И бьется, бьется о стекло вестница весны, обивает, глупая, крылышки.
Пришла весна.
Первый торжествующий день ранней весны.
С утра еще пышная снежная оторочка на ветвях, снежная куржевина на поветьях, тихие сугробы под пасмурным небом.
А в полдень высокое солнце глянуло из слепящей голубизны, и дружно ударил с веток и крыш капель-водоклев.
Синь воздуха насквозь прострочена алмазной нанизью. Звон… в воздухе…
Первые рябины от водоклева на пышных сугробах редки и глубоки. На слепящей глади снежного наста тени от деревьев были синими и резкими, как ледовые трещины.
Блеск тончайшего слюдяного наста, синие тени на нем, алмазная нанизь и звон в воздухе — таков этот первый день весны!
Заслюдяневшие, слепящие сугробы под деревьями еще в крупных рябинах от капели, но ветви и стволы уже свободны от снега. Только с крыш еще каплет, и, дробясь, падает сосулька.
В мелких поветьях внутренняя влажность, бархатистая весенняя чернота, а в стволах и ветвях уже чувствуется на солнце сухость.
Стволы сосен под солнцем вызолочены, а зелень их — умытая, какая-то вся обрадованная и высветленная.
И все это под весенним слюдяным сиянием сугробов.
В аллеях начинает подтаивать, а у калитки пробилась к солнцу рыжая земля, и наша собака Мегги с большим интересом ее вынюхивала.
Весь день капель с крыш.
Под сиянием тронутых наледью сугробов зеркальная голубизна неба, сухость полей. По-летнему суховатое золото стволов и резкая голубизна граненых теней на этом примятом, кое-где заслюдяневшем снегу. Днем на солнце первые лужи, по утрам — первые сверкающие на солнце наледи на их месте.
Снова день ослепительной весны.
Март-капельник на исходе. Начинается март-протальник. Уже нет алмазной нанизи и нет звона в воздухе.
Зернистой стала поверхность чуть осевших сугробов. Блестят они не меньше, но по-иному, словно присыпали их жемчугом-крупенью.
Весна сугробов, рябых от капели; сугробов, хрупких и заслюдяневших, окаймленных чернью; сугробов, по хрупкому насту отмеченных синими, четкими извилистыми тенями безлистных деревьев.
Непередаваема голубизна воздуха и прозрачность неба, его алмазный блеск и алмазная твердость.
Еще нет ручьев, но есть разводья, сверкающие на солнце, есть первые проталины на солнцепеке.
Всюду на дорожках голубые ростепели, и всюду сверкающее в них солнце, и всюду — под ногами, в мочажинах, в стеклах — небо!
К вечеру водостоины застывают и превращаются в скользкие леденицы.
Заслюдянели, охрупли, осели сугробы, и сотни невидимых прежде тычинок проглянули на полянки.
Тычинки, хвоинки, чешуйки… Опадает зимняя зяблинка, облетает морозобой.
…Проступает влажная чернота земли, словно вставленная в слюдянистый блеск сугробов…
…Всюду серебро с чернью…
День щедрился бабочками. Коричнево-рыжие, в цвет сосен и первых проталин, вились они над сугробами.
Все больше разводьев и ростепели. В полдень они слепят сотнями отраженных солнц, а к сумеркам застывают сплошными леденицами.
Кое-где сочатся ручьи тонко и робко. На солнечном взлобке обнажились кромки земли и корзина над розами.
Потрясающий закат — черные силуэты сосен на небе — прозрачном, рубиново-алом…
А когда закат погас и наступил час светлого неба — черные силуэты сосен на чуть зеленоватом, прозрачном, непередаваемом небе.
«Ни слепоты, ни страха». Надо писать железно.
А где его взять — железо?
Надорваны силы — физически, психически…
Продолжается весна света, весна сугробов, но еще не пришла весна ручьев.
Капели уже нет. Сухи и ярко-зелены сосны, бесснежны бархатно-черные ветви лиственных деревьев. Та же кристальная синева воздуха, но уже не те сугробы. Темные, осевшие, зернистые из самой глуби снегов. Первые узкие проталины на солнцепеках влажны. Кое-где на прочищенных тропках, где мало снегу, в полдень тихо, стоит такая же не ожившая, не заговорившая вода, превращаясь в бугристую наледь к вечеру.
Праздник ранней весны, праздник света и голубых граненых теней ушел.
Нет ни заслюдяневшей, ослепительной глади тронутых первым солнцем сугробов, ни синих, отчетливых, как трещины на слепящей глади, теней деревьев. Вместо черни на серебре — грязь.
Ушла и весна капелей. Сухи крыши и ветви.
На исходе весна сугробов. Мятые, грузные, охрупнувшие, влажные и зернистые до самых глубин своих — сугробы еще обильны, но слабы и непраздничны.
Нешироки еще первые проталины, тихи, неговорливы первые мелкие водостоины, но разливаются они все шире и лишь поздно вечером превращаются в наледь.
С реки стаял снег, и проступил льдистый водный цвет.
