Тончайшие ломтики картошки быстро, один за другим падали на стол.
Нож так мелькал в воздухе, что за ним трудно было уследить.
— Ух и здорово, Митя! — восхитилась Валька.
Митя с тем же скучающе-пренебрежительным выражением покосился на Вальку и промолчал. Он не любил Вальку.
Валька не съела и половины порции, когда прибежала санитарка и сказала, что тяжелому больному Гришину до сих пор не дали меда, которого он просит со вчерашнего Дня.
Валька сорвалась с места и помчалась в продотдел.
По аллее серебристо-голубых елей, всегда холодноватых и нежных, она добежала до здания бывшего санатория.
Здание было полуразрушено, и от этого красота его стала еще величественнее и рельефней. В пробоину стены виднелась колоннада круглого зала. Мраморный мальчик с дельфином казался еще живее от «шрама» на гладкой щеке.
По краям зияющих окон вились маленькие темно-красные розы на цепких стеблях, переплетаясь с лепными виноградными гроздьями карнизов.
Красота здания торжествовала над разрушением и была такой же вечной, как небо, летящее над его крышей, как зелень, оплетающая его стены.
Валька поднялась на второй этаж и побежала по пустынным комнатам.
В пробоины стен виднелись снежные вершины, и комнаты казались повисшими в воздухе. Вспугнутые воробьи кружились под потолком.
В уцелевшей части здания помещалась бухгалтерия продотдела.
Бухгалтерша Клавдия Петровна, запрокинув длинное лицо и прикрывая глаза серыми веками, «интересничала» с лысым гнилозубым агентом снабжения. Ее серые веки над выпуклыми глазами всегда напоминали Вальке тех кур, которых в кухне ощипывали для диетных больных.
— Мой муж был музыкант, а я бухгалтерша — такая игра природы, представьте себе! — говорила бухгалтерша, выгнув тощее тело и обеими руками поправляя волосы на затылке.
Валька фыркнула. Она никогда не кокетничала. С хорошими мужчинами не кокетничала, потому что их уважала, с плохими — потому что их презирала, а с теми, кто был ни то ни се, — потому что их не замечала. Кокетливых женщин она не понимала…
Она фыркнула еще раз, засунула руки в карманы и сказала нахально и весело:
— Скажите на милость, какие тут Цезарь и Клеопатра!
Историю о Цезаре и Клеопатре Валька прочитала вчера вечером. Она очень любила всякие новые слова и моментально «обезьянничала» их. Теперь она была рада случаю употребить новое слово и щегольнуть своей редкой осведомленностью:
— Клеопатра Петровна, почему вы не выписали вчера мед для Гришина?
— Я вам уже сказала, что ничего не буду выписывать после трех часов.
— А я вам уже сказала, что вы будете выписывать тогда, когда это надо тяжелым больным.
— Что вы тут командуете? Что вы из себя воображаете? Мне вздохнуть некогда.
— Интересничать вам есть когда.
— Это не ваше дело!
— Как это не мое дело, если у меня Гришин остался без меду?
Валька ругалась с великим азартом и аппетитом. За месяц диетной работы у нее выработался «ругательный рефлекс», а с бухгалтершей она ругалась особенно охотно, потому что не любила ее за лень и равнодушие к больным.
Если день проходил мирно и Валькин запал оставался неизрасходованным, она думала: «Чего это мне нынче не по себе? Словно недостает чего-то… Сходить разве в продотдел поругаться с бухгалтершей?..»
Поругавшись всласть и раздобыв меду, Валька отправилась в третье отделение.
По дороге ее нагнал лейтенант Вано и сказал ей с сильным грузинским акцентом:
— Валечка! Почему вы всегда бегаешь, Валечка? Вы даже не видишь, какой кругом красота!
У Вано были очень длинные, смуглые руки, которыми он энергично размахивал, помогая себе при затруднениях в разговоре.
Он улыбался, и улыбка его, как круги по воде, постепенно расходилась по всему лицу. Сперва дрогнули и смешно сморщились уголки губ, потом открылся сплошной ряд белых зубов, и широкая улыбка залила все лицо так, что даже уши отодвинулись куда-то к затылку.
Валька очень нравилась Вано.
Внимательная к больным, быстрая, строгая, всегда озабоченная девочка в стоптанных тапочках умиляла Вано и напоминала ему его сестер. Ему хотелось заставить ее улыбнуться, отдохнуть, хотелось купить ей новые тапочки и сделать для нее что-то доброе — благодарное, бескорыстное.
Перед сном Вано вел с Валькой длинные воображаемые разговоры.
Мысленно он говорил с Валькой по-грузински, и слова у него были возвышенные и значительные, но стоило ему заговорить с ней в действительности, как слова выворачивались наизнанку и все сказанное получалось таким смешным и глуповатым, что Вано сам замечал это, очень удивлялся и огорчался.
— Валечка! — говорил Вано. — Посмотри, какой кругом горы, какой небо. Я прошу вас, обратите ваше внимание, Валечка!
— Не машите руками! — сказала Валька строго. — И вообще идите в свою палату.
Валька торопилась к себе составлять меню.
Валька жила при кухне, в комнате, которую по старой памяти повара величали «гарманжа».
