— Опыт мне подсказывает, что парень тут ни при чем, — сказал при этом Никишичев, — но для очистки совести… Делайте!
Обыск был произведен в вечернее время, когда вся семья была уже в сборе и ужинала. Ольга кое-что знала о неприятностях в магазине со слов мужа и замечала, что Слава стал задумчивым и неразговорчивым.
— Простите, — сказал Голубинский, явившись в дом с двумя работниками милиции, — я помощник районного прокурора, а это (он указал на жилицу соседней квартиры, пожилую учительницу Демину) понятая. Я вынужден произвести обыск у вашего брата Вячеслава. Вот ордер. Прошу показать его комнату.
Как всегда, Голубинский был корректен и холоден.
— Комнату? У него нет комнаты! — воскликнула Ольга. Ей вдруг показалось, что в этом сейчас все его спасение. — Уверяю вас, у него нет отдельной комнаты. Он живет в комнате моего мужа!
На разговор в переднюю вышли остальные члены семьи. Впереди был Яков Иванович, за ним побледневший Слава: он сразу понял, увидев Голубинского, что этот визит касается его. Дети держались позади, боязливо выглядывая из-за спин взрослых.
— Товарищу прокурору! — басом приветствовал Голубинского Яков Иванович. — То мы к вам, то вы до нас. Визиты отдаете?
Но Голубинский не пожелал принять шутки. Он только спросил Якова Ивановича:
— Гражданин Казанцев Вячеслав проживает в вашей комнате? Вы разрешите войти к вам? И, пожалуйста, покажите, какие именно вещи принадлежат в комнате гражданину Казанцеву.
В общем, обыск продолжался очень недолго и сильно разочаровал Голубинского, который был почти убежден, что найдет у «преступника» доказательства преступления: переписку, много денег и так далее.
Единственное, что на краткий срок остановило внимание прокурора, была записка, датированная вчерашним числом и, судя по конверту, пришедшая по почте:
«Дорогой Славик, это нелепо, что ты скрываешься от меня! Я совершенно уверена в твоей невиновности, вопреки всему. Прошу тебя, очень прошу: позвони мне. Разве не мое право — твоего друга, самого близкого тебе, видеть тебя, успокоить тебя? Целую тебя, мой любимый!»
Дальше шла неразборчивая надпись.
— От кого письмо? — строго спросил Голубинский.
— Вас это не касается! — вспыхнув, ответил Слава. — Отдайте!
Голубинский подумал и протянул письмо.
— До свидания, — сказал он вежливо.
— Ничего! — с неожиданной угрозой в голосе воскликнул Яков Иванович. — Черный конь — он среди белых коней заметен!
Но что именно он хотел этим сказать, никто не понял.
Якав Иванович сидел у Анны Степановны.
— Нюркин муж? — говорил он, как обычно не соврем понятно, но, видимо, собеседница его отлично понимала. — Циркач он. Желает до фокусов возвыситься. Она для него в пух расшибется. Я для чего к вам пришел? Тридцать лет вас знаю.
— Двадцать восемь, — сказала Анна Степановна. — Я тогда на печах работала, а ты молодым фертом пришел, комсомольцем. Желаю, говоришь, специальность получить!
— За баранкой сижу! Вот и вся моя специальность. Зато к берегу прибился, — жену Ольгу уважаю, к детям привязался. Страдают они по Славке, Степановна! Я и пришел к вам… Знаю, к вам идет вся фабрика со своими душевными делами, вот нынче вас членом завкома выбрали, шутка ли, у вас и без меня довольно шума, а тут я. И к фабрике я не принадлежу. Так что, я могу уйти.
— Не дури, — серьезно отозвалась Анна Степановна. — Я и сама думаю, невиновен твой Славка, не такой он парень, чтобы этой пакостью заниматься, воровать с производства. Но ведь кто-то уворовал!
— Пол на пол, — сказал Яков Иванович, и, видя, что на этот раз и Анна Степановна его не поняла, уточнил:
— Половину груза уволокли, выходит. Нюрка по чекам эти сюрпризные корзины тридцатого и тридцать первого отпускала… Проверили чеки… Полный прорыв!
— Она продавала? — задумчиво переспросила Анна Степановна.
— Она по чекам! А накладную, небось, подсунула подписать Славе. Тоже неспроста!
— А примерно сколько таких сюрпризных корзин с вином, будь они трижды здоровы, не хватает? То есть, если на корзины перевести?
Яков Иванович недолго подумал и ответил:
— Так что свыше двухсот!
Анна Степановна с живостью заметила:
— Неужто отпустила она двести корзин без чеков? Да ведь для этого понадобилось бы двести соучастников. Трудно представить!
Яков Иванович в свою очередь воскликнул с убеждением:
— Да ведь и Славке тоже понадобился бы целый батальон! У него и знакомых столько здесь нет. Одна только знакомая, да и та раззнакомилась с ним!
Яков Иванович рассказал, что Слава «присмотрел себе девушку-чудо, но девушка-чудо теперь отвернулась от него. Правильнее сказать, он сам из гордости отвернулся. Не хочу, говорит, чтобы меня жалели!»
