— Значит, вы здесь рисуете своего пасынка как картежника? — подхватил адвокат.
— Устраняю этот вопрос, — строго произнесла судья, — свидетель может не отвечать.
— Еще один вопрос, — сказал адвокат, — не знаете ли вы, кроме убитого Сани, других детей у Ворониной нет и не было?
— Единственный сынок, — вздохнул Вдовиченко, — легко ли!..
— А дочь? — продолжал адвокат. — Дочь-то у нее была?
— Это мне неизвестно, — пожал плечами свидетель. — Я дочерей у нее не видел.
— Разрешите вопрос Ворониной? — насторожился обвинитель. — Воронина, скажите, дочь у вас есть или, может быть, была?
— Встаньте, Воронина, — сказала судья.
Воронина неохотно поднялась.
— Была у меня дочь, была, как же, — едва слышно произнесла она.
— Какого года рождения? — спросила заседательница справа.
— Тысяча девятьсот сорок второго.
— А где же она? — полюбопытствовала заседательница слева.
— Завербовалась на работу.
— Это когда же? — спросил адвокат.
— А недавно.
— Недавно? Так ведь вы живете с Вдовиченко в своем доме уже лет десять, а он не видел у вас дочери!
— Ну, значит, она ранее того завербовалась, что вы придираетесь!
— Ранее того? То есть до появления у вас дома Вдовиченко? Он поселился в тысяча девятьсот пятьдесят пятом году. Но тогда вашей дочери было тринадцать-четырнадцать лет! В таком возрасте не может быть и речи о вербовке на работу.
Воронина молчала, как будто это к ней не относилось. Судья внимательно на нее поглядела и спросила:
— Как же получается, Воронина? Вы говорите, что ваша дочь завербовалась, но ведь защитник прав, этого не могло быть в ее возрасте.
— Я не помню, — с усилием сказала Воронина. — У меня такое несчастье, а меня пытают…
— Никто вас не пытает, — сказала судья. — Мы лишь выясняем, куда же делась ваши дочь.
— Туда же, куда делся и сын, — тихо, но внятно сказал подсудимый.
— Неправда! — Горячо возразила Воронина. — Вы его не слушайте! Я от нее недавно письмо получила.
— Да вы покажите письмо — и дело с концом, — досадливо сказал Куракин.
— Письмо при вас? — спросила судья.
— Нет, но я его вам принесу! — воскликнула Воронина.
Адвокат поднялся:
— Имею ходатайство. Прошу обязать свидетельницу представить суду это письмо после перерыва.
— Поддерживаю, — отозвался Куракин.
— После перерыва принесите, пожалуйста, письмо дочери, — сказала судья Ворониной.
Следующим вызвали Васю Беляева.
В зал вошел коренастый подросток с начисто выбритой круглой головой.
— Вы подсудимого знаете? — опросила его судья.
— Леньку? Как же, вместе учились.
— Не Леньку, а Леонида. Вы присутствовали, когда происходило опознание трупа убитого Сани?
— Был. Да я не один был, там мальчишек собралось — во!
— Подождите. Я ведь не о мальчиках вас спрашиваю. Ну, что вы там наблюдали?
— А я ничего не наблюдал.
— Был у вас среди мальчиков разговор, кто убил Саню?
— Да мало ли болтали…
— Ну, а о Леониде Новожилине тоже болтали?
Вася с беспокойством посмотрел на подсудимого и сказал:
— Да сказал кто-то, будто и Ленька… Леонид мог это сделать.
— А зачем ему это понадобилось?
— В карты играли.
— Ну и что же?
Из Васи положительно приходилось тянуть каждое слово!
— Ну, и проиграл будто бы Саня ему фотоаппарат, а отдавать не захотел.
— Значит, из-за фотоаппарата?
Вася молчал.
— Ну, а что сказал Леонид на такое предположение? Рассердился?
— А я не знаю, может, и рассердился, — сказал Вася. — Только он молчал, откуда же мне знать!
Допрос перешел к обвинителю:
— Значит, вместо того чтобы протестовать и возмущаться, подсудимый молча проглотил это обвинение?
— Да это не все говорили, а только один, Колька Адабашев!
— Ах, вы наконец припомнили его фамилию! — сердито сказал Алексей Никитович.
— Да, припомнил. Они всегда между собой ссорились!
Куракин заявил, что больше вопросов не имеет. Тогда адвокат спросил мальчика:
— Откуда вы знаете, что Саня проиграл Леониду фотоаппарат и не захотел ему отдавать?
— Люди говорили!
— Это какие же люди?
— Ну, Ворониха.
— Вы хотите сказать, гражданка Воронина? Мать убитого?
— Угу.
— «Угу» или да?
— Да.
— А когда она говорила? И кому именно?
— Моей матери говорила.
Мальчик шмыгнул носом и уселся на скамейке поодаль от Ворониной и ее мужа.
— Свидетель Коваленко! — вызвали судья. По залу точно волна прошла. Все знали, что Коваленко — основной свидетель обвинения. Куракин стал листать бумаги.
— Я — Коваленко.
Перед судьями стоял стройный юноша, с высоким лбом и мечтательными голубыми глазами.
— Вы дружили с подсудимым? — начала допрос судья.
— Да, дружил.
— Он говорил вам, что убил Саню?
Коваленко, не отвечал, поглядел на сидевшего против него, за прокурорским столом, Куракина. В свою очередь, Куракин молча и выразительно глядел на Коваленко.
Адвокат внимательно смотрел на обоих.
— Ну, отвечайте, — нетерпеливо сказала судья.
— Видите ли… — нерешительно начал свидетель, — дело было так: я ему сказал, когда нашли труп: мать убитого на тебя говорит.
— То есть обвиняет его в убийстве? — уточнила судья.
— Да. А он мне в ответ: пусть говорит! Я опять: неужели это ты сделал?
— И что же он вам тогда ответил? — спросила судья. В зале была мертвая тишина.
— Ответил: а хоть бы и я!
— А вы свои показания у следователя помните? — спросила председательствующая. Тут в протоколе записано иначе: «Ответил, что это сделал я».
— Неправильно записано! — решительно возразил Коваленко.
— Разрешите мне, — сказал Куракин. — Разве это не одно и то же: «хоть бы и я» или «это сделал я»?
— Ну, нет! — воскликнул свидетель.
— Другой оттенок мысли, — сказала судья. — В первом случае — предположение, а во втором — утверждение.
— К чему же в таком случае подсудимый вообще сказал вам эту фразу: «А хоть бы и я»? — спросил Куракин.
— А у него это в характере — пошутить, — ответил свидетель. — Он ради шутки и другое нам сказал: будто бы Саня не отдал проигранного фотоаппарата.
— А разве он отдал?
— Отдал!
— А куда же аппарат делся? У Новожилина при обыске не обнаружен.
Коваленко смущенно ответил:
— Это у его мачехи надо спросить. Ленька… Леонид дал мачехе спрятать… А она потом отказалась…
— Врет парень! — закричала Воронина. — Я у нее спрашивала. Не давил он аппарата!
— Достаточно! — сказала судья.
Далее давала показания соседка Ворониной и ее сослуживец по работе в зоологическом саду, Новицкая, вызванная по ходатайству защиты.
Новицкая, пожилая женщина, заведующая райторготделом, жила рядом с Ворониной. Свидетельница была в курсе ее семейной жизни, знала ее сына Саню и ее сожителя Вдовиченко. Особой дружбы между соседями не наблюдалось. Однако они поддерживали хорошие отношения.
— Саню я знала еще мальчиком десяти-одиннадцати лет, — сказала Новицкая. — Ничего дурного я за ним не замечала, мне и сейчас непонятно, почему он попал в исправительную колонию. Это был мальчик привлекательный и одаренный, с удивительно развитым чувством справедливости. Мне показалось, что он страдал не столько от самой отправки его на исправление, сколько от сознания несправедливости со стороны родной матери. Видимо, это острое чувство в подросшем Сане усилилось. Он вернулся не то что озлобленным против матери, а скорее — со страстным желанием доказать ей ее неправоту. После его возвращения я несколько раз беседовала с ним. Это чистый юноша, несмотря на все перенесенное. Он рвался к учебе. Были у него и любимые книги: «Как закалялась сталь» и «Повесть о настоящем человеке», он привез их с собой из колонии. Я недавно его спросила: кем бы ты хотел быть, Саня? А он говорит: «Пашкой Корчагиным!» А потом немного подумал и добавил: «И Мересьевым тоже! И Юрием Гагариным!» Это прозвучало по-детски, но так искренно, что сердце мое обрадовалось!
— Не знаете, какие отношения были между Ворониной и Вдовиченко? — спросила судья.
Свидетельница пояснила, что отношения у них, видимо, хорошие, но что, по ее наблюдениям, Воронина целиком находится под влиянием Вдовиченко, который «командует ею».
— А как относился Вдовиченко к Сане?
Свидетельница слегка замялась. Ничего «такого» она не замечала, но однажды слышала через забор, как Воронина сказала Вдовиченко:
— Чем он тебе мешает?
А он отвечал сердито:
— В дела мои встревает. Надоело!
— А вы твердо знаете, о ком именно шла речь? — спросил обвинитель.
Свидетельница ответила, что она может лишь предположительно назвать Саню.
— Скажите, а вам из сарайчика были бы слышны крики и шум борьбы?
Свидетельница несколько опешила при странном вопросе обвинителя. Подумав, она ответила:
— Скорее всего, услышала бы. Сплю я чутко…
Защитник выругал себя в душе, что ему не пришло в голову задать этот вопрос, и спросил:
— Сам ли приехал к матери Саня или его привезли?
— Привез милиционер.
— Больше вопросов нет? — спросила судья.
— Еще один или два, — привстал адвокат. — Но я хотел бы спросить сначала свидетельницу Воронину…
— Воронина, встаньте, — сказала судья.
— Правда ли, гражданка Воронина, — спросил адвокат, — что вы на второй день после исчезновения сына побелили сарайчик, в котором он ночевал? С чего бы это?
В зале наступила настороженная тишина. Воронина помолчала и тихо произнесла скорбным голосом;
— Да я ведь тогда не знала, что сын убит…
— Это верно, — подхватил адвокат, — но с другой стороны, так или иначе, произошла беда, исчез сын, материнское волнение велико, и вдруг мать занимается столь прозаическим делом, как побелка, да еще того помещения, из которого пропал ее сын. Впечатление такое, что освободившееся наконец помещение приводится на радостях в исправный вид!