— Это не мое заявление, а кто приложил, тот пусть и ответит!
— Значит, это не ваше заявление? — спросил прокурор, который теперь продолжал допрос Данилина.
— Не мое!
— А чем вы объясните, что и в заявлении и в ваших словах все совпадает?
— Я не объясняльщик, чтобы все объяснять, — дерзко ответил Данилин. — Я заявления не писал, а кто писал, тот пущай объясняет!
— Хорошо, вы не писали, — спокойно продолжал прокурор, — но может быть, вы попросили кого-нибудь написать и подписать это заявление?
— А вы найдите того человека и тогда спрашивайте! — усмехнулся Данилин, уже обретший обычную самоуверенность. Однако он снова заволновался, когда прокурор тем же ровным голосом сказал:
— А мы нашли.
И прокурор возбудил ходатайство: не приостанавливая процесса, вызвать и допросить в качестве свидетеля родного племянника подсудимого, Якова Ивановича Дубенкова.
— Он хоть и мой племянник, — воскликнул Данилин, — но с пьяных глаз еще и не то наговорит. А кроме того, мы в ссоре.
— И давно поссорились? — спросил судья.
— Да с того самого дня…
— С какого? — заинтересовался прокурор. Данилин запнулся.
— Садитесь, — коротко сказал судья. — Новый свидетель будет вызван.
Прокурор продолжал допрос Данилина:
— Скажите, сколько раз вы осуждались за оскорбления семьи Шориных?
— Не помню, — сердито ответил Данилин.
— Два раза, — дал справку судья.
— А сколько раз вы пытались выселить их судом? — раздались один за другим вопросы прокурора. — А почему не производите ремонт флигеля, в котором живут Шорины? Зачем развалили крышу над их головой?
Вместо ответа Данилин раздраженно воскликнул:
— Вы бы лучше спросили, как эти злодеи нашу единственную дочь с ума свели!
Данилина жалобно запричитала:
— Единственное дите! Замучили!
— Мы и об этом спросим, — невозмутимо заметил прокурор, но задал Данилину совсем, казалось бы, иной вопрос:
— Когда вселились к вам Шорины? По данным, имеющимся в деле, это произошло в тысяча девятьсот тридцать девятом году. Дата эта правильная?
— Правильная, — буркнул Данилин. — С этого дня и мучаемся!
— А когда заболела психической болезнью ваша дочь?
— Вскоре и заболела, — без запинки ответил Данилин и посмотрел торжествующе на прокурора: «Что, мол, взял?»
— Разрешите представить к делу справку клиники душевных болезней, — поднялся прокурор, — выписку из истории болезни Ольги Данилиной. Как видите, граждане судьи, она заболела в конце тысяча девятьсот двадцать восьмого года так называемым dementia precocs — «слабоумием». С тех пор и болеет этой тяжкой болезнью. Таким образам, это случилось за десять лет до появления на горизонте Шориных.
— Справка датирована позавчерашним числом, — сказал судья, рассмотрев бумагу и обращаясь к прокурору, — почему же вы не представили ее раньше?
Прокурор чуть заметно улыбнулся и развел руками. Судья тоже с трудом удержался от улыбки: дело в том, что Сомов был известен в юридическом мире как неисправимый любитель неожиданных эффектов в процессе.
— А о существовании свидетеля Якова Дубенкова, о вызове которого вы сегодня ходатайствовали, — спросил судья, — вы ведь тоже не сегодня узнали, товарищ прокурор?
— Именно сегодня, — ответил прокурор. — В ходе допроса вы убедитесь в этом, граждане судьи.
Во время этого диалога Данилин тревожно переводил взор с судьи на прокурора. На миг подсудимому показалось, что судья и прокурор «поссорились», но тут же он убедился в неосновательности надежды. Судья обратился к Данилину с вопросом, продолжающим линию допроса прокурора:
— Выходит, что и это ваше обвинение Шорина в болезни вашей дочери также представляет заведомую клевету?
— Никак нет, — ответил Данилин, невольно впадая в присущий ему фельдфебельский тон и делая руки по швам. — Это врачи ошиблись. А заболела она много позже.
— А не расскажете ли вы о расстреле родного брата Шорина за бандитизм?
— Инициалы сходятся, а родной ли он брат — не знаю, — неохотно сказал Данилин.
Судья продолжал:
— А откуда вы знаете, что инициалы сходятся? Вы что же, лично знали расстрелянного?
— Не знал, да в газете прочитал!
— Так, так, — усмехнулся судья. — В той самой газете, вырезка из которой приложена к заявлению на имя министра? Может быть, вы просили Корецкого написать?
— Я его не уговаривал, к чему мне?
— Не уговаривали, но делились с ним своими отзывами о Шорине?
— Может, когда и поделился, — вздохнул Данилин, — так что из этого?
— Привлекались ли вы к уголовной ответственности за злоупотребления по должности?
Данилин ответил со злобой:
— Это Шорин возводил на меня. Не судился я никогда, это и гражданин прокурор знают! Моя совесть чиста и непорочна!
— Это верно, — с иронией подтвердил прокурор, — до суда дело не дошло. Возбужденное против гражданина Данилина уголовное дело о злоупотреблениях было прекращено по амнистии. Кстати сказать, дело было возбуждено не по инициативе Шорина.
— Тише! — строго сказал судья, так как в зале раздался смех.