Это была правда. На следующий день после обыска, произведенного у него Голубинским, Слава позвонил Наташе на работу и сказал ей глухим голосом, но решительно:
— Я так думаю: пока не кончится это недоразумение, мы с тобой встречаться не должны. Это и для меня лучше, и для тебя спокойнее!
И не слушая возражений, положил трубку…
— Получается, что украсть никто не мог, — улыбнулась Анна Степановна, — а ведь украли же!
Яков Иванович ушел, получив неопределенное обещание Анны Степановны «подумать». Однако пришел он домой радостный и еще с порога сказал жене:
— Знаешь, как мы ее в молодости называли? Марфа-посадница! Была в древности такая геройская делегатка, слыхали? И уж коли она обещала…
Живет Анна Степановна одиноко, а работает на людях и с людьми. Весело работает! Вот на фабрике, куда она еще девчонкой пришла, выбрали ее рабочие в фабком. А выбрали потому, что привыкли идти к ней и с хорошим и с плохим. Властная она женщина, Марфой-посадницей зовут ее. А любят. Поставили общественным контролером по торговле. Важная, почетная обязанность! «Рабочий, — думает Анна Степановна в длинные зимние ночи, когда ей не спится, — дважды заинтересован в том, чтобы торговля шла, как положено. Во-первых, он — рабочий класс, хозяин! Во-вторых, у него, хозяина, семья. Всего для семьи нужно! И удивительное дело: с каждым годом вроде больше нужно».
Теперь еще эта неприятность в магазине № 47. Никто, кажется, еще не знает: она, Анна Степановна, совсем не спроста оказалась в канун Нового года у дверей магазина. Ведь ее предупредили: «Ожидаю, что будет один из сотрудников магазина — сам ли, вместе с кем-либо — выносить вино». А предупредила ее и сообщила о своих ожиданиях-подозрениях… она, Нюрка Петрова!
«Между прочим, кое-кто на нее думает, — размышляла Анна Степановна, — вот что странно! Нет, расхитительница не она. А кто? Слава? Нет, не из того материала сделан парень, не он! А кто же все-таки? И почему, собственно, у них такое расхождение в истории с чеком? Славка говорит: дал чек Петровой, а Петрова со злобой твердит: нет, не давал. Именно со злобой! Я заметила…»
Так до утра Анна Степановна и не сомкнула глаз. Как она ни ругала себя старой дурой, как ни принималась вновь и вновь считать до ста, сон не приходил к ней. Нелепая история в магазине, печальная участь Славы стояли перед ней живым вопросом и требовали ответа.
Утром она пошла в магазин и сказала осунувшемуся Грунскому:
— В одиночку задачу не решим. Собирай общее собрание, пусть народ обсудит.
— И без того все по углам судачат, — недовольно ответил Грунский.
— Судачат — это одно, а в открытую поговорят — другое, — запальчиво возразила Анна Степановна. Грунский внимательно поглядел на нее, понял, должно быть, мысли, точившие Анну Степановну, и тотчас согласился, хотя в душе был уверен в бесцельности затеи.
В тот день после закрытия магазина было назначено общее собрание сотрудников. Присутствовала на нем и Анна Степановна.
Единственный вопрос повестки: «Обсуждение недостачи», докладчиком значился председатель местного комитета старший продавец рыбного отдела Игнат Савушкин, непомерно высокого роста и удивительной худобы пожилой человек с насупленными рыжими бровями. Несмотря на свой странный и несколько мрачный вид, это был добряк, любимец сослуживцев. Вместе с тем Игната Савушкина побаивались за его нетерпимость к малейшему проявлению «снохачества», как он почему-то называл стремление залезть в государственный карман. Доклад его оказался необычайно коротким:
— Недостача имеется, — сказал Савушкин, — вы знаете, товарищи, какая. Сейчас речь идет о другом: как могло случиться, что у нас — недостача? Как мы не доглядели? И еще я хотел бы, чтобы вы обсудили: да неужели молодой парень, Вячеслав Казанцев, пошел на это? А не он, так кто же?
— Ну, тут пусть разбираются следственные органы, — сказал кто-то с места. Савушкин сердито возразил:
— Следственные? Да, конечно. А мы-то, общественность, разве в стороне? Мы-то разве не заинтересованы больше всех? Нет уж, товарищи, мы и следственным поможем и самим себе глаза откроем. Давайте обсуждать!
— Ну, кто еще просит слова? — спросил председатель собрания.
— Я прошу, — после некоторой паузы сказал Грунский.
— Все уже знают, — сказал он, — что Казанцев был задержан со сверткам…
— Я этого свертка и не скрывал! — крикнул с места Слава. На него зашикали. Грунский продолжал:
— Подозрение пало на Казанцева. Выходит, что он вынес двести корзин с вином! Да, да, двести! — горячо повторил Грунский. — Каждая стоит около десяти рублей, а нехватка составляет две тысячи. Вот и посчитайте. Нет, чепуха это!
— А кто же унес? — опросила Анна Степановна немного хрипло. Все на нее оглянулись, а Грунский развел руками.
— Если бы я знал!..
Нюра Петрова сидела в первом ряду, сложив руки на коленях. Видно было, что она взволнована до последней степени, но изо всех сил сдерживает себя. Слава сидел неподалеку, бледный и решительный. Он был готов дать отпор каждому, кто станет его уличать!