Близится весна ручьев, близится бурливое ярополье. И в предчувствии его собака Мегги, объятая весенним безумием, вдруг заметалась по всему саду, то припадая на мокрое черное брюхо, то делая бесцельные и немыслимые прыжки, перевертываясь в воздухе, визжа и лая от безумного восторга.
Поразительно весеннее небо.
Оно так ощутимо, исполнено такой лучистой силы, что хочется сказать о нем: «Твердь небесная».
От чего — от безмерного сияния или от влаги — так близка, ощутима и так прекрасна небесная твердь весною?
А вечером… Ну, как описать? Брусвяный, чистый, густой цвет чаши, выточенной из цельного рубина небывалой прозрачности. А на нем, как вырезанные, черные силуэты рудовых сосен.
А когда погас последний брезг зари, проглянул за точеными, черными соснами небосвод прозрачного, драгоценного и невиданного каменья, чуть зеленоватого. Если бы бирюза была бледной и если бы обладала она светозарной прозрачностью топаза, то получился бы бесценный камень, как осколок этого небосвода. Но нет такого камня; и нельзя тронуть его руками! Можно только смотреть на небосвод меж стволами и, глаз не отрывая, дивиться.
А потом пришла ночь, и звезды брызнули ясно, рясно…
От чего — от безмерного ли свечения или от влаги весенней — так ощутима, близка и прекрасна небесная твердь весной?
Та же кристальная синева воздуха. Те же сосны со стволами сухого светло-песчаного, призолоченного цвета с зеленой хвоей, — высветленные, обрадованные. Эти прекрасные сухие, желтые чешуйки на стволах первые говорят о летнем зное, о сухом песчанике.
Но уже не те сугробы.
Грязные, осевшие, влажно-зернистые, до самой глуби снега все еще обильные, но слабые. Вместо царственной пышности — вмятины. И всюду рыжие хвоинки, чешуйки, опавшие веточки сосны. Почему опадают они? Обновится ли к весне наряд сосен? Или опадает зимний морозобой, зимние зяблинки?
Проталины все больше. На солнечном взлобке отступили снега, все шире делается кромка земли, и уже не одна, а четыре корзины с розами вышли из-под снега и высохли на солнцегреве.
…Оживают и начинают струиться водостои. Ручьи повсюду. Они сперва робко сочатся, потом, осмелев, струятся все быстрее, шумнее. И в них теперь блеск, и свет, и тишина — все то, что принадлежало снегам.
Вороны стали хлопотливы, летают низко, что-то тянут в невидимые гнездовья, а к вечеру ватажатся.
И весь день серебристо пела какая-то птичка (не овсянка ли?) свою весеннюю песенку: «Бросай сено, возьми воз…»
Каковы ручьи на первое апреля, таковы и поймы. Гусаки по воду…
Удивительны сосны!
Над влажными сугробами и ростепелями стоят они рудовые, и в стволах, вызолоченных солнцем, уже чувствуется летняя сухость прогретого зноем песчаника. Зелень хвои обрадованная, умытая, а на ней тоже отсвет солнца — вызолота. Откуда? Присмотришься — этот солнечный отсвет на хвое от рыжеватой подпалинки, от пожелтевших за зиму и еще не опавших хвоинок.
Хвоинки опадают, щедро усыпая охрупнувшие, грязные сугробы.
Дивен песчано-золотой, сухой, теплый тон сосновых стволов в апреле.
Весна. Голубая лучистая твердь в зените, под ней хрупкие снега, робкие ручьи, первые проталины, заслюдянела поляна, охрупли, осели снега. Проглянули сотни тычинок, невидимые прежде, отсвечиваясь в каждой луночке. Всюду проталины, они сохнут скоро. Охруплые снега и сверкают и темнеют — как серебро с чернью. Это лес, просыхая, очищается от зимнего, — тихо опадают хвоинки, то и дело медленно слетают с сосен желтоватые чешуйки. Один безветренный день щедрился бабочками. Коричнево-рыжие, в цвет сосен и проталин, и лимонно-желтые — они оживленно бились над проталинами и над снегом.
С реки стаял снег и проступил льдистый, водный цвет под источившимся серебром. Ручьи всюду, но робки, необильны, быстро сохнут, сочатся тонко и робко.
Первые белые бутоны на вишнях. Зародились кисти сирени, зеленые, с мизинец величиной.
Набухают бутоны на тюльпанах и «пальмах»[5].
Развернулись в листья красные ростки пионов. Листья еще с красновидными жилками и красноватым оттенком, блестящие, клейкие.
Неповторимость дней.
У каждого — свое лицо, и, сколько бы их ни было, нет двух одинаковых дней.
Дни белого дерева над черной землей, вишневых бутонов, черемухи, желтой акации и липовых листьев, маленьких, клейких, но наполняющих весь сад пронзительным запахом весны.
Зацветают вишни.
Все в белой пене неизвестное дерево у забора.
Лезут острые ножи гладиолусов.
Разгар весны. Дни вишен и тюльпанов… Белопенные дни…