ди говорили в основном то, что считали нужным довести до Лю Шаоци Мао Цзэдун и его приверженцы. Кроме того, они были также обеспокоены судьбой своих близких и своей собственной карьерой и судьбой.
Один из них сказал: «Мы работали здесь много лет. Вы работаете так, словно для вас нет ни дня ни ночи. При этом живете очень просто, скромно. Тут не о чем говорить… Как же все-таки могло получиться, что вы совершили ошибку?»
Весьма характерный ход мыслей «простого» китайского человека той эпохи. Он не сомневался в том, что Мао Цзэдун прав, а Лю Шаоци совершил политические ошибки. И здесь все личные достоинства человека, его безупречное поведение отходили на задний план, ничего не значили; политика была главным, «политика — превыше всего*, а потому на Лю Шаоци следовало смотреть как на совершившего политические ошибки руководителя партии. Только такая позиция позволяла рядовым сотрудникам аппарата хотя бы на время сберечь свою собственную жизнь.
Другой сотрудник обслуживающего персонала заметил: «Вам все же нельзя думать только о том, как тащить за собой телегу, и не поглядывать вперед, на дорогу!» Лю Шаоци упрекали в том, что он ошибся в стратегии, пошел не по тому пути, который указывал Мао Дзедун.
Итак, даже для тех, кто если не всю жизнь, то много лет провел вблизи от руководителей страны, Лю Шаоци был всего лишь практическим исполнителем указаний Мао Цзэдуна. Получалось так, что в КНР был только один вождь, а все остальные должны были быть исполнителями его воли. Любой исполнитель, в том числе и глава государства, председатель КНР, «человек номер два» в партии, мог быть произвольно и бездоказательно в одну секунду объявлен Мао Цзэдуном деятелем, совершившим ошибки в политике, и это утверждение не подлежало сомнению. Более того, выжить можно было, только слепо следуя за Мао Цзэдуном. Такова была тогда обстановка в партии и в стране.
Третий сотрудник обслуживающего персонала бросил упрек: «Направить на места рабочие группы — это ведь важнейшее дело. Как же вы не запросили указания у председателя Мао Цзэдуна?» И этот человек был убежден в абсолютной правоте Мао Цзэдуна. Было очевидно, что Лю Шаоци не мог найти понимания ни в партийном, ни в государственном аппарате. Люди, жившие в Китае, хотя и страдали от разных бед, но каждый конкретный человек, когда дело касалось его судьбы, старался прежде всего публично продемонстрировать свою лояльность Мао Цзэдуну и благодаря этому сохранить жизнь, свою и своих родных. Китайцы не разволновались из-за того, что Лю Шаоци был отнесен к числу политических деятелей, совершивших, по мнению Мао Цзэдуна, политические ошибки. Разрыв между Мао Цзэдуном и Лю Шаоци не расколол население КНР. Лю Шаоци остался наедине со своими бедами и страданиями. Он с самого начала «культурной революции» находился во власти Мао Цзэдуна.
Лю Шаоци был столь подавлен тем, что услышал, что все время, пока длилась эта встреча, хранил молчание. И после нее он продолжал молчать. Только спустя несколько часов в кругу семьи Лю Шаоци сказал: «Я не понимаю, что происходит; но я постараюсь не отставать от развития ситуации!»[57].
Лю Шаоци был поражен тем, что утрачивает связь, которая, как он думал, у него раньше была не только с детьми, но и с народом, даже с теми людьми, с которыми он общался каждый день. К удивлению Лю Шаоци, оказывалось, что в этой обстановке, да и, собственно говоря, вообще в КПК и в КНР при единоличной власти Мао Цзэдуна, в существовавшем тогда китайском обществе, структуру которого он так долго создавал вместе с Мао Цзэдуном, люди готовы были легко отказаться от уважения к нему, к его делам. Очевидно, что Лю Шаоци мучил вопрос о том, почему так происходило; он искал ответ на него везде и всюду и, вероятно, поэтому счел нужным беседовать с людьми, которые держались за свои должности, докладывая «куда надо» о всех его словах и поступках.
Понимал ли Лю Шаоци уже тогда, что Мао Цзэдун действительно ведет против него борьбу как против смертельного врага, т. е. что речь идет о его жизни? Во всяком случае, Лю Шаоци был загнан в тупик; он много размышлял и никак не мог прийти к окончательным выводам. При этом он продолжал подчиняться правилам, установленным в КПК. Из них, в частности, следовало, что партией, которого обвиняли в совершении политических ошибок, должен был давать разъяснения, оправдываться.
О презумпции невиновности в партии, руководимой Мао Цзэдуном, да и самим Лю Шаоци, речи никогда не было. Если вождь или его соратники полагали, что кто-то виноват, то человеку приходилось оправдываться. Его оправдания обычно использовались как лишнее доказательство его же вины. Это был заколдованный круг. Это была бесчеловечная практика бесчеловечной машины власти, рожденная бесчеловечной теорией в бесчеловечных умах.
После того как Лю Шаоци был отстранен от работы, «отведен (отставлен) в сторону», внутри руководства партии, в недрах партийного аппарата (в данном случае имеются в виду только внутрипартийные структуры, действовавшие по заданию Мао Цзэдуна, или люди, выполнявшие его указания) начался процесс определения характера ошибок в политической деятельности Лю Шаоци. При этом с самого начала подразумевалось, что его действия были ошибочными; стороны в конфликте внутри руководства КПК и КНР находились в неравном положении: нападающая сторона была не обязана реагировать на разумные доводы обвиняемого. Лю Шаоци же должен был оправдываться, объяснять свои действия, каяться и признавать ошибки.
