Действительно, в дверь кто-то постучал.
— Войдите! — крикнул прокурор, и в кабинет вошел Афончиков-старший.
— Простите меня, — сказал он, — узнал я, что вы сына вызвали, и не мог я утерпеть… А-а, и Алеша здесь, — заметил он Буженина. — Так вот в чем дело…
— Да вы садитесь, — придвинул стул прокурор.
— Нет уж, я не в гости… Послушайте меня с минуту, а то ведь в моем возрасте человеку надо торопиться высказать. Так вот что, граждане: не могу я того допустить, чтобы из-за беспутного моего сына этот бедняга маялся! Не могу!
— Папаша, что вы толкуете! — вскричал Афончиков-младший.
— Что надо, то и толкую, — твердо ответил старик. — Бураву я тебя обучил, а не его. Думал, хоть к моему занятию пристанешь. Алешка и понятия не имеет, как с буравом этим действовать. Это раз. А два — я теперь вспоминаю, как ты что-то в диван в то утро прятал. Отлично помню! Спросил тебя, а ты сказал: старые книги прячу! Что, неправда? То-то!
Афончиков-младший угрюмо молчал.
— Об одном вас, граждане, прошу, — чуть ослабевшим голосом обратился старик к прокурору и следователю, переводя старчески выцветшие глаза с одного на другого. — Учтите, прошу вас, что не из алчности пошел на эту пакость Сережка, а из-за ровности. От соперника решил отделаться, от Алешки. Из сейфа грошовый подсвечник один взял, лишь бы что-нибудь краденое подкинуть Буженину. На риск пошел!
— Видно, в вашем сыне заговорило ретивое, — сказал прокурор. — Сейф взломал! У родного отца бурав и отмычки выкрал! Кстати…
Прокурор обратился к угрюмо молчавшему Сергею Афончикову:
— Зачем вы бросили связку отмычек на помойку? Пожалуй, Буженин этого не сделал бы, будь он на вашем месте. Лишний след!
— Плохо вы знаете Буженина — проворчал Афончиков-младший. — Он прост и недальновиден.
— Ах, так вот в чем дело! — сказал прокурор. — Прост и недальновиден. А вы вот непросты и дальновидны. И все же его мы сейчас отпустим как невиновного, а вас задержим.
— За что? — с негодованием воскликнул Афончиков-младший.
— За воровство, во-первых, — деловито ответил прокурор, — за провокацию, которую вы устроили, во-вторых. Как упорного и потому опасного тунеядца, в-третьих. Достаточно?
— Отпустили бы и его, — вдруг попросила Игнатьева. Она была счастлива тем, что ее любимый оказался вне опасности, и готова была всем даровать свободу.
Афончиков-младший правильно истолковал ее душевное движение. Он позеленел от злости и натужным голосом обратился к прокурору:
— Если уж вы меня задерживаете, так, пожалуйста… не задерживайте!.. Отправляйте в тюрьму и… не хочу я эту женщину видеть!
— Сейчас отправим, — сказал прокурор.
Друг детства
На имя министра просвещения поступило заявление, написанное от руки. В заявлении учитель математики средней школы № 45 большого областного города Александр Николаевич Шорин был обрисован с самой отрицательной стороны: вопреки сведениям в его личном деле, Шорин в годы войны не служил в армии, а где-то в тылу занимался неблаговидными делами; добивался перевода своей дочери без экзаменов из класса в класс; довел дочь домовладельца до психического заболевания; родной брат учителя К. Н. Шорин расстрелян по приговору суда за бандитизм.
Автор письма приложил вырезку из областной газеты о суде над главой бандитской шайки К. Н. Шориным, действительно приговоренным к расстрелу. О болезни дочери домовладельца была приложена подлинная оправка известного в Н-ске профессора-психиатра К.
Заявление не было анонимным. Подпись «Григорий Борисович Корецкий», как и адрес подписавшего, были четкими и ясными. Человек не скрывал ни своего имени, ни своего адреса.
Для проверки министерство направило заявление в Н-ский отдел народного образования. Заведующий отделом назначил проверочную комиссию в составе директора, председателя местного комитета и секретаря партийной организации школы № 45.
Получив выписку из приказа, директор созвал у себя в кабинете комиссию и прочитал вслух заявление Корецкого.
— Странно, — сказал предместкома учитель рисования Никитенко, молодой человек со светлой курчавой бородкой, — в заявлении речь идет о каком-то прохвосте. Это совершенно не похоже на нашего Александра Николаевича. Совершенно.
— Подождите, — строго заметил директор. — Сначала мы расследуем, а затем уж будем делать выводы. Сейчас нам надо решить, так сказать, методологический вопрос: с кого мы начнем опрос?
Остальные члены комиссии, зная пристрастие директора Алексея Трофимовича Гусева к вопросам методологии, с трудом удержались от улыбки.
— В этом случае следует поступить так, — продолжал директор, — сначала спросить заявителя, а уж потом…
— Немножко смахивает на судебное следствие, — недовольно заметил секретарь партбюро, пожилой учитель истории Ковылин, — в конце концов, речь идет о нашем товарище!
— Методологически… — начал директор, и секретарь, махнув рукой, согласился начать с опроса заявителя.
На следующий день все три члена комиссии отправились на квартиру к Григорию Борисовичу Корецкому по адресу, указанному в заявлении. Корецкий жил в центре города, очень близко от школы, во дворе большого шестиэтажного дома.
— А кто он такой? — спросил Ковылин, когда они поднимались в лифте на шестой этаж.
— А вы разве не знаете? — удивился Никитенко. — Это известный в городе архитектор, когда-то полгорода построил!
— Странно… — начал было Ковылин, но лифт остановился, и все трое вышли на лестничную площадку.
— Прошу, входите, — сказал высокий красивый старик в бархатной тужурке, открывший им дверь. На его полном, со старческим румянцем, лице не появилось удивления при виде нежданных посетителей. Должно быть, старый архитектор умел собой владеть. Он провел гостей в большую комнату, тесно заставленную мебелью и пахнувшую столярным лаком.
— Тружусь! — улыбнулся хозяин, показывая на старинный секретер, по-видимому только что покрытый лаком. — С молодости люблю столярным делом баловаться. Прошу вас, садитесь.
Усадив посетителей, он и сам уселся в низкое мягкое кресло и с той же вежливой улыбкой выжидательно посмотрел на Гусева, угадав в нем старшего.
— Я директор школы Гусев, а это наши преподаватели, — сказал директор, заметно нервничая. — Мы бы хотели побеседовать с вами относительно вашего письма.
— Какого письма? — поднял седые брови хозяин квартиры, сразу насторожившись.
— Вот этого! — протянул Гусев листок. Корецкий взял листок, полез в карманчик куртки, вынул очки, аккуратно надел их и, едва бросив взгляд на текст письма, тотчас перевернул страницу и посмотрел на подпись.
— Это не моя подпись, — сказал старый архитектор. — Я этого не писал. Но…
Он слегка помедлил, видимо, выбирая выражения, и закончил:
— Но кое-что из написанного я уже слышал изустно. Впрочем, значения слышанному не придал.
— А от кого слышали? — быстро спросил директор.
— От одного своего старого знакомого и его жены…
Корецкий замялся:
— Я, собственно, не знаю… Обязан ли я по закону давать, так сказать, форменные показания? Признаться, мне бы не хотелось…
— Видите ли, Григорий Борисович, — сказал историк, — вы, конечно, не обязаны отвечать нам, мы ведь не следователи, а всего лишь три учителя школы, заинтересованные в судьбе нашего старого товарища. Вот это ваше заявление…
— Это не мое заявление, — прервал архитектор чуть сердито.
— Тем более, — подхватил Ковылин, — тем более, если не ваше! Значит, кто-то злоупотребил вашим именем.
— Погодите, — вступил в разговор директор. Он обратился к Корецкому: — Вы, конечно, можете нам не отвечать. Однако ясно, что этим дело не ограничится. Так или иначе, ответ вам придется держать!
По-видимому, директор взял неверный тон. Старый архитектор вспыхнул:
— А за что, собственно, я должен держать ответ? И в чем? В том, что какая-то каналья подписала свой донос моим именем? Так вот я вам покажу свою подпись и вы сразу убедитесь…
Корецкий быстро, по-молодому вскочил и шагнул к тому самому секретеру, который блестел свежим лаком. Открыв ящик, Корецкий бросал на бювар один документ за другим.
— Вот глядите! — сказал он наконец, протягивая несколько образцов своей подписи. Действительно, сходства с подписью на заявлении министру не было никакого.
— Да, не похоже, — согласился Гусев и поднялся. За ним поднялись и остальные члены комиссии. — Мы не вправе настаивать, — продолжал директор, — чтобы вы назвали фамилию лица, от которого вы слышали порочащие сведения. Может быть, у вас есть основания разделять с этим лицом его утверждения и…
— Погодите, — вдруг сказал старый архитектор. — Я не меньше вашего заинтересован в том, чтобы раскрыть всю эту историю.
И Корецкий рассказал, от кого он слышал данные, которые указаны и в заявлении: от супругов Ионы Андреевича и Марии Захаровны Данилиных, живущих в собственном доме по Крепостному переулку, № 20.
— А что это за люди? — спросил Гусев, записывая имена и адрес в записную книжку.
— Данилин — мой сверстник, когда-то жили на одной улице и вместе учились, — сказал со вздохом Корецкий, как обычно говорят старики о своем детстве, — но он ушел из третьего класса. Сейчас работает агентом по снабжению на железной дороге.
— Вы продолжаете с ним дружбу? — спросил учитель рисования.
— Как вам сказать, — протянул архитектор, — особой дружбы у нас теперь нет, уж очень по-разному прожили мы жизнь. Однако иногда он у меня бывает. Заходит потолковать, вспомнить прежнее. Ну, и я раза два у него за последние годы побывал.
— Конечно, это писал не Корецкий, — сказал Никитенко, — я ведь тоже кое-что в почерках понимаю!
Педагоги шли по тенистой стороне главной улицы. Широкие нежно-зеленые кроны недавно распустившихся лип заслоняли их от яркого майского солнца.
— Почерк не похож, это верно, — согласился Гусев, — но ни в чем нельзя быть уверенным.