Это обычное зрелище не привлекло ничьего внимания. Только мы, два москвича, почувствовали нестерпимый зуд, зуд в мозгах. Нам хотелось хохотать, швыряться тарелками, драться…
Чувство тревоги у нас достигло своего зенита в новогодний день в Ницце и в Каннах. Знать Франции, Италии, Америки съехалась на Лазурный берег, чтобы здесь под ослепительным солнцем отпраздновать Новый год. В шезлонгах на набережной беспечные девицы в узких брючках с волосами, свободными прямыми космами свисающими ниже носа, выкрашенными в противоестественные лиловато-рыжие тона, набриллиантиненные старухи с собаками…
А рядом в лазурном море отчетливые черные, ощетинившиеся жерлами американские военные корабли.
Беспечное фланирование и похмелье под жерлами чужеземных пушек.
Мы уезжали с тем же зудом в мозгах, который охватил нас еще в Версальском дворце. Мы пытались развлечься, читая вывески и надписи по дороге. Мы едва владеем французским языком, но нам хотелось понять, что говорит Франция языком дорожных плакатов, указателей, отыскивали в словаре слова, пестревшие вдоль дорог среди изумительных по красоте рощ, обширных полей: «Частное имение. Останавливаться запрещено», «Владение такого-то. Переходить за обочину дороги не разрешается!»
Тьфу! Ради такого словесного мусора не стоило копаться в словаре. Зуд в мозгах не проходил, все усиливался. И, возвратившись с побережья, мы снова бродили по парижским площадям с одним и тем же вопросом в умах: мы видим величие твоего прошлого. Но где величие настоящего? В чем твое будущее?
Не в этих же побрякушках, столь искусно сделанных из стекла и позолоты?! Не в скопищах же роз и фиалок, что цветут здесь и в декабре?!
Все это прелестно, спору нет.
Но все же… Когда женщина молода, прекрасна, исполнена сил и дарований, она и в простом спортивном джемпере будет первая среди других, но если приходит старость, исчезают красота и сила, иссякают дары и таланты, тогда приходят на помощь спасительные побрякушки.
Прекрасны цветы Франции. И я, и многие мои друзья, мои ровесники, с увлечением растим цветы в комнатах, на террасе, на даче. Но давно ли настигло нас это увлечение?
Десять лет назад все просторы степные, казалось, лежали в наших ладонях. Мы рвали розы в городах Армении, лежали на тюльпановом разливе в тысячеверстных степях Казахстана, ломали снопы черемухи по берегам сибирских рек.
С годами приблизились грудные жабы и инфаркты, немощи сузили просторы жизни, и тогда изысканность комнатного букета вдруг приобрела значение. Такова психология человека. Но нельзя ли провести аналогию с судьбой страны?
Но может ли ответить на такие вопросы турист? Он может только их задать и ломать над ними голову.
Аналогии, сопоставления, сравнения теснились в наших умах. Удивительно отчетливо, по-новому увидели мы из Парижа Москву.
Собор Василия Блаженного, Кремлевские башни также исполнены величия прошлого. Но как обновлено все соседством с красным гранитом Мавзолея, молодостью таких заново перестроенных магистралей, как улица Горького, Охотный ряд, силуэтами высотных зданий!
Красная площадь словно перекресток двух эпох — большого прошлого и огромного настоящего.
Но даже не входя на Красную площадь, даже не въезжая в Москву, издали, с Рублевского шоссе, уже видишь университет, зеленый массив Лужников, очертания высотных зданий.
И далеко до границ старой Москвы возникает новая Москва — новые районы, целые города, выросшие за последние пять-шесть лет. Им еще недостает тщательности и красоты отделки, но какой колоссальный размах, какой рост, какой темп.
Так, еще не въезжая в Москву, видишь, как велик ее сегодняшний день, какой молодой и просторной кажется она из Парижа. И как чисты ее улицы! Человек, любящий свою страну, не плюнет на камни Красной площади.
Почему так загрязнены и замусорены прекрасные площади Парижа?
Возникают тысячи «почему», и каждое из них тревожит.
…Париж уже полюбился нам…
Золотые темнохвойные сосны высоко поднялись над купиной зелени. Сад буйно зеленеет, играет всеми красками, исходит влажными запахами.
А над ним сушь и тишь. В небе только сосны.
Какая тишь и радость в душе!
В круговой охране сосен я, Максим, бабушка Василиса, пара друзей да время, исчисляемое по цветам.
Бесконечные сияющие дни, полные покоя, смеха, нежности, музыки, странной надежды.
Милое, милое лето…
Доцветают пионы. Вспыхивают первые розы. Раскрываются первые космеи.
Гладиолусы уже все с зыбью на листьях, с продольной резкой полосой, с перехватом прожилок, у зыби — зачатки новых стеблей и цветов.
Каждое утро торопливое «топ, топ» по лестнице, и я вижу лицо моего мужа… Для меня наибольшее счастье — это разговаривать с ним о наших задумках, когда слова льются из души в душу.
