— Я люблю тебя, — снова сказала она. — Интересно, когда тебе надоест от меня это слышать?
— Никогда! — галантно ответил он. И она ему поверила.
Через некоторое время он сказал:
— Ну что?
Она кивнула и раздвинула ноги. Он поднялся и оказался над ней, опираясь на руки и колени. Она напряглась от ожидания. Перенеся вес на левую руку, он опустил правую меж ее бедер и она почувствовала, как его пальцы раскрывают ее влажные губы; то, что последовало за ними, было значительно больше. Он нажал, и ей стало больно. Она вскрикнула.
— Прости меня! — сказал он. — Я причинил тебе боль! Пожалуйста, прости!
— Просто подожди минутку, — сказала она. На самом деле было не очень больно — она больше испугалась. — Попробуй еще, — сказала она чуть погодя. — Только осторожно.
Она снова почувствовала, как головка пениса коснулась ее губ, и поняла, что он не войдет: то ли он слишком большой, то ли отверстие чересчур мало. Но она позволила ему попытаться, надеясь на лучшее. Было больно, но на этот раз она сжала зубы и не закричала. Однако ее геройство ни к чему не привело. Через несколько секунд Вальтер сам остановился.
— Ничего не получается, — сказал он.
— В чем же дело? — горестно спросила она. — Я думала, все должно выйти само собой…
— Не знаю. У меня нет опыта.
— А у меня тем более.
Она опустила руку к его пенису, обхватила его. Ей нравилось его гладить, нравилось, какой он на ощупь — упругий, но шелковистый. Она попробовала сама ввести его внутрь, приподняв бедра, чтобы было удобнее. Но он тут же отодвинулся, сказав:
— Прости, но теперь больно мне.
— Как ты думаешь, — сказала она, размышляя, — может быть, у тебя размер больше обычного?
— Нет. Когда я был в армии, я повидал много голых мужчин. И видел нескольких с действительно большим членом, чем они очень гордились. Так что у меня вполне обычный. Но не припомню, чтобы хоть кто-нибудь жаловался на подобное затруднение.
Мод кивнула. Она в своей жизни видела только член Фица и, насколько помнила, тот был примерно такой же, как у Вальтера.
— Может, у меня там слишком узко?
Он вздохнул и лег рядом, притянул ее голову к себе на плечо и поцеловал в лоб.
— Я слышал, что у молодоженов бывают трудности. Иногда он слишком нервничает и не может прийти в нужную форму. А иногда от волнения у него все происходит слишком рано и заканчивается, толком не начавшись. Думаю, мы должны набраться терпения и любить друг друга, а что будет дальше — увидим.
— Но у нас же только одна ночь! — сказала Мод и заплакала. Вальтер стал ее успокаивать, но она чувствовала себя совершенно несчастной. Она переживала за себя, но еще больше — за Вальтера. Это должно быть ужасно: дожить до двадцати восьми лет — и жениться на женщине, которая не может его удовлетворить!
Ей хотелось с кем-нибудь поговорить об этом, с другой женщиной — но с кем? О том, чтобы обсудить это с тетей Гермией, смешно было и думать. Некоторые женщины делились тайнами со служанками, но у Мод никогда не было с Сандерсон доверительных отношений. Она подумала об Этель. С ней можно было бы поговорить. Теперь она вспомнила, что именно Этель сказала ей, что волосы на лобке — это нормально. Но Этель уже ушла.
Вальтер сел на постели.
— Давай закажем ужин! И бутылочку вина! Посидим, как муж с женой, поговорим о чем-нибудь, а потом попробуем еще.
Мод есть не хотелось, а разговора «о чем-нибудь» она себе сейчас и представить не могла. Но она, конечно, согласилась. Вальтер, быстро одевшись, вышел в другую комнату и позвонил. Она слышала, как он заказывает ужин — холодное мясо, копченую рыбу, салаты и бутылку рейнского вина.
Она села у раскрытого окна, глядя на улицу. В глаза ей бросился анонс сегодняшней газеты: «Великобритания предъявляет Германии ультиматум!» Вальтер может погибнуть в этой войне. Она не хотела, чтобы он умер девственником.
Вальтер позвал ее, когда принесли еду, и она перешла к нему в гостиную комнату. Официант уже постелил белую скатерть и расставил блюда: копченого лосося, мясную нарезку, салат-латук, помидоры, огурцы, тонко нарезанный белый хлеб. У Мод не было аппетита, но чтобы составить Вальтеру компанию, она пригубила вино, которое он ей налил, и съела небольшой кусочек лосося.
Потом они действительно говорили «о чем-нибудь»: Вальтер рассказывал о своем детстве, о матери, о жизни в Итоне. А Мод вспоминала, какие балы устраивал в Ти-Гуине отец. В гости приезжали самые влиятельные люди страны, а мама должна была так размещать их, чтобы рядом находились комнаты их любовниц.