От бывшей «гарманжи» в комнате остался испорченный холодильный шкаф, в котором Валька держала свои немудрые пожитки. Кроме шкафа здесь стояла кровать, стол, три стула и шикарное плетеное кресло на трех ногах. Валька уселась в кресло. Было ровно двенадцать часов, и повара стали собираться «на меню».
Сперва пришел молчаливый и сердитый Василий Васильевич, потом появилась веселая Вера, сверкая серьгами и шурша шелковым платьем, и последним пришел шеф-повар третьего отделения Афанасий Лукич, бритый, полный, похожий не то на актера, не то на профессора.
Афанасий Лукич когда-то работал в лучших ресторанах Тбилиси и к гуляшам с кашей относился с тоской и пренебрежением. Составление меню — это было самое ответственное дело в работе госпитального пищеблока. В течение двух месяцев на складе был один и тот же неизменный ассортимент продуктов — пшено, перловка, картофель, жиры и мясо, и количество этих продуктов в день было строго нормировано. Из этих продуктов надо было ухитриться скомбинировать пять различных блюд на день и, кроме того, надо было менять меню ежедневно. Это была задача посложнее шахматных.
— Три пешки, конь и офицер. Мат в три хода! — сказала Валя.
— Я извиняюсь, сегодня появился ферзь, мы получили манку. Шестьдесят грамм на день, — галантно возразил Афанасий Лукич.
Через час Валька сказала:
— Шах королю! Ясно все, за исключением сладкого. Яблоки, яблоки и яблоки! Три недели подряд одни яблоки! Это же с ума сойти!
— Из яблок можно сделать «ренет-алье-бокель», — мечтательно сказал Афанасий Лукич. — Середина вынимается и заполняется ликером. Яблоки запекают в песочном тесте.
Василий Васильевич вытянул черепашью шею и блеснул глазками.
— Сварить яблочный компот, и никаких гвоздей.
Валька тряхнула головой.
— Тысячу раз яблочный компот.
Вера улыбнулась.
— Ведь у нас теперь есть манка. Можно сделать яблочный мусс.
— Манку мы израсходовали на кашу к завтраку, — возразил Афанасий Лукич.
— Идея! — сказала Валька. — Верочка, тебе премия! Пятнадцать — двадцать грамм манки возьмем на мусс, а из сорока грамм сделаем кашу к завтраку.
Шея Василия Васильевича так непомерно вытянулась, что Валька подумала: «Батюшки! Откуда она у него берется и где держится».
— Ха! Каша из сорока грамм! Я интересуюсь, сколько же каши можно сварить! Одну столовую ложку каши.
Валька ответила:
— Из сорока грамм можно сварить двести грамм каши средней густоты.
— Ха! Это вы можете, а мы еще до этого не доучились. Мы еще молоды. Поучите нас варить двести грамм каши из сорока грамм манки.
— И поучу! — сказала Валька.
Все двинулись в кухню, отвесили сорок граммов манки и стали варить кашу. Пока каша варилась, Валька волновалась и презирала себя за то, что волнуется: «Было время, в разведку ходила, спокойная, как дерево. А теперь из-за каши переживаю, как последняя психопатка…»
Когда каша сварилась, Василий Васильевич сказал:
— Сто пятьдесят грамм. Больше не потянет. Кашу положили на весы и стали взвешивать.
— Сто пятьдесят мало, — сказала Вера и добавила гирьку в сто семьдесят.
— Мало.
— Сто девяносто.
— Мало.
— Двести!
Чаша весов закачалась и уравновесилась. Валька засунула руки в карманы и торжественно сказала:
— Ну как, Василий Васильевич, научились варить двести грамм каши из сорока грамм манки?
Ей не пришлось вдоволь насладиться своим торжеством потому, что ее вызвали к начальнику терапевтического отделения. Начальник терапевтического отделения Нина Алексеевна, молодая, голубоглазая, всегда по-докторски спокойная и ласково строгая, казалась Вальке идеалом женщины.
— Пойдемте, Валя, — сказала она и повела Вальку в язвенное отделение. — Вот смотрите!
Язвенники, которые обычно сидели на балконе или бродили по парку, на этот раз лежали в постелях в странных и напряженных позах.
— Это все наделали ваши вчерашние фрикадели, Валя, — тихо сказала Нина Алексеевна.
Валька оторопела от неожиданности.
Они вернулись в кабинет начальника отделения. Все здесь было бело — стены, шкафы, тумбочки, занавеси. Большой букет ярко-розовых роз ронял на белую скатерть лепестки, похожие на раковины.
— Валя, уже второй раз вы даете больным недоброкачественный ужин. Я вынуждена доложить полковнику.
— Но пробу ужина берет дежурный врач.
— Вы прекрасно знаете, что на вкус не всегда можно дать заключение о качествах. Очевидно, у вас неправильно хранится мясо.
— Нина Алексеевна, мясо хранится в леднике.
— Я знаю одно, Валя, — все больные утверждают, что мясные изделия за ужином имеют совсем иной вкус, чем за завтраком.
В кабинет вошла врач отделения Мирра Викторовна и напустилась на Вальку:
— Безобразие! До тех пор, пока у нас не было общегоспитальной диетсестры, все было в порядке. С вашим появлением у нас одна неприятность за другой. Вы вызвали обострение процесса у большинства язвенников. Вы скажите, что вы делаете целыми днями? Из кухни в кухню бегаете? Пробы снимаете? А? Пробы снимаете?