Как я могла жить без этого?
Еще пышноцветны царственные пионы, огромные, махровые… Но мало уже зацветающих вновь, много привядших — пионы перешли свой «зенит».
Одна за другой вспыхивают краснопенные розы. И меньше их, чем пионов, и не так велики они, и не так высоки, но так сильны и чисты краски, столько нежности в лепестках, что они, а не пионы владеют садом.
Зацветает еще несильная космея. Вспыхивают грубые, ало-крапчатые яркие лилии.
Доцветает жасмин.
Бутоны роз, бутоны кудрявых высоких лилий, бутоны космей, зарумянившиеся вишни на ветках и чернеющие гроздья смородины, еще зеленые яблоки на пригнутых ветвях — все на подходе, в наливе!
День июля-налива.
Пышные, чуть прижухлые на солнцепеке розы… Осыпь алых, белых, розовых лепестков под кустами на черной земле…
Нежный запах, освежающий, знойный, неповторимый.
Звездный луг космей. Над нежной и пышной зеленью разноцветные ромашки с ладонь ребенка величиной. И как ладони раскрыты, подняты к небу — пьют зной.
Грубые красно-пегие лилии также бесстрашно открылись обжигающему солнцу, а табаки сомкнули белые соцветия.
Купы деревьев пышны, сильны, темно-зелены, тенисты, и влажна земля под ветвями.
Буйно зеленеет, играет всеми красками, исходит влажными запахами сад…
А над купами яблонь и вишен, над зеленой влажной порослью сосновая сушь и тишина в высокой голубизне.
Там, в небе, только сосны.
В три, в четыре раза выше самой высокой яблони, они легко вздымают над зеленой купиной песчаные, со всех сторон омытые синевой, рудовые стволы со свободно брошенными в небо спокойными лапистыми ветвями.
В вышине они одни.
Плывут перистые полетные облака, плывет и колышется сама знойная синева, плывут и они сами, прямоствольные, корабельные…
…Сладко пахнут табаки по вечерам.
Знойные дни. Теплые звездные ночи с опьяняющим запахом цветов.
В прошлые годы мои безумные блокноты полны были голосами людей, зарисовками жестокой, захватывающей жизни. Я люблю их — измятые и запятнанные блокноты тех лет — блокноты Сталинграда и целины.
Нынче болезнь, муж, цветы и физики. И я люблю эту свою тетрадь.
Кто запомнился из тех блокнотов? Настя[13]. Прозоров[14]. Лалетины[15]. Эти люди — как цветы.
И как по поверью — средь солнечного дня короткая гроза, обильная молниями и дождем-проливнем.
Настоящая «паликопна» — гроза на первые копны зрелого хлеба.
…Илья громом лето кончает — зажин начинает…
Гроза прошла — и засверкало озерцо в каждом розовом лепестке! С каждой красной вишни свисала искристая капля. Мы снимали сад после дождя, снимали капли на вишнях, с крохотными радугами, маленькие озерки на лепестках роз, слепящие синевой лужи у крыльца. Хотелось запечатлеть все — все было прекрасно. А к вечеру похолодало…
«Олень ноги обмочил»… Первый вздох осени.
Я умру в сентябре — октябре — так почему-то мне кажется.
В этом или в следующем году — я не знаю, но в сентябре — октябре.
Какое счастье верить в бога — ведь это значит верить в возможность любить и помогать любимым «оттуда».
Знойный день, с темной летней зеленью, с прижухлыми на солнце нечастыми розами.
И вдруг снежная свежесть первого флокса — белого, как я люблю, крупноцветного, влажного.
Все флоксы в бутонах.
Нежданно и как-то сразу вытолкнули бутоны гладиолусы. Проглянул на них первый алый глазок.
…Вот мы с Максимом и дошагали прямо по цветам от раннего весеннего цвета до гладиолусов и флоксов — цветов осени.
Шолом-Алейхем говорил о деньгах: «Или они есть! Или их нет!» То же можно сказать о таланте: «Или он есть. Или его нет». То же можно сказать о даре любви и заботы: «Или он есть, или его нет».
И редко я видела (может быть, впервые), когда этот дар есть в такой степени.
Пасмурный денек. Короткие, высыхающие дождички «накрапом».
Темная сильная зелень зрелого, предосеннего лета.
Собрали вишни. Редко рдеет уцелевшая ягода.
Черные гроздья смородины.
Редкие и прелестные розы — черная роза Гадлей. Розовая, нежная, чайно-гибридная. Полиантовые нежнейшие. И белые — фрау Друшка.
Стоят космеи.
Стойко, трогательно, непоколебимо с весны до осени цветут алые сережки фуксии.
В лесу под коротким накрапистым дождичком Максим нашел дивный, словно выдуманный гриб-боровик. Это «гриб в идеале»! Бархатный, светло-каштановый, крепкий, с округлой шляпкой и сильной ножкой, великолепных пропорций и крепости. Такие я видела только на картинках да в галантерейных магазинах — «гриб для штопки».