– Так вот вы какой плотник! С чужого берега!
– Какая тебе разница, с какого я берега! – грубо прервал Евдокимов. – Мне нужно золото, и ты мне его покажешь!
Евдокимов как ни в чём не бывало подбросил сучьев в костёр. Он затрещал и вспыхнул ярче. На маленькой поляне, окружённой вековыми деревьями, молча сидели два русских человека, два врага. Они ещё недавно по-братски делили хлеб, один из них спасал жизнь другому, а сейчас беспредельная тайга стала тесна для них.
– А показать, где нашли золото, вам всё-таки придётся, – мрачно сказал Евдокимов. – В ваших это интересах, а то...
Он подбросил на ладони пистолет.
– Не выйдет! Не покажу, – отрезал Соколов. – Какая разница, убьёте вы меня сейчас или после того, как я приведу вас к золоту?
– Клянусь, ни один волос не упадёт с вашей головы!
– В это я верю, – иронически заметил лётчик. – Причёску, возможно, и не испортите, но...
– Не валяйте дурака! – оборвал Евдокимов. – За некоторые услуги платят щедро, и не песком, которого много с собой не унесёшь. Были бы дальновидным человеком, вы бы это поняли.
Соколов напряжённо думал.
Что побудило диверсанта в тайге у костра принять вызов и начать откровенный разговор? Вряд ли Евдокимов действительно старался завербовать его в лагерь врагов. Он, как матёрый разведчик-диверсант, должен был бы за многие годы научиться хотя бы немного разбираться в людях и понять, что его случайный таёжный спутник совсем не из того теста, из которого «пекут» изменников Родины. Если он и сделал такую попытку, то больше для того, чтобы поддразнить измученного человека, приговорённого им к смерти.
Соколов поднял глаза, и Евдокимов прочёл в них ненависть и презрение.
– Чувствую, – сказал он, усмехнувшись, – будь в ваших руках эта штучка, – он показал на пистолет, – вы сейчас торжественно произнесли бы: «Именем Российской Советской Федеративной Социалистической Республики за измену Родине Евдокимов приговаривается к смертной казни...» Но хозяин положения – я, и, когда рассветёт, вы поведёте меня к золоту.
– Врёшь, гад!
Не давая себе отчёта в своих действиях, Соколов сгрёб в охапку горящий костёр и одним движением опрокинул его на Евдокимова. Враг инстинктивно поднял руки, чтобы защитить лицо от огня. В это мгновение Соколов, изловчившись, толстым горящим суком изо всех сил ударил Евдокимова. Пистолет отлетел в сторону. У Соколова откуда-то появились силы. Изогнувшись, он схватил пистолет и снял его с предохранителя. Опомнившись, Евдокимов бросился на Соколова с ножом. Лётчик успел отвести удар от груди, но нож прошёл своим остриём от правого виска около глаза, через всю щёку до подбородка. Рана была не глубокой, но сильно кровоточащей. Плохо видя из-за крови, залившей глаз, почти не целясь, Соколов нажал спусковой крючок. Раздался выстрел, повторенный таёжным эхом.
Евдокимов, выронив нож, схватился за плечо, резко повернувшись, побежал прочь от костра. Вдогонку грохнул второй выстрел. Хозяином положения стал Соколов.
– Собаке – собачья смерть! – прокричал он, стреляя в третий раз.
Евдокимов остановился, чуть подался вперёд, качнулся и рухнул на землю, скрывшись в высокой траве.
...Прошло нервное возбуждение схватки, и Соколов в изнеможении упал. Каждое движение причиняло ему ноющую боль. Он сунул пистолет в карман и ощупал свою рану. Кровь ручейками стекала с лица на грудь. С трудом стянул он с себя замшевую рубашку и майку, выбрал место посуше и прижал трикотаж к пылающей щеке. Он долго лежал так, не отрывая руки с майкой от лица.
Ночной холодок несколько успокоил его.
Рассветало. Соколов попытался подняться сначала на колени, а потом, оперевшись свободной рукой о землю, на ноги.
Качаясь, стоял он у чахлой берёзки, держась за её тонкий ствол, и долго смотрел на лежавший шагах в тридцати от него труп страшного человека, едва не лишившего его жизни.
У места схватки, среди разбросанных обугленных головешек что-то чернело. Приглядевшись, он увидел сапоги Евдокимова, которые тот сушил у костра. Вот это находка! Как ни противно, их надо взять; свои-то совсем развалились. Тут же лежал мешок. Соколов вывалил из него содержимое. Решил взять советские деньги, паспорт, немного хлеба, две банки консервов, записную книжку, карандаш. Другие вещи оставил на месте. Левой рукой поднял за лямки мешок, правой – продолжал прижимать майку к лицу. Так и пошёл он к реке, ступая босиком по влажной траве и колючему валежнику.
Путь был короток, но тяжёл. Пришлось пробираться сквозь густые заросли. Но вот под ногами захлюпала прибрежная болотистая жижа. Лес стал редеть. Ещё несколько десятков неимоверно трудных шагов, и Соколов вышел к реке, заросшей камышом у берегов. Только сейчас, торопливо напившись и остудив в воде натруженные ноги, он распорол ножом старые голенища и натянул доставшиеся ему слишком просторные сапоги. Майка прилипла к запёкшейся ране, а отодрать ткань он побоялся. Соколов очень устал и прилёг на сухую кочку. Ныла каждая косточка, болела каждая мышца. Лётчик вытянулся и забылся в полусне.
