Внизу ждал автомобиль без шофера. Офицер посадил Анну Николаевну и Федю в коляску, а сам, повозившись немного с машиной, сел снаружи. Они поехали очень быстро, но не так, как хотело бы летящее желание Анны Николаевны. Неслись по незнакомым местам, ночью и знакомое кажется неизвестным. Одичалое стадо баранов бросилось вбок, расплескав болото, с блеяньем и мордами, как у чертей. Вдали розовели три зарева, на которых черно-красными, округло и мягко, летели снаряды. Веретеном жужжал цеппелин и казалось, что по сторонам дороги — погоня в галопе. Офицер, не оборачиваясь, говорил:
— Не бойтесь, будьте спокойны, ваш сын будет жив, и вы спасетесь. Верьте мне.
— Я вам верю и ничего не боюсь.
— Так и надо. Это — хорошо.
— Это хорошо. Я знаю. Иначе и нельзя.
— Иначе и нельзя.
Анна Николаевна говорила вполголоса, но офицер ее слышал, и она слышала его ответы. Может быть, они не говорили, а только думали.
По мере того, как они подвигались, все становилось покойнее, небо темнело, зарева еле светлели позади уж, и когда они въехали в городок, там все спало, будто и не было войны в ста верстах. Только серело, настоящей зари не начиналось. Остановились у небольшой гостиницы с высоким каменным крыльцом на улицу. Разбудивши слугу, офицер внес Федю в номер и сказал:
— Тут вам будет покойно. Отдохните и поезжайте на родину. У вас, вероятно, совсем нет денег — я вам оставлю на первое время. Когда сможете, отдадите.
— Когда смогу, отдам, — повторила Анна Николаевна, смотря на незнакомца. То же лицо, неизменяемое и изменчивое, только ростом кажется выше, когда в комнатах. Он наклонился к Феде, такому маленькому на двуспальной кровати, поцеловал его в лоб. В руке у офицера очутилась сторублевая ассигнация как-то без того, чтобы он доставал ее из бумажника. Он позвонил горничной и сказал:
— Теперь до свиданья! Будьте покойны и счастливы. Все устроится.
И вышел за дверь. Только утром у Анны Николаевны мелькнула мысль:
— Как же я не спросила у него ни фамилии, ни названия полка, где он служит? Даже не поблагодарила его как следует!
— Впрочем — успокаивала она сама себя — он, вероятно, здесь всем известен, если стоит тут. А если он стоит в другом месте, затем же бы он меня привез именно сюда?
Но в городе офицера никто не знал, а в гостинице даже уверяли, что ни офицера, ни автомобиля не видали, а когда отворили двери на звонок, прямо нашли уже Анну Николаевну и Федю на крыльце. За сон принять это не позволяли три двадцатипятирублевки с мелочью, оставшиеся от размененных ста рублей.
— Мама! — позвал Федя с постели.
— Что, милый?
— Как мы сюда попали? вот видишь, — я и дошел и ничего не случилось, а ты все боялась!..
— Да, да…
— Ведь я дошел своими ножками?
— Своими ножками. А потом я тебя несла немного…
— То-то мне снилось, что меня несут… только не ты, а офицер…
Мальчик приподнялся, оглядел комнату.
— Что это, совсем не похоже на тетину квартиру! и где же она сама?
— Мы, дружок, не у тети Дуни, мы совсем в другом месте, и завтра поедем далеко, в деревню под Калугу. Ты там никогда не бывал. Там ты поправишься, будешь пускать змеев, зимой кататься на салазках, и немцы туда не придут.
— Вот это хорошо! Только я все-таки не понимаю, как мы сюда попали!
Анна Николаевна ничего не ответила, так как и сама покуда этого не понимала. Поняла она это гораздо позже, когда уже приехала в Калужскую губернию и захотела отслужить молебен в сельской церкви, где с детства по летам молилась, где венчалась и где отпевали ее отца. Она хотела это сделать сейчас по приезде, не дожидаясь ближайшего праздника, потому отворили пустую церковь и, кроме Анны Николаевны, ее матери, Феди да горничной девушки никого не было. Они сидели в ограде на скамеечке, когда пришел сторож сказать, что все готово. Не успела Анна Николаевна, поставив свечку Спасителю, перейти с зажженной другой к Божьей Матери, как вдруг упала, громко вскрикнув. Свечка откатилась, но не погасла. Все поспешили на помощь барыне, но она уже очнулась и, прошептав: «Ничего, можно служить!», проползла на коленях к северным вратам и припала губами к потемневшей ноге Ангела. Федя, перебирая кисточки кушака, твердил:
— Мама, что с тобою? мама…
— Ничего. Молись, Федя… — ответила Анна Николаевна, не спуская заплаканных сразу глаз с ласковых без улыбки губ, строгих и бодрящих очей и с продолговатого, смуглого лика. Батюшке она ничего сейчас не сказала, а на следующее утро прислала в конвертике для бедных сто рублей со странной припиской:
«Никогда в долгах не бывала. Всегда их платила. Особенно такие».
Ф. МогилевскийЗАМОК В КАРПАТАХ
«Родина вампиров — Венгрия, а именно предгорья Карпат».
Сознание возвращалось ко мне очень медленно.
Сначала я лежал, ни о чем не думая, ничего не чувствуя. Мой мозг еще окутывала какая-то теплая, серая пелена. Потом я стал ощущать не особенно сильную, ноющую боль в плече. Я сделал небольшое движение, чтобы приподняться. Боль сразу усилилась. Я тихо застонал и окончательно пришел в себя.
Я понял, что я ранен и что лежу один в каком-то лесу, под кустом… Как я сюда попал?.. Память тоже возвращалась не сразу. Но понемногу мне удалось вспомнить кое-что. Я вспомнил, как, оставив свой эскадрон за рекой, я взял с собой только пять человек драгун в решил пробраться в этот проклятый красный замок, с одной из башен которого были прекрасно видны наши позиции. Нужно было пристрелить тех негодяев, которые, вероятно, орудуют там телефоном в руководят огнем австрийской артиллерии. Вспомнил, как мы на рассвете пробрались в парк, окружавший замок, оставивши лошадей за высокой каменной оградой; вспомнил, как мы ползли между кустов и наткнулись на пол-эскадрона австрийцев… Вспомнил, как они нас заметили, как началась перестрелка, как я приказал людям отступать… Здесь воспоминания прервались… Очевидно, я был в это время ранен и потерял сознание.
Боль в плече усиливалась. Собрав все свои силы, я приподнялся на одно колено и ощупал свое плечо, стараясь вместе с тем расстегнуть ремешок бинокля, который причинял мне невыносимую боль. Шаря руками по шинели, я всюду чувствовал что-то липкое, мягкое… Это была кровь. Перевязать себе рану я не мог… Я опять лег, стараясь не делать никаких резких движений, чтобы не усилить кровотечение, которое, вероятно, медленно останавливалось, и стал раздумывать над своим положением.
Надвигалась ночь. Последние отблески кровавого красного заката медленно уходили к опушке, скользя по стволам вековых дубов и ясеней, точно гонимые армией черно-синих теней, которые надвигались из глубины парка. При гаснущем свете я все же мог видеть, что лежу под кустом, на самом краю дорожки, усыпанной блеклыми листьями. Эта дорожка вела к какому-то небольшому кирпичному зданию с узенькими готическими окнами. Судя по церковной архитектуре, это была небольшая каплица[9]. Она была выстроена на краю откоса, обложенного кирпичом, в котором была вделана большая глухая чугунная дверь. Дверь была полуоткрыта, и с того места, где я лежал, были видны несколько ступеней, спускавшихся куда-то вниз. Очевидно, это был вход в склеп, а здание было часовней, воздвигнутой над фамильной усыпальницей владетелей замка…
Где наши? Где австрийцы? Чем кончился бой?.. Кем занят теперь замок? Занят ли вообще кем-нибудь… Что мне делать? Оставаться здесь и ждать или ползти… Если ждать, то чего?.. Если ползти, то куда?..
Не знаю, сколько времени я размышлял над всеми этими трагическими, неразрешимыми в эту минуту вопросами, пока не пришел в заключению, что все же следует ползти куда-нибудь наугад… Первые несколько движений было очень трудно сделать, но потом, когда я приноровился, то дело пошло лучше и пополз или, вернее, заковылял на коленях, опираясь здоровой рукой о землю…
Ноги у меня были не ранены, я мог бы встать, но боялся, что от слабости не устою на ногах, свалюсь и опять пролежу без сознания Бог весть сколько часов!..
Я уже прополз таким образом шагов двадцать и находился уже совсем близко от каплички, когда вдруг какой-то странный стук заставил меня притаиться и прислушаться.
Стук шел изнутри склепа. Казалось, что кто-то там бряцает ключом и отворяет какую-то дверь где-то внизу, под землей. Потом на несколько секунд все затихло. Потом послышались шаги на лестнице…
«Наши!.. — пронеслось у меня в мозгу… — Это наши спрятались от австрийцев в эту дыру…»
Я впился глазами в наружную дверь склепа, ожидая с радостным замиранием сердца увидеть, как высунется из дверей склепа рыжая голова нашего вахмистра Гончарука.
Но вместо этой радостной картины я узрел нечто совсем другое…
Если бы это не было на войне, где ежеминутно реальный ужас совершенно вытесняет из человека страх сверхъестественного, а в другое время, то, вероятно, у меня волосы зашевелились бы на голове от страха, так как существо, появившееся из склепа, было больше всего похоже на привидение…
Это была молодая девушка, одетая во все белое… Луч луны падал на ее бледное, прекрасное лицо. Она постояла несколько секунд, потом пошла по дорожке по направлению ко мне…
Я знал, что лежу в тени и, если я не шелохнусь, то она пройдет мимо, не заметив меня… В эти несколько секунд голова моя работала усиленно. Кто эта девушка?.. Чего она живет в склепе?.. Друг или враг?.. Надо было решать быстро, так как она, действительно, прошла мимо меня, чуть шелестя своим шелковым платьем… Может быть, это одна из обитательниц замка, напуганная канонадой, которая три дня гремела в этих местах… Мало ли необъяснимых нелепостей вызывает война… Во всяком случае, это было то, что посылала мне судьба… Я громко застонал.
Девушка остановилась и оглянулась. Опять луч луны озарил ее лицо…
Может быть, я, за эти пять месяцев войны не видевший ничего, кроме солдатских огрубелых лиц и изможденных голодом галицийских крестьянок, был не избалован красотой, но в тот момент это девичье лицо, озаренное луной, показалось мне самым красивым из всех, которые я видел во всю жизнь… Красота эта так поразила меня, что я вздрогнул и мне в первый раз пришло в голову, что это действительно может быть привидение…