Один из восставших был мой школьный товарищ из Хваловской волости Александр Матвеев, а другого, как я узнал, звали Григорием Верховским…
Мы вышли на дорогу, и вскоре к нам подъехали трое верховых, из деревни Ежева… Через несколько минут показался и главнокомандующий Хваловской волостью Григорий Александрович Цветков, который отстал, разыскивая потерянный им револьвер.
Цветков объяснил мне, что в Гостиннополье стоит сорок вагонов с вооруженными крестьянами Новгородской губернии под командой полковника, а также из Новгорода к Ладоге идет три баржи с войсками на помощь нам. Званка уже занята восставшими, и красноармейцы переходят на их сторону»{260}.
Это не цитаты из набросков к платоновскому «Чевенгуру», это протоколы допросов в ЧК участников первого при советской власти крестьянского восстания.
Смутной и невнятной была та ночь в Новоладожском уезде.
Толпы вооруженных чем попало крестьян бродили в августовской тьме от одного села к другому, бранились, пересказывали, чтобы приободриться, разные слухи и следили, зорко следили, как бы кто не остался в стороне, не отсиделся дома.
Семен Иванович Кравцов, агроном, сын бывшего управляющего имением «Лемон», тот самый, что спал в саду, «карауля вверенные совдепом яблони», так описывал эту ночь:
«Я пришел в Хамантово, думая прежде всего посмотреть на настроение крестьянства. Там увидел связанного комиссара Павлова, которого кое-кто уже начинал бить. Особенно неистовствовал дедка Караванный (Михаил Степанович. — Н.К.), который уже замахнулся доской над головой Павлова. Я удержал его и попросил возбужденных крестьян успокоиться, а Павлова посадить пока в амбар. Так и сделали.
Тем временем подошли крестьяне Натовского края. Мне хотелось устроить собрание, предварительно обсудивши вопросы о выступлении и создавшемся положении, но общее возбуждение, сутолока и сумятица не представляли к этому никакой возможности. Переехали на другой берег и там двинулись к чайной прапорщика Шипуло»{261}.
Из чайной, стоящей в удалении от берега реки Сясь, уже выводили избитого хозяина и его брата — делопроизводителя местного военного комиссариата. Несколько хваловских мужиков под командой Евгения Григорьева конвоировали их.
Павел Шипуло, помогавший несколько дней назад производить «мобилизацию» крестьянских лошадей, любовью у колчановцев не пользовался. Увидев его, толпа глухо зашумела.
— А ведь надо бы убить Павлушку… — сказал Григорьеву один из мужиков.
— Нет… — подумав, ответил тот. — Он — арестованный. Нельзя никак убить. Не приказано.
— А если побить? — почесав затылок, спросил мужик. — Побить-то можно?
— Отчего же не побить? — ответил Григорьев. — Про это приказу нет. Побейте немножко.
«Началась, — как показал на допросе Семен Иванович Кравцов, — отвратительная сцена».
Сам он в это время сновал в толпе и уговаривал пройти в школу и провести там общее собрание, но его никто не слушал. Так получилось, что большинство комитетчиков, отличившихся при реквизиции лошадей, жило на этом берегу Сяси, и мужики пустились на их поиски.
Наконец Кравцов увидел в толпе Якова Ермолаева, бывшего прапорщика. Тот внимательно наблюдал за происходящим.
— Яков Васильевич! — бросился к нему Кравцов. — Ты видишь, что происходит?! Это же восстание!
— Не надо было торопиться лошадей отбирать. Наши комиссары отличиться решили, вот и получили свое…
— Но это же восстание! Надо что-то делать!
— На станцию сходить надо… — ответил Ермолаев. — Узнать, что там, в Званке, делается. Если такое только у вас — пропадем.
Как видно из показаний, Яков Васильевич Ермолаев отличался серьезностью и осмотрительностью. Опасения его подтвердились. Ни о каких «сорока вагонах» вооруженных крестьян, ни о каких баржах с войсками, «движущихся на подмогу», здесь не слышали. В Званке и Новой Ладоге никакого восстания не было.
«Мы вернулись назад. По дороге все время говорили о создавшемся положении и пришли к выводу, что из восстания ничего толкового не выйдет, скорее всего, это ловушка, и все это нужно прекратить»{262}.
Мы процитировали показания С.И. Кравцова, но похоже, что благоразумие исходило только от Я.В. Ермолаева, действительно ясно видевшего всю бесперспективность затеи. Умом Кравцов, наверное, тоже соглашался с ним, но… Ему так хотелось, чтобы восстание началось!
2
Тут, по-видимому, нужно рассказать о Семене Ивановиче Кравцове подробнее.
Он вырос в семье управляющего имением «Лемон». Получил приличное образование, стал агрономом. Работал в Мышкинском уезде Ярославской губернии. Здесь и вступил в партию эсеров.
