рассеянную лень! Что это за стихи:
И близ него ее заметя,
Об ней, поправя свой парик,
Осведомляется старик.
Мы полагали, что в описании бала поэт возлетит воображением. Но это то же поименование предметов без всякого порядка, как в описании Москвы и в выезде Тани из деревни.
Ее привозят и в собранье.
Там теснота, волненье, жар,
Музыки грохот, свеч блистанье (?!),
Мельканье (?!), вихорь быстрых пар (?!),
Красавиц легкие уборы,
Людьми пестреющие хоры,
Невест обширный полукруг,
Все чувства поражает вдруг.(!!!)
Здесь кажут франты записные
Свое нахальство, свой жилет
И невнимательный лорнет (?!);
Сюда гусары отпускные
Спешат явиться, прогреметь (?),
Блеснуть, пленить и улететь.
Больно и жалко, но должно сказать правду. Мы видели с радостью подоблачный полет певца «Руслана и Людмилы» и теперь с сожалением видим печальный поход его «Онегина», тихим шагом по большой дороге нашей словесности.
Н. А. Полевой (?). Эпиграмма
(на голос: Мое собранье насекомых)
На ниве бедной и бесплодной
Российской прозы и стихов
Я, сын поэзии холодной.
Вам набрал травок и цветов;
В тиски хохочущей сатиры
Я их когтями положил,
И резким звуком смелой лиры
Их описал и иссушил.
Вот Чайлъд-Гарольдия смешная;
Вот Дон-Жуания моя;
Вот Дидеротия блажная;
Вот русской белены семья;
Пырей Ливонии удалый,
И афинский наш чертополох,
И мак Германии завялый,
И древних эллинов горох.
Всё, всё рядком в моих листочках
Разложено, положено,
И эпиграммы в легких строчках
На смех другим обречено!
Ф. В. Булгарин. Предок и потомки[25](Сатирическая повесть)
Глава VII. Русский книжный магазин
Молитва облегчила грусть Сергея Свистушкина, и он вздохнул свободнее. Вышед на улицу, антикварий сказал ему:
— Не угодно ли завернуть в лавку, где продаются книги? Там узнаем мы, где жилище вашего внука.
— Пожалуй! любопытно посмотреть на книги. Я, бывало, любил проводить время в монастырских книгохранилищах. Посмотрим, что-то написано о наших временах!
Они вошли в лавку или в магазин. Уже было около 6 часов вечера, и запах рому слышен был в лавке, вероятно, для предупреждения гнилости и для истребления неприятного запаха от сырой бумаги. В лавке было два торговца, из которых один казался хозяином, а другой слугою, хотя между ими было что-то общее. Тот, который казался слугою, беспрестанно смотрел на своего товарища (вроде господина) и передразнивал все его ухватки. Если первый улыбался, то и другой делал то же; первый кланялся, и другой гнулся; первый бежал за книгами, и другой спешил туда же. Это припоминало несколько Дон-Кишота с его Санхо-Пансой.
— Сядьте и отдохните, Сергей Сергеевич, — сказал антикварий, — вы устали, и я также.
Хозяин лавки, почитая Свистушкина богатым иногородним купцом, пришедшим покупать книги для пожертвования какому-нибудь училищу, чтоб приобресть медаль, поспешил подать ему стул. Товарищ его хотел предупредить его, и они так жестоко стукнулись лбами, что раздался стук, как от удара двух спелых арбузов. Сергей Свистушкин охнул и примолвил:
— Видно, крепколобого десятка.
— Есть ли у вас сочинения Никандра Семеновича Свистушкина? — спросил антикварий.
— Как не быть! есть-с, — отвечал хозяин.
— Есть-с! — примолвил его товарищ, бросился к полкам и принес целую кипу тоненьких книжонок.
Сергей Свистушкин взял в руки одну книжонку, развернул ее и остановился:
— Что это? Разве это по-русски напечатано? — спросил он у антиквария.
— Это гражданские буквы, изобретенные при царе Петре Алексеевиче, — отвечал антикварий. — Старинные буквы употребляются только для печатания церковных книг.
При сих словах книгопродавцы, думая, что Сергей Свистушкин безграмотный, но богатый купец, удвоили к нему внимание, ибо книгопродавцы весьма уважают безграмотных покупщиков, которым могут сбывать с рук залежалые книги своего издания, писанные на заказ по рублю за лист, а продаваемые по десяти и более рублей. Хозяин сделал гримасу, означающую улыбку, и с поклоном сказал:
— Прекраснейшая книга-с! славного, знаменитого и модного сочинителя-с!
— Прекраснейшая книга-с! — повторил его товарищ, также кланяясь и улыбаясь.
— Прочти-ка заглавие, разумная голова! — сказал С. Свистушкин, подавая книгу антикварию.
— «Воры», поэма; сочинение Никандра Свистушкина, в стихах.
— Что ты говоришь? Мой потомок пишет о ворах! Разве он служит в Сыскном приказе?
Книжники посмотрели друг на друга в недоумении и не знали, что отвечать.
— Это выдумка, сказка, — сказал антикварий.
— В наше время так няньки, дядьки и холопы слагали сказки, а ныне, видно, дворянским сынам нечего делать, когда они взялись за это ремесло. Я никогда не воображал, чтоб мой потомок попал в сказочники!
— Сказки не равны, Сергей Сергеевич! — возразил антикварий. — От старинных сказок ничего не требовалось, кроме того, чтоб связать кое-как выдуманное происшествие. А ныне от сказки, называемой по-гречески поэмой, требуется гладких стихов, силы воображения, картин, списанных с природы, познания человеческого сердца, глубокой нравственности, философии…
— Перестань, умная голова! — сказал Сергей Свистушкин, — зачем столько мудрости, чтоб описывать житье-бытье воров? Стоит ли умному человеку ломать себе голову, чтоб узнать то, что известно каждому тюремщику! Ты морочишь меня.
— Нет, я говорю правду, Сергей Сергеевич. Здесь дело не о ворах, а об искусстве в рассказе. Один знаменитый немецкий стихотворец, по имени Шиллер, прославился, написав трагедию, или, как в ваше время называли, комедь, о разбойниках, так и наши пустились тем же путем. Это мода, обычай века, чтоб описывать и выводить на показ все, что есть худого в мире: воров, убийц, бездушных изменников, бешеных, словом, всякого рода злодеев.
— Хорош обычай! Уж лучше бы описывать каких-нибудь витязей, хоть вымышленных, каковы, например, Полкан-богатырь, Бова Королевич и тому подобные.
— Вот другое сочинение вашего потомка, под заглавием «Жиды»… — сказал антикварий, развертывая книгу.
— Ну их к черту! — возразил Сергей Свистушкин. — Этакой проказник, мой потомок! Я думаю, что он скоро доберется до чертей.
— Вот-с, прекраснейшие-с стихи-с, столь же знаменитого поэта-с, как и Никандр Семенович Свистушкин-с, — сказал книгопродавец с улыбкою, подавая несколько томов. — Здесь более чертей-с, нежели в самом аду-с, и столько мертвецов-с, что не поместятся на всех наших кладбищах-с! Прекраснейшие книги-с!
— Прекрасная книга-с! — примолвил товарищ хозяина, также улыбаясь.
— Отвяжитесь вы от меня, греховодники! — сказал с гневом Сергей Свистушкин и встал со стула.
— Вы не любите-с чертовщины-с, — сказал книгопродавец. — Жаль, а это и в моде, и доставляет великую славу и уважение-с. Не угодно ли-с?
— Чертовщина доставляет славу и уважение! Да вы с ума сошли! — сказал С. Свистушкин.
— Вот идиллии, эклоги, стансы-с… — сказал книжник.
— Вот идиллии, эклоги, стансы-с, — промолвил товарищ хозяина. — Сочинитель пишет в древнем вкусе-с.
Сергей Свистушкин не удостоил ответом книжников и, посматривая на полки, спросил:
— Неужели все это русские книги?
— Никак нет-с. Русских книг есть гораздо более, нежели сколько их здесь видите-с, — отвечал хозяин. — Но если что прикажете, я тотчас пошлю в другие лавки.
Товарищ хозяина тотчас бросился к дверям и, держась за ручку замка, сказал:
— Что прикажете? сей час принесу!
— А ты сам пишешь ли книги? — спросил Сергей Свистушкин.
— Это не наше дело, — сказал книжник.
— Итак, ты торгуешь чужим умом, чужим трудом и чужим добром! — промолвил Сергей Свистушкин. — Видно, за то не много и барыша!
— Очень-с немного! за чужой товар я получаю только по двадцати копеек с рубля.
— Только! за это только надобно было бы подержать тебя на правеже! Ты, брат, как я вижу, не жнешь, не сеешь, а хлебец собираешь! Это что за книжонки?
— Детские, в пользу воспитания юношества, но прикажете ли-с?
— А кто их пишет? Верно, отцы семейств, люди занимавшиеся воспитанием юношества!
— Никак нет-с. Отцы семейств и наставники покупают-с, а сочиняет кто попало, большею частью молодые люди, на заказ.
— Посечь бы этих ребят за то, что пишут для детей, едва вышед из детства, и тех, которые заказывают! — сказал Сергей Свистушкин. — Это что за кипы тоненьких книжонок и листов?
— Журналы и газеты-с. Не угодно ли подписаться-с?
— А что такое… как бишь их? журчалы, что ли, и глазеты?
Книгопродавцы и антикварий улыбнулись, и сей последний сказал:
— Журналы, суть книжки, выходящие в известные сроки. Издатели их обязуются помещать новые небольшие сочинения и разбирать, то есть оценять по достоинству, отдельно выходящие книги.
— Так, стало быть, эти издатели умнее и опытнее других в книжном деле? — спросил Сергей Свистушкин.
— Так быть должно, но, по несчастью, по большей части дело идет напротив. Судят и рядят те, которые не могут и не умеют написать трех строк порядочно, а осуждают тех, которые их умнее.
— У вас, как я вижу, все идет наоборот! А глазеты что такое?
— В них извещают о всех происшествиях, случившихся в целом мире, — отвечал антикварий.
— Вот это славно! И что ж, обо всем пишут правду?
— Не всегда. Иногда умалчивают о том, что знать всем должно, а извещают о том, чего знать вовсе не нужно, и представляют вещи не так, как они есть, а как надобно, чтоб было. Иногда и выдумывают небылицы…
— Что за чудеса, все идет наперекор здравому смыслу! Это что за книги?
— История российская-с! Превосходнейшая-с! не угодно ли-с?
— То есть летописи и хронографы, пересказанные другими словами, украшенные вымыслами, рассуждениями, или распространенные по воле сочинителя, по надобности и по духу времени, — сказал антикварий.
— Так, стало быть, те же сказки! — примолвил Сергей Свистушкин. — Ну, а это что за книги?
— Землеописание Российского государства-с! Не угодно ли-с? прекраснейшая-с книга-с!
— А справедливо ли все описано?
— В этом нельзя поручиться, — отвечал антикварий. — Сочинители, описывая страну, сами не ездят по ней, не мерят, не считают, не поверяют, не наблюдают, а извлекают известия из разных старых и новых книг, составленных также по слухам, и прибавляют все, что им кажется справедливым. От того выходит, что часто жители какого-нибудь города читают, что про них пишут, да посмеиваются, находя совсем противное на бумаге тому, что есть на деле!
— Так какая же из этого польза? те же сказки! — примолвил Сергей Свистушкин. — Ну, брат, охотники вы до сказок, и не мудрено, что вы мои похождения назвали сказкою! Странное дело ваше просвещение! Намереваетесь делать одно, а делаете другое; знаете сами, что пишете ложь, а принимаете за правду, и вместо того, чтоб прославлять великих мужей, описываете воров и негодяев! — Пойдем, брат, отсюда; здесь потеряешь ум, а не научишься ничему доброму. Однако ж я зайду к тебе на досуге и выберу кое-что для себя, чтоб посмеяться…
— Милости просим-с! — сказал книгопродавец с поклоном и улыбкою.
— Милости просим-с! — повторил его товарищ, также кланяясь и улыбаясь.
— А где живет Никандр Семенович Свистушкин? — спросил антикварий.
— Недалеко отсюда. Но вы его не найдете теперь дома; теперь такое время, что он сидит где-нибудь, в кругу своих знаменитых друзей, и принимает дань удивления и похвал. Поезжайте к его закадычному другу, барону Шнапсу фон Габенихтсу. Он получил сегодня за треть жалованье: так, верно, у него происходит жертвоприношение трем божествам вечно-юных поэтов: Вакху, Лени и Свободе. Барон Шнапс фон Габенихтс живет за Конной, в доме Запивошкина.
— Неужели ваши писцы идолопоклонники? — спросил Сергей Свистушкин. — Я боюсь за моего потомка.
— Не бойтесь: жертва не есть еще вера, — возразил антикварий.
Антикварий с бывшим стольником вышли из лавки, наняли крытые дрожки и поехали к барону Шнапсу фон Габенихтсу.
Глава VIII. Заседание любимых сынов Аполлона, поклонников Вакха, Лени и Свободы
Антикварий с бывшим стольником вошли в ворота дома Запивошкина, чтоб спросить дворника о жилище барона Шнапса фон Габенихтса. Дворник указал им на окна третьего этажа, под которыми лежала куча обломков бутылок, и повел их по узкой грязной лестнице. В передней они увидели остатки, или барельефы, пиршества: обороченные жестяные судки, соленые огурцы на промокной бумаге, которою наделяют покупателей в мелочных лавочках, соль, рассыпанную на столе, квас в умывальнике и т. п. — Вошед в первую и последнюю комнату барона Шнапса фон Габенихтса, они увидели собрание… (листы рукописи затеряны, а когда найдутся, то будут напечатаны в новом издании, в 1930 году).
Бывший стольник царя Алексея Михайловича так испугался своего потомка, что, воспользовавшись замешательством вакхической беседы, бросился за двери и, сбежав с лестницы, пустился во всю прыть по улице.
Антикварий догнал его и удержал за руку:
— Что с вами сделалось, Сергей Сергеевич? Неужели вы испугались деревянного кинжала в руках вашего потомка? — Бывший стольник молчал и только пыхтел. Антикварий продолжал: — Напрасно вы испугались, Сергей Сергеевич! Ваш потомок и его товарищи, право, в существе, добрые ребята и вовсе не опасны. Винные пары и угар от самолюбия перевернули мозг в их голове, и тщеславие заглушило все другие чувствования. Они сами не знают, чего хотят и что делают! Вопят противу всего в чаду винного упоения; помахивают деревянными кинжалами и грозят бумажными перунами негодования, а на деле лижут прах ног каждого сильного, из одной надежды получить что-либо, и ради обеда прославляют в посланиях блистательных шутов. Ей-богу, они только смешны, достойны сожаления, но вовсе не опасны с своими кинжалами и перунами! Я бы советовал вам взять вашего потомка к себе на дом и запереть на некоторое время, чтоб разлучить с его демоном соблазнителем, с его друзьями, а может быть, вам удалось бы исправить…
— Да перестань! — воскликнул с досадой Сергей Свистушкин. — Что ты меня морочишь! Какой это потомок мой? Это маленькое зубастое и когтистое животное, не человек, а обезьяна! В этом ты не переуверишь меня, хоть божись, хоть клянись! Пускай себе она хоть утонет в вине… я знать не хочу!