[108]. Такого случая немцы не могли упустить. «Фёлькишер беобахтер» 8 июля опубликовала обстоятельный отчет о сражении – удар за ударом; когда союзники вскоре после этого дали опровержение, немцы ответили публикацией названий и фотографий потопленных судов и детальным описанием их грузов. Британская пресса затихла.
Во время завтрака в штабе фюрера 8 июля Гитлер заметно ликовал по поводу действий в Арктике, несмотря на неучастие германского линейного флота. Мартин Борман впоследствии отметил, как «с особым удовлетворением» его шеф отмечал, что, по всем отчетам, из тридцати восьми судов, направлявшихся к Архангельску, все, кроме шести, были потоплены. Гитлер сказал Борману, что днем раньше, когда передали, что «едва две трети» конвоя было потоплено, он предложил, чтобы победа была отмечена специальной карикатурой на Рузвельта в комическом журнале «Кладдерадач». Поскольку на дне оказались прежде всего американские военные материалы, следует изобразить американского рабочего, передающего танки, самолеты и прочее американскому президенту, который тут же бросает это с высоты в море. А внизу можно поместить издевательский стишок:
Мы работаем не за золото и деньги,
Мы работаем, чтобы построить лучший мир.
Гитлер добавил, что каждый, кто в Америке владеет верфью, владеет золотым прииском.
В крейсерской эскадре был прочитан шокирующий обмен сигналами между адмиралом – командующим силами ВМФ в Исландии – и частью конвоя QP-13, из России на запад, с которым PQ-17 разошелся неделей раньше. Казалось, что половина конвоя QP-13 прошла в Соединенное Королевство, а другая половина, которая завершает «возвращение домой» у западного побережья Исландии, 5 июля в густом тумане, будучи в пределах трех минут хода от судна старшего офицера группы, попала на минное поле, и четыре грузовых судна взорвались, а еще два были серьезно повреждены взрывами. Оказывается, конвой по ошибке завели на союзническое минное поле у берегов Исландии. Известие вызвало недовольство на американских судах. «Нашим офицерам это показалось непростительной глупостью – был там туман или нет, – комментировал лейтенант Фербенкс. – Начинает казаться, что грубые ошибки являются скорее правилом, чем исключением».
Долгий путь на юг, в Скапа-Флоу, британский крейсер «Лондон» проделал за флагманским кораблем адмирала Тови, и контр-адмирал Черепаха-Гамильтон выбрал время, чтобы написать главнокомандующему одно из самых, по-видимому, горьких писем за всю свою карьеру. «Я должен признаться, – писал он, – ночью 4 июля я с горечью оставлял этот конвой красивых судов, в то время как все говорило за то, что он будет расстрелян «Тирпицем» и компанией почти немедленно». Теперь он, однако, полностью понял «правильность» решения адмиралтейства.
Гамильтон слишком хорошо понимал главное направление критики, которая развернется против него в результате приказов капитана 2-го ранга Брума уйти его эсминцам эскорта. Он не боялся критики. «Я чувствовал, что они были намного полезнее при мне, чем рассеянные вместе с конвоем и уничтоженные поодиночке, – и с большим даром предвидения добавлял: – По тому, как сложились обстоятельства, я могу быть подвергнут серьезной критике со стороны адмиралтейства, но при оценке ситуации на месте, учитывая неизбежность столкновения с превосходящими силами противника, я чувствую, что мое решение было правильным».
Флот метрополии достиг Скапа-Флоу 8 июля после полудня. Не было никакого сомнения, что командиры крейсеров Гамильтона полностью поддерживают его. В тот же самый день «Норфолк» пришел в Хваль-фьорд с двумя американскими крейсерами, и капитан 1-го ранга Белларс написал большое и дружественное письмо Гамильтону, признавая, что команда его корабля «была вне себя от возмущения» по поводу событий 4 июля, и он прибегнул к тому, что обратился к людям, используя искреннее сообщение Гамильтона от 6 июля как основу. Контр-адмирал Гамильтон знал, что от него этого ожидают именно теперь. «Судя по чувствам простых моряков «Лондона», – сообщал он Тови, – они были очень расстроены тем, что мы бросили грузовые суда и на полном ходу ушли от конвоя». Не успел «Лондон» ошвартоваться в Скапа-Флоу, как Гамильтон сошел на берег, чтобы встретиться со своим главнокомандующим, полностью сознавая, что ему предстоит серьезное испытание, но твердо намереваясь донести до него свою точку зрения.
Адмирал Тови изложил Гамильтону то, чего тот не знал, и Гамильтон с ужасом осознал истинный масштаб грубой ошибки. Он холодно написал своему главнокомандующему впоследствии:
«Для меня было бы большой помощью, знай я тогда, что адмиралтейство не обладало никакой дополнительной информацией относительно перемещений вражеских тяжелых кораблей, за исключением той, которую я уже получил».
В тот день он и его флаг-капитан Р. М. Сервес сошли на берег вместе, чтобы подняться на холмы, окружающие Скапа-Флоу. Они обменялись мнениями, пока шли наверх, а потом долго смотрели на корабли флота метрополии, стоявшие на якоре. Затем Гамильтон произнес: «Да, я думаю, мне надо было быть Нельсоном. Надо было игнорировать сигналы адмиралтейства». Сервес покачал головой и сказал: «Даже Нельсон не смог бы игнорировать такую серию сигналов, какие мы получили».