В Колчаново Кравцов вернулся в апреле 1918 года. Его отец ослеп, и Семен Иванович приехал «спасать семью от голодной смерти». Возможно, заботы о хлебе насущном и заставили Кравцова отойти от партийной деятельности, но в эту ночь 19 августа, когда его разбудили в саду вооруженные хваловские крестьяне, прежние эсеровские мечтания вновь вспыхнули в нем.
Благоразумия хватило Кравцову только на дорогу со станции. В чайной прапорщика Шипуло он позабыл о мудрых советах Ермолаева. Да и как было не позабыть, если здесь кипела столь любезная эсеру народная стихия: говорили о притеснениях большевиков, об арестах, писали приказы, посылали людей поднимать соседние волости, а на улице, перед чайной, волновалась все прибывающая и прибывающая толпа.
Наступал звездный час Кравцова.
«Я страшно волновался. Я смотрел на взбунтовавшийся народ и думал, куда он пойдет, во что выльется это восстание, кто приберет к рукам эту темную массу и как бы не использовали ее господа-помещики, один из которых — Пименов — стоял на балконе и любовался оттуда начавшимся восстанием. Боялся я и англичан, которые были так близко и которые несли с собой кадетскую программу. (Выделено нами. — Н.К.) Всего этого было довольно, чтобы, когда меня попросили быть председателем собрания, я, не колеблясь, ответил согласием»{263}.
Открывая собрание, Семен Иванович сказал речь.
Он говорил о том, что необходимо прежде всего понять, за что и против кого надо бороться. Во всяком случае, не против советской власти, которая ничего, кроме пользы, не принесла крестьянам.
Нет! Бороться нужно против партийной власти, которая поднимает народ на кровавую борьбу, чтобы остановить «строительство жизни России».
— И поэтому! — все более возбуждаясь, выкрикивал Кравцов. — Мы должны поставить своей целью защиту нового Учредительного собрания! Мы должны потребовать, чтобы были назначены выборы в него!
Он говорил долго и, как ему казалось, просто и доходчиво.
И, увлекшись, не замечал уже, что крестьяне перестали слушать его, разговаривали между собой, совсем не обращая внимания на оратора. Те же, кто слушал, слышали в речи только свое, совсем не то, что хотел сказать Кравцов.
«Семен Кравцов, — рассказывал на допросе в ЧК его тезка, сапожник Козлов, — призывал организоваться и сформировать боевую дружину, чтобы дать отпор красноармейцам. Еще он говорил об Учредительном собрании. Он много чего говорил, и всего я упомнить не могу»{264}.
«Когда говорили Кравцов и Гамазин, которые призывали организоваться, вооружаться, — вторит ему крестьянин Василий Космачев, — я был и слушал. Когда говорил Баранов, я пошел пить чай, так что не знаю, чего еще говорили и долго ли»{265} …
Как признавался сам Семен Иванович, крестьян совсем не тронули его опасения насчет англичан, «которые несли кадетскую программу». Не слишком заинтересовали крестьян и перевыборы в Учредительное собрание.
«Несмотря на все мои усилия обсудить этот вопрос и вызвать других ораторов на трибуну — сделать этого не удалось. Кое-кто говорил из толпы отдельные фразы, но слишком приподнятое настроение мешало хладнокровному обсуждению вопроса. Он был уже предрешен. Рассуждать никто не хотел, и по отдельным выкрикам я понял, что толпа, не рассуждая, просто пойдет по пути разрушения»{266} …
Понятно, что камера в Новоладожском домзаке — не лучшее место для сочинения мемуаров, но все-таки читаешь эти показания и видишь, что не столько даже чекистам, сколько самому себе снова пытается и не может объяснить Семен Иванович случившееся. Да и как объяснишь, если, не вняв его речам, «толпа» пошла «по пути разрушения», совершила роковую, по мнению Кравцова, ошибку — не выбрала его своим руководителем.
«Дальше произошли перевыборы исполкома. Председателем был избран без всякого обсуждения Иван Колчин, товарищем — Семен Гамазин, секретарем — Сергей Востряков. Затем приняли хваловский план организации дружины и избрали военный комитет в составе трех лиц. Председатель — Яков Ермолаев, товарищами — Сергей Большее и Петр Завихонов. На этом я хотел закончить собрание, но тут раздались крики: “Давай главное! Комиссаров надо порешить!”
Видя сильное возбуждение, мне хотелось замять этот вопрос, но мужики с налитыми кровью глазами требовали решить его немедленно. Поставили вопрос на баллотировку. (Выделено нами. — Н.К.). Единогласно постановили последнее. Сразу посыпались предложения. Одни предлагали расстрелять арестованных в присутствии схода, другие — поручить расстрел военному комитету, третьи — отправить арестованных на Спасовщину. Последнее предложение после упорной борьбы и было наконец принято»{267}