Но Хирам уже оправился и снова бросился на него. Молниеносным ударом меча карфагенянин чуть было не сбил шлем с головы Фегора. Шпион зашатался и выронил меч. Он был безоружен. Фегор попятился и оказался на самом краю пристани.
– Подожди! Не убивай меня. Я хочу тебе кое-что сказать.
– А может, хочешь улучить момент и сбежать? Напрасно надеешься! Защищайся!
– Мне некуда бежать! – угрюмо промолвил шпион, поднимая свой меч и прикрывая им голову от ударов меча карфагенянина.
В душе Хирама вспыхнуло и чувство жалости, и чувство презрения. Фегор не был воином. Он мог убить, но только не в бою, а из-за угла. Когда же смерть заглянула ему самому в глаза, он задрожал от ужаса.
– Ну, хорошо! Говори, что хотел сказать, – сказал Хирам.
– Прежде чем умереть, я хотел спросить у тебя, любишь ли ты этруску.
– Тебе что за дело? Но я отвечу – нет. Мое сердце отдано приемной дочери Гермона, а не Фульвии.
– Зачем же ты, рискуя собственной жизнью, спас ее?
– Потому, что ей и ее семье я обязан жизнью.
– Тогда убей, убей меня! – с криком какой-то странной, полубезумной радости отозвался Фегор. – Я умру счастливым!
– А ты, собака, ты, шпион, ты думал, что она полюбит тебя?
– Да. Я думал, что она будет моей. Подожди еще минутку. Когда увидишь этруску, передай ей, что сегодня… Она не пришла в дом своей матери, а я был там и ждал ее. И я убил ее мать!
– Убийца! – вскрикнул Хирам, бросаясь на врага. – Умри же!
Но его меч рассек воздух: передохнув и собравшись с силами, Фегор, ловкий и увертливый, как угорь, прыгнул в воду, и волны скрыли его от глаз карфагенянина.
Напрасно Хирам вглядывался налитыми яростью глазами в бушующее море: он видел только круговерть с шумом и стоном разбивавшихся о камни мутных волн с седыми гребнями.
Простояв не меньше четверти часа на том месте, где разыгралась драма, Хирам вложил меч в ножны и вернулся к шлюпке, а потом добрался и до гемиолы.
– Если только он утонул, – бормотал карфагенянин, – тогда и моя тайна умерла вместе с ним, и мне нечего бояться в Карфагене. Но что же будет с Фульвией? Бедная девочка! Пока не надо ей говорить, что этот шпион убил ее мать.
С утра гемиолу опять принялись осаждать покупатели тирских товаров. Запасы быстро уменьшались, и на борту судна оставалось ничтожное количество пурпурных тканей, ваз и статуэток, когда к гемиоле подошла богато убранная лодка, в которой сидела молодая девушка поразительной красоты.
Увидев ее, Хирам оживился, а Фульвия непроизвольно схватилась за сердце трепещущей рукой.
– Это она? Та, которую ты любишь? – спросила Фульвия Хирама, спешившего навстречу гостье, уже поднимавшейся по сходням.
И потом прошептала побледневшими губами, поникнув головой:
– Она хороша, она прекрасна. И она – одной крови с тобой, не дитя другой расы, другого народа. Так – лучше!
– Что ты говоришь, девочка! – откликнулся на ходу Хирам.
Но Фульвия не ответила.
Карфагенянка Офир, еще на подходе к гемиоле, увидела и Хирама, и стоявшую рядом с ним девушку. Она заметила, как хороша собой этруска. И, едва ступив на палубу и оказавшись лицом к лицу с Хирамом, она произнесла голосом, в котором звучали и тревога, и горечь:
– Разве тирские мореходы имеют привычку с собой на кораблях возить женщин?
Хирам с улыбкой объяснил маленькой ревнивице, кто такая Фульвия и как она попала на борт гемиолы.
Рассказ взволновал прекрасную Офир, но, по-видимому, не рассеял ее подозрений.
– И ты из-за какой-то рабыни рисковал своей жизнью? – спросила она, пытливо всматриваясь в лицо любимого человека.
– Я думал, ты скажешь, что я сделал как надо! – огорченно отозвался Хирам. – Рабыня! Она не была рабыней, когда спасала и укрывала, выхаживала и лечила меня. Не будь ее, я не стоял бы тут перед тобой. Я бы уже давно был в стране теней.
Взор карфагенянки смягчился.
– Я была не права! – пробормотала она. – Но не гневайся на меня. Знаешь, кто любит так, как люблю тебя я, тот боится потерять любимого человека. Я испугалась мысли, что, может быть, эта девушка тоже имеет право на твою любовь. Приведи ее ко мне. Я хочу взглянуть ей в глаза. Доверь ее мне. Если ты не любишь ее, я не буду бояться держать ее около себя. Я дам ей надежный приют и убежище у себя.
– А если ее опознают?
– Ну и что! – гордо подняла голову Офир. – Кто осмелится взять ее у меня, приемной дочери члена Совета Ста Четырех? Я возьму ее с собой в У тику, и когда настанет час – ты вызовешь нас обеих.
Хирам пошел за Фульвией. Но этруска, казалось, не услышала, когда он окликнул ее по имени. И только когда он положил ей руку на плечо, девушка, вздрогнув, оглянулась. Взор ее был полон тоски.
Фульвия! – сказал, не замечая ее настроения, Хирам, весь охваченный чувством ликования, вызванного посещением гемиолы карфагенянкой. – Пойдем, Фульвия! Моя гостья хочет посмотреть на тебя.