На борту «Лондона» по громкоговорителям объявили: «Всем наверх. Команде собраться на юте!» Подразделение за подразделением все собрались на корме палубы, где, затаив дыхание, ждали дальнейшего. Была установлена доска с нанесенными на ней контурами мыса Нордкап и Арктики. Через некоторое время морякам скомандовали «Смирно!» и появился контр-адмирал Гамильтон. Отдав команду «Вольно!», он обратился к морякам через микрофон.
То, что последовало, было, конечно, беспрецедентным. Адмиралы не обязаны объяснять простым морякам свои действия. Гамильтон начал свое выступление следующими словами:
«Я хочу быть с вами совершенно откровенным, но не истолковывайте неверно замечания, которые я делаю в адрес правительства, адмиралтейства или старшего офицерского состава флота».
Он изложил всю историю конвоев PQ на север России. Он напомнил команде «Лондона», что в 1941 году они одни доставили лорда Бивербрука во время его миссии в Москву – это было отправным моментом этих конвоев, – и подчеркнул важность их продолжения даже ценой тяжелых потерь[109]. Далее он произнес:
«Как только погода в Северной Норвегии улучшилась, немецкие удары с воздуха усилились, как это видел каждый командир. К сожалению, в самом начале июня лед заходит далеко юг. Во флоте царило мнение против проведения конвоя PQ-16, пока лед не отступит на север, но возобладали политические соображения. В результате PQ-16 вышел и попал в ад к востоку от острова Медвежий, подвергнувшись нападению в общей сложности двухсот самолетов».
Адмирал Гамильтон напомнил команде случай с «Бисмарком», показывающий, как трудно придется Британии, если «Тирпиц» когда-нибудь прорвется в Северную Атлантику:
«Я хочу довести до вашего сознания, что во время прохождения конвоя PQ перед главнокомандующим стоят и другие задачи, которыми он озабочен.
Обстановка стала накаляться днем 4-го, когда разведка обнаружила, что «Тирпиц» и «Хиппер» вышли в море, и нам было приказано рассеять конвой и отойти полным ходом на запад. Я никогда не исполнял какой-либо приказ за всю свою жизнь с такой горечью».
После этих слов шум одобрения прокатился среди моряков, и стало ясно, что Гамильтон убедил их. Некоторое время потребовалось для восстановления тишины. Затем он продолжил:
«Я чувствовал – как, я знаю, и все вы, – что мы убегаем и предоставляем конвой его судьбе. Если бы решать было мне, то я остался бы и сражался – и поступил бы неправильно. Надо оставить личные чувства и смотреть на дело хладнокровно, как на стратегический вопрос: если бы мы были вовлечены в бой в Баренцевом море, это вынудило бы прибыть туда главнокомандующего, и мы вступили бы в бой с «Тирпицем», атакуемые немецкой авиацией. Мы могли бы понести большие потери».
Гамильтон мрачно заключил, что был бы удивлен, если больше половины конвоя добралось до места; но если посмотреть, что было достигнуто в результате проводки семнадцати конвоев, то, по его мнению, следует признать, что риск и потери были оправданными.
В 22.30 того вечера Уильям Джойс снова вещал по германскому радио для миллионов слушателей в Британии, комментируя теперь «мертвое молчание» адмиралтейства по поводу потерь конвоя PQ-17. «По истечении времени, – добавил он, – следует понять даже в Британии, что германские военные коммюнике дают не что иное, как факты. Нет оснований сомневаться относительно сообщений о потерях этого конвоя». И далее, пытаясь заставить британские власти сделать заявление, подтверждающее потери PQ-17, «Новая британская радиовещательная станция», немецкий передатчик, тонко замаскированный под якобы работающий с британской территории, горестно спросил: «Так что насчет Арктики? Народ становится все более неудовлетворенным тем, что наше правительство не может дать ответа на утверждения нацистов, что они уничтожили важный конвой, который вез поставки в Россию…»
Уайтхолл, как и следовало, не давал каких-либо комментариев относительно немецких утверждений о фактическом уничтожении конвоя и, конечно, не пытался опровергать их. Да там еще и не знали, сколько судов из конвоя PQ-17 было потеряно, несмотря на широкомасштабные поиски, осуществлявшиеся несколькими «Каталинами» и другими самолетами берегового командования, базировавшимися на севере России, а также несколькими отдельными кораблями вроде корвета «Дианелла» и траулера капитана Дрейка. В тот вечер Кабинет решил, что долго ожидавшиеся дебаты о ситуации в морском судоходстве, намеченные на 16 июля, будут проведены на секретной сессии парламента; такое решение удивило многих членов парламента, и их беспокойство не улеглось после заверений сэра Стаффорда Криппса на следующий день, что, мол, когда парламентарии познакомятся на секретном заседании с фактами, поймут, что решение было принято отнюдь не из-за желания правительства скрыть неприятные факты. Несколько членов парламента, включая Артура Гринвуда и Эмануэла Шинуэлла, возразили, что целью дебатов является сохранение спокойствия в обществе; решение проводить дебаты на секретной сессии, утверждали они, имело бы прямо противоположный эффект. Но правительство разубедить было нельзя.