Подчеркнем, что расследование велось по партийной линии. На деле Лю Шаоци был лишен сразу же всех политических и гражданских прав. Он уже не имел возможности действовать не только как председатель КНР, но и как гражданин КНР. Нормы Конституции КНР на него не распространялись. В понимании партии Мао Цзэдуна внутрипартийные решения и разбирательство были вне и выше Конституции и законов государства.
Расследование по партийной линии было также дальнейшим (скажем, по сравнению со сталинским периодом в ВКП(б) и СССР) шагом Мао Цзэдуна по усовершенствованию системы преследований своих политических противников или тех, кого он считал таковыми. Расследование по партийной линии не требовало передачи дела в судебные органы, не требовало соблюдения каких бы то ни было законов. Оно становилось как бы внутренним, своего рода семейным делом партии. Обвиняемый или преследуемый как бы выводился из категории граждан КНР и оставался только собственностью или принадлежностью партии, имуществом партии, с которым она могла поступить по своему произволу; при этом партия — это был исключительно Мао Цзэдун. Основной принцип партийна: «Я — человек партии и признаю суд только моей партии» — был возведен в абсолют, использовался для бесконтрольной расправы с людьми, для того, чтобы творить беззакония.
Для этого существовала целая система тюрем, концентрационных лагерей или лагерей трудового перевоспитания, в которых люди испытывали мучения, но обратиться в суд у них не было даже формальной, не говоря уже о физической возможности, так как все эти репрессии стали внутрипартийными, не касались никого, кроме партии, ее высшего суда, т. е. мнения Мао Цзэдуна и тех политических чиновников, кому он доверял в тот или иной момент или исторический период, которым и поручалось расследование такого рода дел, вынесение приговоров и их исполнение все по той же партийной линии.
Кстати сказать, когда настала пора и оказалось возможным и необходимым дать новую оценку тому, что произошло с Лю Шаоци, то обстановка в стране, а это было на рубеже 80-х годов, хотя и после смерти Мао Цзэдуна, оставалась такой, что никто, даже родственники Лю Шаоци не могли обратиться в суд и потребовать наказать за беззакония и преступления, совершенные Мао Цзэдуном и его приверженцами, имея в виду даже чисто уголовные аспекты их злодеяний, нарушения правовых норм и Конституции страны в «деле» Лю Шаоци.
В августе и октябре 1966 г. Лю Шаоци пришлось дважды выступать с документами, которые в КПК в то время именовались «самокритикой», «самоанализом», «самоизобличением» или «саморазоблачением». В листовках, распространявшихся в то время в Пекине, в частности, сообщалось, что впервые он представил такой документ 22 августа 1966 г. Это заявление было направлено им в ЦК КПК для того, чтобы высказать свое мнение по вопросу о предъявленных ему обвинениях в совершении политических ошибок. Фактически это была часть борьбы Лю Шаоци в защиту своей правоты. Формально он получил возможность по-своему трактовать то, что было определено как его ошибки. Однако при этом те люди, которые расследовали его дело, обычно использовали такого рода «самопризнания», как документы, к которым подходили исключительно с критических позиций; на основании их строились дальнейшие обвинения, их использовали для того, чтобы унижать подследственного партийца и продолжать выдвигать обвинения в его адрес.
В своем «покаянии» Лю Шаоци заверял, что ошибался он не преднамеренно, а просто потому, что не понял глубины идей Мао Цзэдуна, сразу не осознал необходимости наращивания массового движения и именно потому проявил излишнюю осторожность, когда решил не пускать это движение на самотек, а ввести его в организационные рамки, направив в некоторые вузы и учреждения рабочие группы. Не признавая себя врагом идей Мао Цзэдуна, автор «самоанализа» твердо заявлял, что он никогда не занимался «закулисной деятельностью», и подчеркивал, что теперь вообще отошел от практического руководства «культурной революцией». Это утверждение перекликалось с тем, что скажет Лю Шаоци в ноябре 1966 г.: «Начиная с XI пленума ЦК КПК 8-го созыва я не участвую в руководящей деятельности, и за культурную революцию с меня не должно быть спроса»[58].
На этом этапе Лю Шаоци, вероятно, еще надеялся ограничить дело вопросом о направлении рабочих групп или просто писал лишь о том, о чем стали открыто говорить на заседаниях руководства в июле-августе 1966 г., бросая обвинения в его адрес. Лю Шаоци, по сути дела, реагировал лишь на открыто прозвучавшие на заседаниях руководства выпады по поводу его деятельности летом 1966 г., всячески подчеркивая, что он не враг идей Мао Цзэдуна, не занимался закулисной деятельностью и допустил лишь ошибки тактического характера, частично затруднившие осуществление планов Мао Цзэдуна. Лю Шаоци стремился оставаться одним из высокопоставленных функционеров партии, попавшим, правда, в политически сложное положение. Ставя вопросы таким образом, он создавал основу для возможного, как ему казалось, дальнейшего политического маневрирования. Прямая политическая конфронтация с Мао Цзэдуном в КНР того времени была просто невозможна.