авить ситуацию, положить коней беззаконию в деятельности Мао Цзэдуна и его «штаба». В то же время становилось все более очевидно, что для Мао Цзэдуна и его приверженцев Лю Шаоци был нужен в тот момент уже только как «живая политическая мишень», используя которую можно было придать ускорение «культурной революции».
Возможно, именно поэтому, с другой стороны, Лю Шаоци в беседе с Мао Цзэдуном изложил свою позицию в расчете на потомков: по сути дела, он осудил «культурную революцию» Мао Цзэдуна, выступил в защиту партии, как бы попутно заметив, что мог бы начать все сначала в Яньани. Лю Шаоци чувствовал себя при этом в качестве представителя интересов подавляющего большинства членов партии, а возможно, и вообще китайского народа, хотя многие тогда этого не понимали. Одним словом, Лю Шаоци перед лицом Мао Цзэдуна, при разговоре с ним с глазу на глаз не оробел и не дрогнул, остался тверд до конца и даже при последней представившейся ему возможности высказать Мао Цзэдуну свое мнение не пошел на принципиальные уступки, позволив себе обидный для Мао Цзэдуна намек на то, что всю свою «культурную революцию» тот затеял, в частности, для того, чтобы отнять у него пост председателя КНР, который Лю Шаоци, проявив широту души, предложил Мао Цзэдуну у него забрать.
Думается, что Лю Шаоци, зная характер Мао Цзэдуна, к тому времени понимал, что своим поведением он подписывает себе смертный приговор. Но он не мог поступить иначе. Лю Шаоци был человек сильного характера. Его можно было уничтожить физически, но нельзя было заставить сдаться, отступить от своих главных позиций. Лю Шаоци был во власти Мао Цзэдуна, который мог терзать его плоть так, как он того хотел. Однако духовно Лю Шаоци не сломался и не покорился ему. Мао Цзэдуну оставалось находить удовлетворение только в том, чтобы сделать уход Лю Шаоци из жизни как можно более мучительным и медленным.
После этой беседы Лю Шаоци очень скоро испытал на себе реакцию Мао Цзэдуна и исполнителей его воли на свое поведение и свою позицию во время состоявшегося разговора. Ведь Мао Цзэдун, бесспорно, расценил предложения Лю Шаоци как вызов, как показатель того, что Лю Шаоци продолжает считать, что историческая правда на его стороне, что история решит его спор с Мао Цзэдуном в его пользу, что Лю Шаоци никогда не пойдет на уступки в вопросе о методах проведения этой политической кампании, а это, с точки зрения Мао Цзэдуна, означало и противодействие его далеко идущим политическим замыслам, да и вообще его мировоззрению. Поэтому с Лю Шаоци следовало поступать как со смертельным врагом.
«Бунтари» — работники обслуживающего персонала резиденции руководства КПК-КНР, т. е. «пекинского Кремля» — Чжуннаньхая, ворвались в дом Лю Шаоци, расклеили там дацзыбао и лозунги, провели митинг «критики и борьбы», на котором объектом нападок стал Лю Шаоци.
На все обвинения, которые ему предъявлялись во время этого митинга, Лю Шаоци отвечал, что он никогда не выступал против идей Мао Цзэдуна, а лишь иногда отклонялся от них, никогда не выступал против самого председателя Мао Цзэдуна, а лишь порой расходился с ним во взглядах на текущую работу.
В полночь 16 января 1967 г. Чжоу Эньлай, который после смешения Лю Шаоци фактически занял его место, став первым помощником Мао Цзэдуна по повседневному руководству партией, порекомендовал Ван Гуанмэй «выдержать испытания»[79]. На языке Чжоу Эньлая и «культурной революции» это означало, что руководство партии приказывало Ван Гуанмэй добровольно отдать себя на расправу участникам собраний и митингов «критики и борьбы». В словах Чжоу Эньлая содержалась скрытая угроза: если Ван Гуанмэй сама, так сказать добровольно, не пойдет на эти митинги, то Чжоу Эньлай не гарантирует, что ее не схватят в доме Лю Шаоци и не отправят туда насильно. Это еще одно проявление «дипломатии» Чжоу Эньлая.
На следующий же день, после звонка Чжоу Эньлая, в особняке председателя КНР сняли телефон, соединявший членов Политбюро ЦК КПК, и Лю Шаоци с этого момента, если бы даже и захотел, уже не мог позвонить ни Мао Цзэдуну, ни Чжоу Эньлаю, ни кому бы то ни было еще из руководителей партии и государства[80].
Можно предположить, что все это стало непосредственным результатом аудиенции 13 января 1967 г. у Мао Цзэдуна.
Изоляция
Таким образом, в середине января 1967 г. прервались почти все связи Лю Шаоци с внешним миром. Только его дети, выезжавшие за стены Чжуннаньхая, привозили из города домой малоформатные газеты, листовки, рассказывали о новостях.
