсон уступил.