Теперь вопросы стал задавать защитник. Все заметили, что опытный адвокат повел хитрую линию: да, мол, дурные отзывы со стороны подсудимых имели место, но оба Данилиных искренне верили в свою правоту… Стало быть, это не клевета, а заблуждение.
Вероятно, в тенденциозных вопросах, на которые подсудимый Данилин (до его жены очередь еще не дошла) — отвечал не всегда впопад, адвокат немного пересолил, потому что народная заседательница, пожилая женщина, прервала с разрешения судьи серию вопросов защитника и спросила Данилина:
— Вы говорите, что не знали, был ли в армии Шорин. Но разве это давало вам право утверждать, что он в армии не был?!
— Я не утверждал, я только…
Данилин запнулся. Заседательница спросила не без яду:
— Не утверждал, а только говорил?
— Да, только говорил, — подтвердил Данилин, явно растерявший значительную часть своей самоуверенности.
Допрос Данилиной прошел гораздо быстрее. Она извлекла урок из неудачи пространных ответов мужа и отвечала, что она женщина серая и неграмотная и ничего не знает. Если что и говорила о Шориных, так со слов мужа, которому она полностью доверяет. А что Шорин ее побил, так ведь и «медицина» это признает и справку выдала…
Когда после перерыва заседание возобновилось, к судейскому столу из глубины зала подошел развалистой походкой толстый молодой человек в узеньких сиреневых брюках и клетчатом пиджаке. Губы юноши беспокойно шевелились, точно он шептал молитву или же тихо ругался. В руках он держал соломенную шляпу.
— Я — Дубенков Яков Иванович, — сказал он судье, тыча свою повестку с вызовом в суд.
— Повестку оставьте себе, — сказал судья, — а сейчас дайте подписку в том, что будете говорить суду правду, иначе ответите по закону — до двух лет лишения свободы. Вот здесь распишитесь.
Дубенков уронил шляпу, поднял и, зажав ее между колен, стал тщательно выводить свою фамилию. В зале раздался смешок. Судья поступил карандашом и обратился к сторонам:
— Начнем с этого свидетеля. Возражений у сторон нет?
Возражений у прокурора и у адвоката не было. Данилин зашевелился было, собираясь что-то сказать, но раздумал.
— Скажите, свидетель, что вам известно по настоящему делу? — спросил судья. Юноша съежился и, теребя шляпу в руках, ответил хрипло:
— Да я ничего не знаю. Дядька Иона велел мне написать и подписать бумагу, ну а я при чем?
Он с беспокойством поглядел в ту сторону зала, где сидели Данилины.
— Врешь, мошенник! — закричал яростным голосом Данилин. — Не я тебя просил, а ты сам вызвался!
С трудом восстановив в зале тишину, судья спросил Данилина:
— Значит, не вы его попросили совершить подлог, а он сам этого захотел?
— Это его дело, а мне без надобности, — уже овладел собой Данилин, садясь.
— Погодите, подсудимый, — поднял его судья. — К вам есть еще вопросы. А содержание бумаги, которую якобы захотел написать ваш племянник, вы ему продиктовали?
Данилин молчал.
— А кто же? — наивно спросил Дубенков. — Они! Дядя Иона, что же вы молчите?!
— Дубина! — презрительно бросил Данилин племяннику и, махнув рукой, сел. На этот раз судья ему не препятствовал. — Имеете вопросы? — спросил он прокурора.
— Да! Скажите, свидетель Дубенков, вы где работаете?
— Собираюсь уехать в Ленинград, — ответил после паузы свидетель.
— И в этом вся ваша работа? — удивился прокурор. — А на какие средства существуете?
На этот раз свидетель помолчал подольше и наконец ответил:
— Помогаю на базаре.
— Кому вы помогаете? — продолжал безжалостный прокурор. — Рабочим строить новый крытый рынок?
— Яблоки продавать! — неохотно пробормотал Дубенков.
— Стало быть, помогаете приезжим спекулянтам, — уточнил прокурор, — торговать фруктами. Вас милиция задерживала?
— Один только раз, — сказал свидетель, — по ошибке.
— Не скромничайте, свидетель, — сурово заметил прокурор. — Вот у меня справка: «Гражданин Дубенков подвергался неоднократному приводу, трижды судим». Но вернемся к написанному вами заявлению. Вы кому-нибудь рассказывали об этом случае?
— Дружку одному. Для смеха.
— Карманнику Михалеву? Он нами задержан и сегодня утром, между прочим, рассказал мне об этом случае. Тоже, видно, «для смеха». Отсюда, товарищи судьи, и мое ходатайство о вызове Дубенкова.
Следующим свидетелем допрашивался председатель месткома учитель Никитенко.
— Этот самый! — мрачно произнес Данилин, едва Никитенко подошел к судейскому столу. — Это он договаривался с Шориным!
— Помолчите! — строго сказал судья и спросил свидетеля, с удивлением глядевшего на Данилина:
— Свидетель Никитенко, о чем вы разговаривали в саду с семьей Шорина перед началом судебного заседания?
— Ах, вот о чем идет речь! У нас с Шориным был разговор чисто товарищеский. Я просил их не волноваться. Дело в том, что жена Шорина — человек очень больной, и врачи рекомендовали ей покой. А какой у нее покой, если вот эти, — Никитенко кивнул в сторону Данилиных, — отравляют ей жизнь…