Сначала Мод было тяжело поддерживать разговор, словно они были едва знакомы, но неловкость вскоре прошла, и она снова говорила все, что приходило ей в голову. Официант убрал со стола, и они перебрались на диван, продолжая разговор и держась за руки. Они поговорили о личной жизни родителей, Фица, Роберта, Этель, даже герцогини. Мод хотелось узнать побольше про таких, как Роберт: где они знакомились, как узнавали друг друга, что делали вместе. Целовались они как мужчина с женщиной, сказал ей Вальтер, а делали то, что она сделала в опере, и еще многое другое. Вальтер сказал, что не знает подробностей, а Мод про себя решила, что, может, и знает, но ему неловко об этом говорить.
Когда часы на камине пробили полночь, она удивилась: время пролетело незаметно.
— Давай ложиться, — сказала она. — Даже если у нас и не получится, как должно быть, я хочу провести эту ночь в твоих объятиях.
— Хорошо, — сказал он, вставая. — Но сначала, если не возражаешь, я должен кое-что сделать. В вестибюле стоит телефон для постояльцев. Я бы хотел позвонить в посольство.
— Конечно.
Он вышел. Мод прошла в ванную в конце коридора, потом вернулась в номер. Она разделась и забралась в постель. Ей почти удалось уговорить себя, что неважно, что сейчас будет. Они любят друг друга, и они вместе. А если большего не дано, то достаточно и этого.
Вальтер пришел через несколько минут. Он был мрачен, и Мод сразу поняла, что новости у него плохие.
— Англия объявила Германии войну, — сказал он. — Посольство получило ноту час назад. Из Министерства иностранных дел прибыл младший Николсон, и князя Лихновского пришлось поднять с постели.
Они были почти уверены, что это произойдет — и все равно для Мод это тоже стало ударом.
Вальтер задумчиво разделся, словно много лет так раздевался с ней рядом.
— Мы уезжаем завтра, — сказал он. Когда он снял нижнее белье, она увидела, что его член в обычном состоянии маленький и сморщенный. — К десяти утра, с вещами я должен быть на вокзале на Ливерпуль-стрит.
Он выключил свет и лег. Какое-то время они лежали рядом, не касаясь друг друга, и на какой-то страшный миг Мод показалось, что он сейчас просто заснет; потом он повернулся к ней, обнял, нашел губами ее губы. Несмотря ни на что, ее переполняло желание. Было похоже, что все эти обстоятельства еще больше разожгли ее любовь к Вальтеру, сделали ее еще более отчаянной и требовательной. Она почувствовала, как увеличивается и твердеет его член, касаясь мягкой кожи ее живота. Еще миг — и он был сверху. Как и в первый раз, он, опираясь на левую руку, коснулся ее правой. Как и в первый раз, она почувствовала, как к телу прижимается его твердый член. Ей снова стало больно — но лишь на миг. И на этот раз он скользнул внутрь.
На пути было еще одно препятствие — и она потеряла девственность; и когда он вдруг полностью вошел в нее, они замерли в древнейшем в мире объятии.
— Слава богу… — прошептала она. Облегчение сменилось восторгом, и наконец они начали двигаться в едином счастливом ритме…
Часть втораяВОЙНА ГИГАНТОВ
Глава двенадцатая
Начало — конец августа 1914 года
Катерина была в смятении. Когда по всему Петербургу появился расклеенный указ царя о всеобщей мобилизации, она прибежала к Григорию и залилась слезами, отчаянно терзая свою длинную косу и повторяя:
— Что мне делать? Что делать?
Ему хотелось обнять ее, осушить губами ее слезы и пообещать всегда быть рядом. Но он не мог дать такого обещания, и к тому же — она любила не его, а брата.
Григорий уже проходил воинскую службу и числился в запасе, то есть считался подготовленным к ведению военных действий. Правда, единственное, чем с ними занимались — учились маршировать, а все остальное время строили дороги. Тем не менее он ожидал, что его призовут в первые дни мобилизации.
Это приводило его в ярость. Война была глупой и бессмысленной. В Боснии произошло убийство — и уже через месяц Россия оказалась в состоянии войны с Германией! Никто ничего не выиграет, зато с обеих сторон погибнут тысячи рабочих и крестьян. Григорий считал это очевидным доказательством того, что знать в России не в состоянии управлять такой огромной страной.
Даже если он выживет, думал Григорий, война порушит все его планы. Он ведь снова откладывал деньги на Америку. На заводе он получал достаточно, чтобы за два-три года собрать нужную сумму, но на солдатском жалованье таких денег не накопить за всю жизнь. Сколько еще лет ему страдать от несправедливости и жестокости царского режима?
Особенно он волновался за Катерину. Что делать ей, если ему придется уйти на войну? Она жила в том же доме, что и он, в комнате с тремя соседками, и работала на Путиловском заводе, укладывала в картонные коробки винтовочные патроны. После рождения ребенка ей придется на время оставить работу. Если не будет Григория — кто позаботится о ней и о ребенке? Она будет отчаянно нуждаться, а Григорий знал, чем занимаются в Петербурге деревенские девчонки, когда им грозит голод и холод. Господи, только бы ей не пришлось торговать собой!
Однако его не призвали ни в первый день, ни в первую неделю. Газеты писали, что в первый день мобилизации из запаса призвали два с половиной миллиона человек, но это, конечно, были сказки. Невозможно столько людей собрать, снабдить амуницией и отправить в поездах на фронт за один день, да хотя бы и за месяц. Так что мобилизация шла постепенно, кого-то призывали раньше, кого-то позже.