В это время начался «захват власти» у парткомов и государственных учреждений в центре и на местах. Многих из тех, кого отстраняли от власти, обвиняли в связях с Лю Шаоци или в симпатиях к нему. Активисты массовых организаций при этом заявляли: «Мы как раз и хотим разнести вдребезги и уничтожить Устав партии, состряпанный Лю Шаоци и Дэн Сяопином, Наш Устав партии — это непобедимые идеи Мао Цзэдуна. Мы хотим быть членами маоцзэдуновской Коммунистической партии Китая. Мы не желаем быть членами партии царствуюшего дома Лю (Шаоци)»[81].
Внутри руководства КПК в начале 1967 г. нашелся человек, который возражал против некоторых обвинений в адрес Лю Шаоци.
Член Политбюро ЦК КПК Чэнь И в своей речи перед членами молодежных организаций, оказавшейся его последним публичным выступлением, 16 февраля 1967 г. заявил: «Сейчас кое-кто ведет нечестную игру. Ну хочется тебе занять высокий пост — так ладно, поднимайся, но не по людям же, не на чужой крови… Делами ЦК… занимаются, выдвигая вперед зеленую молодежь. На Ванфуцзин (главной торговой улице Пекина. — Ю.Г.) вывесили листовку с перечислением „ста преступлений“ Лю Шаоци. (Одно из обвинений состояло в том, что Лю Шаоци выступил на VIII съезде КПК с докладом о работе партии якобы без ведома Мао Цзэдуна. — Ю.Г.) Но ведь доклад на VIII съезде партии был одобрен Политбюро! Как же можно возлагать ответственность на него одного?»[82].
В свою очередь, Цзян Цин, имея в виду и это выступление Чэнь И, заявляла: «Старые негодяи (т. е. ветераны-руководители КПК, маршалы и заместители премьера Госсовета КНР, подвергавшиеся критике и нападкам в это время. — Ю.Г.) хотят пересмотреть дело Лю Шаоци, Дэн Сяопина»[83].
21 марта 1967 г. Кан Шэн представил Мао Цзэдуну и ЦК КПК доклад, в котором говорилось, что имеются достоверные материалы о «предательстве» Лю Шаоци (в пользу Гоминьдана), и была запрошена санкция на создание группы для расследования особого дела Лю Шаоци. Доклад Кан Шэна был доведен до сведения членов Политбюро ЦК КПК[84].
В конце марта в малоформатной печати появились сообщения о том, что Лю Шаоци выведен из Политбюро ЦК КПК: «25 марта 1967 г. в Пекине закончилось заседание Постоянного комитета Политбюро ЦК КПК. Линия Мао Цзэдуна одержала решающую победу. Лю Шаоци и Дэн Сяопин отнесены к элементам, выступающим против партии, против социализма, против идей Мао Цзэдуна»; «Лю Шаоци и Дэн Сяопин изгнаны из Политбюро ЦК КПК»[85].
В официальной печати об этих решениях сообщений не было, однако это похоже на правду, поскольку отражает суть происходившего.
В эти же дни по указанию Мао Цзэдуна по всей стране началась критика работы Лю Шаоци «О самовоспитании коммуниста» — теоретического труда, который широко пропагандировался и изучался членами КПК в первой половине 60-х годов.
В первой декаде апреля руководством партии было принято решение развернуть движение за «широкую критику», цели которого Чжоу Эньлай разъяснял так: «Имеется в виду критика Лю Шаоци и местных оппозиционеров»; кампания должна была разворачиваться вокруг установки «о борьбе двух линий в партии», т. е. линий Лю Шаоци и Мао Цзэдуна[86].
В марте 1967 г. через малоформатную печать по всей КНР распространялось утверждение о том, что Лю Шаоци называл кинофильм «Тайны цинского двора» патриотическим, а себя в этой же связи именовал «красным компрадором»[87].
Таков был новый поворот массовой кампании с использованием имени Лю Шаоци как главного объекта нападок.
Кинофильм «Тайны цинского двора» появился в прокате в 1950 г. Он демонстрировался недолго и быстро сошел с экрана. К началу «культурной революции» с момента появления этой кинокартины прошло полтора десятилетия, и фильм был основательно забыт. В «Тайнах пинского двора» показывались события начала XX в.: взаимоотношения внутри императорского дома накануне падения династии Цин, иностранцев и участников восстания ихэтуаней.
Все обвинения в адрес Лю Шаоци были основаны, как это вполне очевидно, на извлеченных из архивов секретных или специальных служб донесениях агентов. Один из них передавал, как они ему запомнились или как он их выдумал, слова Лю Шаоци, опенку, которую он дал этому кинофильму после его просмотра. Таким образом, речь шла о фразе, которую человек обронил (или не обронил), выходя из кинозала пятнадцать лет тому назад. Вот что стало формальным поводом для этой пропагандистской и массовой кампании, охватившей всю КНР.
Попутно представляется уместным вспомнить, что из таких же архивов, очевидно, была извлечена и оценка, которую дал Лю Шаоци после просмотра в Пекинском народном художественном театре спектакля по пьесе Пао Юя «Гроза». Лю Шаоци тогда сказал: «Глубоко! Глубоко! Очень глубоко!» На основании этих нескольких слов во время «культурной революции» Лю Шаоци в листовках, распространявшихся в Пекине, обвиняли в том, что он «проповедует гуманизм», В этой же связи критике и репрессиям подверглись автор пьесы и все участники и создатели спектакля.