По-видимому, Лю Шаоци постоянно держал при себе эти два документа как своего рода свидетельство своей благонадежности, поскольку Мао Цзэдун письменно подтвердил, что он удовлетворен их содержанием. Лю Шаоци надеялся на силу этих «охранных грамот». Во всяком случае, он хотел «вооружить» своих детей знанием подлинных документов, свидетельствовавших как о самом Мао Цзэдуне и его позиции в деле Лю Шаоци, так и о взаимоотношениях между ними.
Во время очередного сборища, происходившего 18 июля 1967 г., применив грубую физическую силу, Лю Шаоци заставили низко согнуться и в течение двух часов не позволяли выпрямиться, не давая сказать ни слова, а затем Лю Шаоци отделили от членов его семьи — как оказалось, навсегда (он видел их после этого только раз, во время судилища над ним на массовом митинге в августе 1967 г.), и оставили под охраной в переднем дворике дома, там, где находился его кабинет. Ван Гуанмэй оторвали от мужа и детей и отвели на задний дворик, а детей расселили по другим помещениям. Не только Лю Шаоци, но и все члены его семьи были лишены свободы передвижения. В доме произвели очередной обыск[116].
Одновременно с малолюдным, камерным, но жестоким судилищем в Чжуннаньхае за его стенами, в Пекине, был проведен массовый, с участием более 100 тыс. человек, «митинг критики» Лю Шаоци как «самого крупного деятеля в партии, идущего по капиталистическому пути»[117].
В июле-августе 1967 г. «при подстрекательстве Цзян Цин» руководители и активные члены ГКР Чэнь Бода, Ван Ли и Ци Бэньюй дали указания всем канцеляриям Госсовета КНР (т. е. центрам, управлявшим всеми отраслями жизни страны), всем «бунтарям» в этих центральных руководящих учреждениях создать «комитеты координации действий для искоренения капитализма» и «руководящие штабы для экстренного согласования действий» с тем, чтобы «вытащить» Лю Шаоци. Было мобилизовано 200 тыс. человек, которые снова подвергли осаде Чжуннаньхай[118].
5 августа на центральной площади Пекина был проведен «митинг борьбы» против Лю Шаоци, Дэн Сяопина, Тао Чжу (в прошлом член Постоянного комитета Политбюро ЦК КПК, «человек номер четыре» в КПК осенью 1966 г.). Подготовка этого многотысячного уличного мероприятия была поручена «особоуполномоченному» ГКР, супруге Кан Шэна Цао Иоу[119]. Самого Лю Шаоци не привели, видимо, опасаясь его появления, даже в столь унизительной роли, перед массами, а также излишнего шума за рубежом.
В тот же день новые «собрания критики и борьбы», направленные против Лю Шаоци, Дэн Сяопина, Тао Чжу, состоялись и в Чжуннаньхае, и в их домах. «Борьба» велась и против их супруг — Ван Гуанмэй, Чжо Линь и Цзэн Чжи. Митинг и собрания были приурочены к первой годовщине появления дацзыбао Мао Цзэдуна, призывавшей «открыть огонь по штабу»[120].
В доме Лю Шаоци сотрудники службы безопасности вынудили его детей присутствовать при издевательствах над родителями, видеть, как молодчики — заплечных дел мастера из маоцзэдуновских спецслужб заламывали руки отцу и матери: когда кисти рук связывали вместе и тянули за спиной вверх — человек невольно сгибался, голова его наклонялась к земле. Мучители, которые, очевидно, находили удовольствие в своих садистских выходках, называли эту пытку «реактивным самолетом». Обоих супругов били кулаками и ногами. Лю Шаоци таскали за седые волосы, заставляли его стоять, низко согнувшись, но с запрокинутой назад головой — ее оттягивали за волосы назад, — и в этой мученической позе крайнего унижения фотографировали.
Фотоснимки регулярно доставлялись организаторам «культурной революции». Вспоминается, что одна из дурных политических традиций в старом Китае состояла в том, что поверженного врага пытали и, отрубив ему или ей руки и ноги, сажали в большую вазу и доставляли «на погляд» торжествующему победителю или победительнице.
Самая младшая дочь Лю Шаоци и Ван Гуанмэй, Лю Сяосяо, которой было тогда всего 6 лет, видя мучения родителей, громко рыдала. Собрание длилось два часа. Лицо Лю Шаоци распухло от побоев. Его заставляли стоять без обуви, в одних носках[121].
Это был один из целого комплекса коварных приемов, разработанных «штабом» «культурной революции»: людей, против которых велась «борьба», выводили на митинги босиком или в носках, чтобы легче и удобнее было незаметно, исподтишка, так сказать инкогнито по-маоцзэдуновски, отдавливать людям пальцы на ногах.
5 августа 1967 г. Лю Шаоци в последний раз видел свою жену. Супругам удалось на какой-то момент соединить руки, но их тут же грубо оторвали и оттащили друг от друга. С трудом разъединив любящих супругов, палачи продолжали издеваться над ними[122]. Вечером того же дня, после собрания, Лю Шаоци продиктовал секретарю свой письменный протест, в котором требовал соблюдения Конституции КНР. Послание было отправлено, но ответа и на сей раз не последовало[123].
7 августа 1967 г. Лю Шаоци написал Мао Цзэдуну. Он выражал возмущение тем, что на него навесили ярлык противника партии и социализма, и заявил о намерении уйти в отставку с поста председателя КНР, упомянув, что он «уже лишен свободы»[124]. Ответа не было и на этот раз. Но репрессивный аппарат работал: обдумывались варианты дальнейшего преследования «самого крупного каппутиста».
13 сентября 1967 г, детям Лю Шаоци, которых до тех пор держали дома, хотя и отдельно от отца и матери (их также содержали порознь), было приказано отбыть в свои учебные заведения[125]. Вечером того же дня Ван Гуанмэй была взята под арест и заключена в тюрьму[126]. Там она провела одиннадцать лет.
Через несколько дней Лю Шаоци поручил прикрепленному к нему телохранителю: «Передай детям: пусть они отрекутся от меня и от мамы». То был последний наказ отца, последние его слова, дошедшие до детей[127].
Вполне очевидно, что Лю Шаоци уже все понял: ни ему, ни его супруге не избежать жестокой судьбы. Стремясь во что бы то ни стало сохранить свой род, своих сыновей и дочерей, и понимая, что в бесчеловечной маоцзэдуновской мясорубке главное для его детей — выжить и пережить это страшное время, Лю Шаоци решил, что они должны сделать все, что могло помочь им сохранить жизнь.
Здесь следует отметить, что в КПК существовали некие внутрипартийные правила, которые Мао Цзэдун, впрочем, постоянно нарушал и еще более ужесточал. В частности, там сложилась традиция, согласно которой в тех случаях, когда кого-то из членов семьи относили к числу политических противников Мао Цзэдуна и его партии, от остальных требовали порвать с ним все связи. Формально речь шла о том, что оставшиеся, возможно временно, на свободе родственники партийца, обвиненного в политических ошибках и преступлениях, были обязаны политически отмежеваться от своего пострадавшего родственника, осудить его политическую платформу, взгляды и деятельность, а вернее, то, что ему вменялось в вину.
Так Мао Цзэдун достигал сразу нескольких целей. Во-первых, человек, взятый под подозрение партией, оставался один, у него не оставалось связей даже с членами его семьи, не говоря уже о передачах в тюрьму, посещениях и письмах. Во-вторых, родственники осужденного или осуждаемого партийца, выступив против него с публичным заявлением, с одной стороны, хотя и косвенно, но подтверждали свою вину перед партией, перед Мао Цзэдуном и перед обществом в целом за то, что «недосмотрели» за своим родственником или вовремя не донесли на него в партком или спецслужбы, а с другой — испытывали угрызения совести перед членами своего рода. Таким образом, на крючок попадали сразу и обвиняемый и его ближайшие родственники, разом превращавшиеся в жертвы бесчеловечной политики Мао Цзэдуна, поправшего добрые традиции китайского народа, возникшие в глубокой древности, которые требовали почитания родителей и старших в семье, а также уважения родственных связей.
Лю Шаоци пришел к мысли о том, что в борьбе за выживание хотя бы своих потомков необходимо идти на все и в борьбе против своих мучителей нельзя руководствоваться собственными или общепринятыми моральными принципами; он был убежден, что, если есть хоть какая-то возможность в конечном счете уйти от преследований Мао Цзэдуна и его приспешников, ее необходимо использовать, невзирая на нарушение привычных норм нравственности. Поэтому Лю Шаоци и приказал своим детям послать в адрес партии Мао Цзэдуна письменные заявления о том, что они отрекаются от своих родителей как контрреволюционеров. Таким образом, выполнялись требования, которые в то время обычно предъявлялись группами по особым делам к родственникам политических обвиняемых.
В борьбе против несправедливости Лю Шаоци пошел на этот шаг не потому, что он «признавал» то, в чем его обвиняли Мао Цзэдун и члены его «штаба» — Чжоу Эньлай, Кан Шэн, Цзян Цин, Линь Бяо, Чэнь Бода и другие, а потому, что знал, что эти его слова будут переданы его детям. Он посылал им последнюю весточку. При этом подразумевалось, что Лю Шаоци завешал им при власти Мао Цзэдуна действовать по принципу: с волками жить — по-волчьи выть. Иначе говоря, Лю Шаоци давал понять своим потомкам, что в бесчеловечных условиях главное для человека — сохранить свою жизнь. Это свидетельствовало о том, что Лю Шаоци, особенно когда речь шла об отношении к человеку, к людям, продолжал придерживаться принципов, абсолютно не совпадавших со взглядами Мао Цзэдуна. Человечность против бесчеловечности — вот в чем было коренное отличие между позициями Лю Шаоци и Мао Цзэдуна.