Ему мерещилось, будто он едет в чёрном автомобиле. На заднем месте, слева от него, сидел незнакомый человек, справа – Евдокимов. Кто был впереди, Соколов не видел. Он с недоумением смотрел на Евдокимова.
– Не узнаёшь? – сквозь редкие почерневшие зубы процедил тот.
– Куда вы меня везёте? – спросил лётчик.
– На «Кречет». Его срочно нужно перегнать в Германию!
– Такой самолёт – к фашистам?! – воскликнул лётчик. – Что это значит?
– Всё в порядке, Юрий Александрович, – спокойно сказал Евдокимов. – Вы полетите вместе с женой и с сыном в Берлин. Разве не видите, кто сидит впереди вас?
Тут Соколов заметил жену, закрытую густой вуалью, а на коленях у неё – сына, одетого во всё чёрное.
– Нина! – вырвалось у лётчика.
– Успокойся, Юра! – тихо и грустно сказала жена. – Меня с сыном на твоих глазах сейчас расстреляют, если ты не полетишь. А ты, конечно, не полетишь? Не подчиняйся им!
Соколов хотел выскочить на ходу, но сильные руки крепко держали его. Он начал вырываться, звать на помощь, и в эту минуту раздались громкие выстрелы, которые участились до пулемётной трескотни, перешедшей в ровный гул мотора.
Наступило то еле уловимое состояние, когда мозг переходит от дремоты к бодрствованию, а окружающее кажется продолжением только что виденного сна.
Чуть в стороне над густой тайгой проплыли два самолёта.
«Неужели поиски «Кречета» ещё продолжаются», – подумал лётчик. Он смотрел вслед уходящему самолёту, пока две чёрные точки не растаяли в воздухе, потом оглянулся по сторонам.
Совсем рядом в камышах что-то чернело. Он не подошёл, а подполз поближе и увидел небольшой плот – пять кое-как связанных неотёсанных брёвен.
«На этом плоту, вероятно, кто-то переплыл реку, – мелькнула мысль. – Значит, я могу плыть по течению».
Лётчику удалось вползти на плот и оттолкнуть его. В полусознании Соколов всё же сумел подложить под голову тощий мешок. Дальше он уже ничего не помнил.
Дальше пути нет
Серёгин был озабочен. Случилось то, чего он опасался: поисковая группа Клюева потеряла след нарушителя. Первые радиограммы были обнадёживающими. Пограничники упорно продвигались вперёд по еле заметному следу человека, который шёл от места падения «Кречета» на северо-запад. Временами след терялся, но благодаря тому, что нарушитель придерживался более-менее точного направления и в густых кустах оставались на колючках обрывки одежды, след сравнительно легко обнаруживался снова. Нетрудно было найти отпечатки ног в низменных сырых местах. Всё шло хорошо; но вот Клюев сообщает, что третьи сутки топчется на месте. Разведчики «прочёсывают» тайгу, уходят вперёд и возвращаются обратно к исходному пункту, так ничего и не обнаружив. Собака словно утратила нюх.
Земляной покров в тайге сухой, неподатливый. Он не может долго хранить отпечатки обуви, а запах человека быстро выветривается... Клюев не виноват в неудаче.
Серёгин приказал Клюеву ждать соединения с основной группой.
Майор вздохнул и неожиданно улыбнулся. Он вспомнил любимую поговорку своего деда: «Пока человек дышит, он может ещё исправить свою ошибку», а тут, кажется, и ошибки-то не было...
...Через сутки после соединения, продолжая движение в северо-западном направлении, обе группы, вновь составившие отряд, вышли на полянку, окружённую такими ровными рядами молодых елей, словно сажал их здесь опытный садовник-декоратор.
Через сотню-другую шагов был найден пепел и обуглившаяся головешка от костра.
Пограничники обрадовались: след был неожиданно обнаружен вновь. Дальше он стал ещё ясней. Была найдена шкура косули и следы у костра, свидетельствовавшие о том, что на нём готовилось жаркое.
– Теперь он запасся продовольствием и сможет далеко уйти, – заметил Серёгин. – Но всё же мы его поймаем, – уверенно добавил он.
Наступили сумерки, и дежурный Ларин занялся приготовлением ужина. Он с Каланчой пошли искать воду. Скоро натренированный слух пограничников уловил тихое журчание водной струи.
– Слышишь? – сказал Ларин. – В этих зарослях ключ бьёт. Давай посмотрим.
В лесу было темно, но не возвращаться же с пустыми руками! Освещая путь карманными фонариками, бойцы проникли в тот самый котлован, который был обнаружен Соколовым. И когда Каланча, черпая воду, осветил электрическим лучом дно, он так же, как лётчик, удивился:
– Смотри-ка, Ваня, какой странный жёлтый песок на дне! Сроду такого не видывал!
Ларин, когда волновался, начинал заикаться, а на этот раз у него совсем отнялся язык.
– Ты по-о-онимаешь? – обрёл он, наконец, дар речи. – Мой дядя в Кра-кра-красноярском крае тоже так нашёл. Э-э-это чистое зо-о-о-ло-то! – Ларин опустил руку в холодную воду и загрёб целую горсть песка. Во-вот он, з-з-золотой песок!
Оба, забыв про воду, помчались к Серёгину.
– Товарищ майор! Смотрите, что мы нашли! – влетая в палатку, закричал Каланча. – Чистое! Червонное!