Офицеры спасателя «Заафаран» видели русский танкер, окутанный облаком дыма, и предполагали худшее. Моторная лодка помощника капитана направилась прямо к танкеру через море, покрытое толстым слоем маслянистой массы, которая, опасались на лодке, могла загореться в любой момент. Но вот сквозь дым показался нос русского танкера, не проявлявшего никаких признаков погружения. Он перевозил льняное масло, а не горючее. Тяжелое орудие на носу судна, расчет которого состоял из одних женщин, все еще стреляло в направлении давно улетевших самолетов[53]. За кормой танкера барахтались в воде семеро русских моряков. Моторная лодка с «Заафарана» подбирала этих семерых, когда с борта танкера спрыгнул восьмой и поплыл в их направлении. Он был также поднят на борт. Очевидно, это был офицер ОГПУ[54], поскольку он указал британскому помощнику, чтобы лодка развернулась в сторону «Азербайджана» и вернула всех на борт. Британский офицер, Джеймс Брюс, проигнорировал его указания, особенно ввиду того, что один из оставшихся на борту танкера русских размахивал пистолетом. После того как лодка подобрала всех моряков, часть из которых были серьезно ранены, она вернулась на «Заафаран».
В то же время моторная лодка, спущенная с другого спасателя, «Замалека», приближалась к покачивающемуся на волнах русскому танкеру с другого борта. Стараясь, чтобы его услышали за грохотом выстрелов судовой 12-фунтовой пушки, британский помощник капитана «Замалека» Леннард спросил советского коллегу, хочет ли он и его люди покинуть судно. Русский капитан стал взволнованно махать руками, показывая, чтобы лодка уходила. Лодка развернулась от танкера, но, однажды обернувшись, Леннард увидел, к своему изумлению, что русский капитан стреляет из пистолета-пулемета в сторону восьми русских моряков, которые убегали на моторной лодке, по-видимому, с танкера[55].
Леннард направил лодку к горящему «Наварино». Двигатели судна были застопорены. Леннард проходил мимо моряков в спасательных шлюпках и на плотах, потому что те уже спаслись. Но вот он увидел неподвижное тело моряка, покачивающееся на волне. Держался он на плаву только на пузыре воздуха в его клеенчатом плаще. Тело вытащили: оно казалось холодным и безжизненным, глаза были неподвижны и смотрели в одну точку. Тело спихнули обратно в воду, но тут один из людей на лодке – это был плотник «Замалека» – сказал, что слышал стон. Человека достали снова, и оказалось, что в нем действительно теплится жизнь.
Моторная лодка пошла к своему судну, а моряки тем временем сорвали мокрую одежду с тела спасенного и завернули его в сухие одеяла. Человека доставили в операционную «Замалека», где хирург лейтенант Макколлем развернул его: человек был холодный как камень «на три дюйма вглубь», как выразился хирург, но все же живой. Пока помощник делал искусственное дыхание, Макколлем включил два электрических одеяла. Медленно, судорожно, но человек задышал. С койки его перенесли на операционный стол, и врач проверил функции органов, постепенно возвращавшихся к нормальной жизнедеятельности. Примерно через час человек почти полностью оправился. Только одно никогда не вернулось к нему – память. Кто он был, как он попал на судно, как спасся – все это было абсолютно забыто им.
В течение нескольких часов он лежал обернутым в электрические одеяла на койке в лазарете; затем сам проделал путь к котлам в машинном отделении и устроил над ними себе гнездо из одеял. «Оттуда он не сдвинется, – писал позже Макколлем, – даже во время самых сильных налетов, которые последовали. Он больше не хотел мерзнуть».
Счет был таков: три судна торпедированы во время этой первой решительной немецкой атаки на конвой. Но так ли это? Ибо, к всеобщему изумлению, русский танкер «Азербайджан» доложил: «Номер 52 прибыл» – и дальше пошел вместе с конвоем. Оказывается, команда машинного отделения сумела ликвидировать повреждения, и спустя полчаса судно мужественно вновь заняло свою позицию в конвое. Американское судно «Уильям Хупер» и британское «Наварино», хотя и держались на плаву час спустя после нападения, были оставлены их командами, о ремонте не могло быть и речи. Брум направил к ним тральщики «Бритомарт» и «Хэлсион», чтобы те потопили оба поврежденных судна орудийным огнем. Первый корабль израсходовал на них двадцать 4-дюймовых полубронебойных снарядов и оставил их «тонущими и горящими», после того как получил через «Хэлсиона» приказ вновь присоединиться к конвою. Коммодор Даудинг с уверенностью сообщил, что в последний раз, когда он видел оба судна, они были еще на плаву.
Конвой к этому времени ушел миль на 10 или еще дальше. Несколько малых кораблей, оставшихся, чтобы подобрать людей со шлюпок и плотов, теперь подвергались серьезной опасности стать жертвами патрулировавших в этих водах немецких подводных лодок.
Один из десяти спасшихся с «Наварино» на плоту описал, как суда конвоя двигались мимо, но ни одно не остановилось, чтобы подобрать их: «Горизонт опустел, и мы были на плоту посередине арктического океана и начали бояться, что о нас сообщили, будто мы утонули вместе с судном. Мы увидели один приближающийся корабль, но он спешил догнать конвой. Мы знали, что они не остановятся из-за нас, но в шутку встали и подняли руки большим пальцем вверх, как бы прося подбросить. Люди на траулере, который проходил менее чем в 200 ярдах, собрались у поручней и приветствовали нас, но судно хода не замедлило. С нашей стороны это была бравада, но мы предпочли бы, чтобы они остановились…».
Командующий Брум занимался наведением порядка в построении конвоя, когда получил предупреждение от Гамильтона о близости надводных сил противника. Брум предупредил две британские субмарины, чтобы они держались вблизи конвоя и попытались атаковать немецкие корабли, когда те подойдут, а свои эсминцы разделил на две группы, которые должны быть готовыми к прямой атаке или слежению за германскими кораблями. Пока других новостей не поступало, но Брум был уверен, что Гамильтон знает нечто большее. Что же будет дальше? По всей вероятности, германские самолеты разведки в эту минуту были возле своих надводных сил. В 21.15 Брум связался по радио с судном «Эмпайр Тайд», на котором был катапультируемый «Харрикейн», и спросил: «Вы можете сбить разведчика?» Вместо ответа, на грузовом судне немедленно взвился флаг «взлет самолета», и ушей Брума достиг рев разогреваемого двигателя самолета.
Спасательное судно капитана Морриса «Замалек» достаточно долго оставалось на месте спасения, чтобы удостовериться, что в хаосе никого не забыли, а затем на машинном телеграфе появилась команда «оба полный вперед». Каждая минута задержки увеличивала опасность подводного нападения. Почти в последний момент с борта судна на расстоянии в милю увидели плот с «Наварино», там было десять человек. В 21.20 все они были подняты на борт. Почти в это же время в Лондоне было принято решение, которое принесет несчастье конвою PQ-17.
В то время как потрепанные «Хейнкели» возвращались на свою базу в Северной Норвегии, а три британских спасателя силились нагнать гордый конвой, теперь в строгом построении прокладывавший себе путь через Баренцево море, в берлинский штаб ВМФ поступило сообщение со станции радиоперехвата в Киркенесе – несколько «оперативных сигналов», переданных между 19 и 22 часами того вечера из Скапа-Флоу и Клиторпса и адресованных командующему флотом метрополии и кораблям из Скапа-Флоу.
Первый сигнал, переданный вскоре после 19 часов, нам уже известен: он предупреждал контр-адмирала Гамильтона и адмирала Тови, что вскоре может последовать «дальнейшая информация»; там также приказывалось, чтобы крейсеры держались с конвоем в ожидании новых инструкций. Вскоре после этого Гамильтон приказал в секретном порядке, чтобы катапультировали гидросамолет «Уолрас» с «Норфолка» для проведения в течение двух с половиной часов ледовой разведки. Самолет уже взлетал, когда из радиорубки «Норфолка» позвонили на мостик, что из Уайтхолла идет «весьма срочное» сообщение. Это был тот самый второй сигнал, перехваченный немцами. Командир корабля Белларс попросил у Гамильтона разрешения повременить с запуском самолета, пока не будет расшифровано сообщение. Гамильтон не разрешил, и самолет был катапультирован с крейсера. Буквально секунды спустя расшифрованный приказ поступил на мостики четырех крейсеров и на флагман адмирала Тови, находившийся в сотнях миль к западу.
На приказе было проставлено время 21.11, и он гласил: «Секретно. Весьма срочно. Крейсерам уйти на запад полным ходом»[56].
Самолет с «Норфолка» еще не успел выбросить свою буксируемую антенну, и ни по радио, ни прожекторами не удалось дать приказ экипажу вернуться. Моряки собрались у леерных ограждений и смотрели, как маленький самолет исчезает за горизонтом. Его экипаж не знал, что, когда они вернутся, крейсеры уже уйдут.
Минутами позже пришел новый приказ из адмиралтейства, вызвавший на мостике Гамильтона эффект разорвавшегося снаряда. Помеченный временем 21.23, он был адресован командующему конвоем и тому же Тови: «Секретно. Срочно. Ввиду угрозы со стороны надводных сил противника конвою рассредоточиться и следовать в русские порты».
Секундами позже пришло еще более срочное предписание: «Секретно. Весьма срочно. На мой 21.23 от 4 июля. Конвою рассеяться».
Для двух адмиралов эта пугающая череда приказов могла означать только одно: германские боевые корабли находятся в непосредственной близости и вот-вот начнут атаку.
На самом деле все обстояло далеко не так: корабли противника продолжали стоять на якорях в Алта-фьорде, и немцы практически не предполагали, что они будут использованы. В то время как в лондонском адмиралтействе по-прежнему царило крайнее беспокойство, в берлинском штабе ВМФ преобладала атмосфера отрешенности. В 17 часов обеспокоенность генерал-адмирала Карльса все более возрастала: когда и какое решение примет Берлин. Он указывал, что через двадцать четыре часа истечет временной лимит проведени