– Зачем? – спросила этруска.
– Она боится, что ты меня любишь.
–Я… тебя… О!
Казалось, эти слова вырвались стоном.
– Она ошибается… Я иду к ней!
V. ДОПРОС
Около полудня того дня, когда Офир посетила гемиолу Хирама и взяла с собой оттуда бледную и трепещущую Фульвию, несколько бедных рыбаков вышли с сетями в море на утлых челнах. Челны плыли мимо песчаной отмели, намытой волнами в нескольких сотнях метров от берега у гряды подводных камней.
– Эй, на лодке! – вдруг донесся до слуха рыбаков чей-то высокий и повелительный голос. – Причаливай сюда!
Гребцы, вздрогнув от неожиданности, навалились на весла с явным намерением отогнать лодчонки подальше от отмели.
– Именем Совета Ста Четырех! Повинуйтесь! – прозвучал опять тот же голос.
И перепуганные бедняки, не смея ослушаться того, кто говорил от имени Совета Ста Четырех, причалили к отмели. В лодку сел человек, на котором были дорогие латы, но со следами крепких ударов и покрытые водорослями и грязью.
– Что повелишь, господин? – спросил странного пассажира старший рыбак.
– Доставить меня в город. А потом – проглотить языки и никому ни единым словом не проболтаться, что видели меня здесь. Под страхом смерти!
Рыбаки повиновались, и лодка помчалась к Карфагену.
Едва она приблизилась к берегу, как Фегор – читатель, вероятно, уже догадался, что это был он, – выпрыгнул из нее и, даже не поблагодарив рыбаков, стремглав бросился в центр города, к дворцу Гермона…
Да, шпион спасся. Ярость переполняла его, и он думал лишь об одном: отомстить Хираму и погубить Фульвию, отвергшую его любовь. Ярость его еще больше распалялась от того, что он пережил ночью. А ночь была ужасной, она тысячу раз грозила ему смертью. То, что он спасся, можно назвать просто чудом, ведь ему грозили и бушующие волны, и тигры морей – акулы, и бездонная пучина моря. По какой-то счастливой случайности волны выбросили его почти бездыханное тело на мягкий песок, где он и встретил солнце.
Утром, как мы видели, дождавшись появления рыбачьих лодок, он подозвал к себе рыбаков. И вот он через какое-то время уже был у дворца Гермона.
Разумеется, Гермон незамедлительно принял Фегора. В нескольких словах шпион изложил престарелому патрицию Карфагена все: и то, что вернулся изгнанный в Тир Хирам, и то, что это он, Хирам, совершил ужасное святотатство, освободив обреченную на жертву Ваалу-Молоху этрусскую девушку, и то, что вчера вечером Хирам был во дворце Гермона: кто-то из слуг впустил его в покои Офир.
Трудно представить себе, какое впечатление произвело все это на властного гордого старика, и без того ненавидевшего Хирама.
Гермону не стоило труда узнать, что утром его приемная дочь отправилась на прогулку и только сейчас вернулась домой. Патриций, прежде чем объясниться с Офир, решил допросить любимую рабыню Офир как соучастницу и посредницу в сношениях с Хирамом. Трепещущую рабыню привели в залу, где были только Гермон, Фегор и чудовищных размеров негр, более походивший не на человека, а на исполинскую человекообразную обезьяну.
Увидев негра, державшего в руках огромную плетку и зверски скалившего зубы, девушка задрожала всем телом.
– Где твоя госпожа? – спросил ее старик Гермон.
– В своих покоях, господин.
– Она выходила из дому и брала тебя с собой? Где же вы были?
– Гуляли по городу.
– А потом?
– Госпожа пожелала покататься в лодке.
– Гур! Помоги ей разговориться! – обернулся Гермон к негру.
Негр взмахнул рукой, и плетка впилась в обнаженное плечо девушки.
Рабыня закричала истошным голосом.
– Ну? Говори!
– Госпожа посетила какой-то тирский корабль. Она хотела там купить… купила несколько почтовых голубей. Потом… Потом она привела в дом новую рабыню.
Гермон обратился к Фегору, с дьявольской улыбкой наблюдавшему картину истязаний.
– Что за прихоти? Дом и без того полон челяди, а Офир покупает какую-то новую рабыню? Сейчас Гур своим кнутом развяжет язык обеим сразу.
– Нет, нет! – вскричал обеспокоенный Фегор. – Новая рабыня ничего не знает. С ней совсем другое дело. Но, право, твой Гур только гладит, а не бьет.
Гур, уже давно нетерпеливо вертевший в руках рукоять кнута, с каким-то сладострастием взмахнул орудием пытки, и удар за ударом посыпались на плечи и грудь рабыни Офир.
– Говори! Все выкладывай! – кричал на несчастную Гермон. – Офир разговаривала с кем-нибудь на тирском судне? Зачем она купила новую рабыню?
Захлебываясь слезами, дрожа всем телом и с ужасом глядя на палача, девушка, стуча зубами, сказала, что Офир оставалась на тирском судне совсем недолго, а на борт гемиолы поднялась одна, оставив всю свиту внизу, в шлюпке. Да, Офир разговаривала с капитаном гемиолы. Но никто из свиты ничего не слышал.
– Убей меня, но я ничего больше не знаю! – кричала молодая рабыня, сторонясь от вновь взвившейся над плечами плетки.
Гермон видел, что от перепуганной до смерти рабыни больше ничего не добьешься.
– Уведи ее, – кивнул он палачу. Потом, обратившись к Фегору, сказал: