Она остановилась и, очевидно, прислушивалась.
Я застонал опять.
Очевидно, она меня заметила, так как порывисто вернулась и, наклонившись надо мной, прошептала что-то на незнакомом мне языке. Очевидно, на венгерском.
Я покачал головой.
Тогда она спросила по-французски:
— Вы ранены?.. Куда?..
— Да… Я ранен — в плечо.
Несколько времени царила тишина. Она, очевидно, о чем-то думала. Но ее лицо было в тени, и я не мог его видеть.
Временами она шептала что-то на том же незнакомом языке я, как это ни странно, мне показалось, что она улыбается.
Впрочем, может быть, неверный свет лунных отблесков, пробиравшихся через голые ветви деревьев, обманул меня. Потом она опять наклонилась надо мной и, чуть прикоснувшись рукой к моей голове, с невыразимой нежностью прошептала:
— А все-таки я вас им не отдам… Но как быть? До замка далеко… А здесь вас оставить нельзя…
Я молчал, ничего не понимая… Мне начинало казаться, что эта странная девушка — безумная. Особенно странно было то, что она была одета в роскошное платье из белоснежного атласа; на груди что-то усыпанное драгоценными каменьями… Жемчужные серьги, золотой браслет — все это дополняло неуместность этого почти бального туалета в холодную зимнюю ночь в глухом месте заброшенного парка…
Как будто понимая мои сомнения, она тихо прошептала:
— Не удивляйтесь… Я потом все вам расскажу… Но теперь самое важное. Что, можете ли вы дойти до замка, опираясь на мое плечо?… Я не могу никого позвать… потому что в замке нашем есть два австрийских офицера… Ведь вы не хотите попасть в плен?.. Если бы мы могли пробраться в одну комнату… Никто, кроме меня, здесь не знает о ее существовании… Я бы вас лечила сама… Одним словом, вы должны довериться мне и делать все то, что я скажу… Вы согласны?.. Хорошо. Теперь попробуйте стать на ноги и идти, опираясь на меня…
Мы пошли по дорожке. Я опирался на ее плечо. Она, нежно поддерживая меня и обняв одной рукой за спину, повела меня назад к той самой часовне, из подвала которой она появилась. Мы спустились по лестнице и очутились в темном, сыром помещении. Немного света все же проникало через двери и я различал ряд каких-то больших белых мраморных гробниц. Мне показалось, что одна из этих гробниц открыта и что я вижу в ней что-то вроде открытого гроба. Но кругом было так темно, что ничего нельзя было различить определенно.
Она вела меня мимо этих гробниц куда-то вперед, в непроглядную темноту.
— Осторожно… Здесь надо наклониться… Мы входим в низкую дверь…
Я ничего решительно не видел в темноте, но через несколько времени я почувствовал по сторонам две стенки. Вероятно, мы вошли в узкий коридор. Мы долго шли по этому подземному ходу, и временами она шептала:
— Осторожно… Здесь три ступеньки вверх.
Потом опять шли… Опять три ступеньки вверх… Как она ориентировалась в этой непроницаемой темноте, не знаю. Вероятно, что она считала свои шаги, так как за всю длинную дорогу по подземелью она не проронила ни единого слова.
Наконец, мы остановились.
— Здесь вам будет трудно. Надо подниматься по высокой витой лестнице. Нащупайте перила и идите вперед. Я не могу идти рядом с вами. Лестница слитком узка…
Мы стали медленно подниматься. Мне было очень тепло. Временами от слабости у меня начинала кружиться голова и дрожать колени. Тогда она нежно поддерживала меня, и мы на несколько останавливались.
— Не надо терять мужества!.. — шептал ее голос в темноте, над самым ухом. — Уже недалеко…
И мы опять поднимались все выше и выше. Наконец, она вздохнула и сказала:
— Мы пришли. Теперь стойте неподвижно. Я пойду вперед и открою дверь. Держитесь за меня, чтоб не упасть… Обнимите меня за талию…
Я полусознательно, машинально исполнял все ее приказания. Обняв ее за талию, я почувствовал ее тонкую девичью фигуру под складками какой-то необычайно мягкой, шелковой материи. Она довольно долго шарила руками где-то в темноте. Потом что-то скрипнуло, завизжало, как механизм старинных часов перед боем. Еще несколько секунд и через открывшуюся маленькую дверь блеснул бледный луч света. Мы очутились в большой комнате, освещенной огромным стрельчатым окном, через которое светила полная луна…
Начиная с этого момента, цепь моих воспоминаний часто рвется. Очевидно, от продолжительных усилий я так ослабел, что опять стал временами терять сознание. Смутно помню, что она уложила меня на что-то мягкое, душистое. Я слышал шелест белья, догадался, что это постель, и почувствовал неизъяснимое блаженство… Потом я очнулся еще раз, когда я уже лежал, раздетый, в постели… Плечо почти не болело. Моя рана была туго забинтована.
В комнате было светлей. Окно было завешено чем-то черным. На мраморном столике около меня горела свечка в серебряном подсвечнике… Я видел прекрасное лицо незнакомой девушки, низко наклонившейся надо мной. Она нежно приподнимала одной рукой мою голову, а другой подносила к моим губам чашку с молоком и шептала:
— Пейте!.. Ну, выпейте же несколько глотков… Это вернет вам силы… Вы потеряли так много крови… Так много драгоценной крови…
Я выпил и стал лепетать какие-то бессвязны слова о ее доброте и моей благодарности.
— Тише, тише!.. — Она приложила палец к губам, указывая на стенку. — Они могут услышать…
Больше я ничего не помню. Очевидно, я погрузился в крепкий, восстанавливающий силы сон.
Проснувшись на следующий день, я увидел, что лежу под пологом, на роскошной широкой постели, укрытый голубым атласным одеялом. Свет шел от занавесок и я видел часть комнаты, меблированной с большой роскошью. Судя по некоторым особенностям обстановки, выдержанной в серовато-голубых тонах, это была спальня молодой девушки. На ночном столике около меня стоял простой глиняный кувшин с молоком, большая краюха черного хлеба и клочок бумаги, на котором острым, размашистым почерком было написано несколько слов по-французски: «Не шумите. За стеной ваши враги. Не подходите к окну, не трогайте занавесов. Против окна стоит австрийский часовой. Вы должны выпить все молоко к моему приходу. Я приду, когда стемнеет».
Она сдержала свое обещание и пришла через час после того, как погасла алая полоска заката, которую я видел сквозь щель темных занавесок, закрывавших окно, и принесла мне еще молока, хлеба и небольшую заплесневевшую бутылку старого венгерского вина.
Молодая девушка была в том же белом атласном платье, что и накануне; вероятно, она опять была в том склепе, у которого мы встретились в прошлую ночь, так как она принесла с собой тот особый запах тления и затхлой сырости, который бывает всегда в этих местах. Я, как умел, поблагодарил ее за ее заботу и осторожно задал некоторые вопросы.
Отвечала она чрезвычайно неохотно. Мне все же удалось узнать, что ее зовут Бертой, что она единственная дочь владельца этого замка, графа Гоньяй… Я узнал также, что эта комната была раньше ее спальней…
— Помните, когда я встретила вас парке, я спросила вас только: ранены ли вы и можете ли идти?.. Это мне необходимо было для того, чтобы вам помочь. Но другие вопросы были бы для вас, может быть, очень неприятны…
После этого мягкого упрека мне оставалось только выразить искреннее раскаяние в своей бестактности и замолчать.
— О нет, я не сержусь на вас и прекрасно понимаю, что все это кажется вам очень странным. Но я не могу, к сожалению, объяснить вам ничего.
Прошло несколько дней. Рана моя заживала, я чувствовал, как мое здоровье быстро восстанавливается благодаря нежным заботам этой необыкновенной девушки.
Она приходила каждый день, приходила через час после того, как гасла алая полоска заката, которую я видел через просвет занавески, и уходила за час до того, как эта полоска начинала тускло синеть перед рассветом…
Где она проводила весь день?.. Что побуждало ее так тщательно скрываться и скрывать меня?.. Почему она всегда была одета в одно и то же белое атласное платье?.. Почему она, дочь богатого венгерского магната, вела такое странное существование в этом покинутом владельцем замке, занятом отрядом венгерских гусар?.. Почему она так боялась, чтобы я не попал к ним в плен?.. Боялась этого, кажется, больше, чем я сам… Почему она так нежно относилась ко мне?..
Я часто размышлял над этим загадочным вопросом и не мог найти не только удовлетворительных ответов, но даже придумать какое-либо мало-мальски правдоподобное предположение, чтоб хоть как-нибудь объяснить себе загадку, окружавшую эту странную девушку.
Скоро моя рана почти зажила. Я уже свободно ходил по комнате. За это время я успел изучить до малейших подробностей все безделушки и мелочи в обстановке моей комнаты. Первые дни меня томила тоска, и я часто подходил к окну, осторожно выглядывая через щелку занавески, чтобы ориентироваться. Насколько я мог судить, комната, в которой я находился, была расположена где-то очень высоко, вероятно, на одной из башен замка. Из окна открывался чудный вид. Я видел вершины Карпат, занесенные снегом, различая какую-то деревушку на одном из склонов. К сожалению, благодаря толщине стен и высоте расположения моего окна, я не мог видеть ничего из того, что происходит внизу. Но иногда внизу я слышал крики, шум, топот копыт и лязг железа. А за стеной часто раздавался глухой говор. Очевидно, замок по-прежнему был занят тем эскадроном австрийцев, с которым мы встретились в парке. Я целый день думал о том, как бы мне отсюда выбраться через тот подземный ход, которым меня провела сюда молодая графиня. Я спросил однажды, когда она пришла, насколько выполним мой план.
— Это невозможно!.. — сказала она, чуть-чуть нахмурившись, как будто немного недовольная. — В парке постоянно ходит много австрийских солдат. Вдобавок, вам придется выйти через склеп, а как раз напротив выхода стоит часовой…
После некоторого молчания она прибавила:
— Разве вам так тяжело здесь?.. Разве вам так хочется уйти от меня?.. — И, как будто спохватившись, что выдала что-то, она кратко оборвала: