Служанка возвратилась с вином и пирожными, после чего дон Рафаэль откланялся, захватив с собой и лошадь, на которой Гай приехал из Гаваны, а мальчик, к своему величайшему смущению, остался наедине с Пилар.
– Муж вернется, когда завершит инспекцию finca и los ingenious[19] – сахарных заводов, tu comprendes[20], дон Гай, – сказала она. – А тем временем разрешите мне воспользоваться случаем и разузнать немного о вас. Семья у вас есть, наверно?
– Да, мэм, – сказал Гай. – Но папа умер. Его убили на дуэли два месяца назад.
– О! – воскликнула Пилар, и в ее темных глазах вспыхнул огонь. – Вот что я особенно ненавижу! Эту глупую заносчивость мужчин! Какое он имел право так поступить? Какое право, спрашиваю я вас, дон Гай, имеет мужчина дать себя убить из-за безрассудства, которое вы называете мужской честью? Для нас, женщин, она не имеет никакого значения, вы понимаете меня? Пустое место, и больше ничего! Если не считать слез, которые нам остается лить, и груза печали, чтобы нести его всю жизнь… – Но, увидев на его лице неприкрытое изумление, она внезапно порывисто схватила его за руку.
– Простите меня, – сказала она мягко. – Муж говорит, у меня pajaros en la cobeza[21] – маленькие птички в голове, и что я сумасшедшая, как лейка…
– Но разве можно назвать лейку сумасшедшей?
– Не знаю. Но мы всегда говорим так по-испански. По крайней мере, дон Трэй гордится тем, что я очень передовая женщина, и думаю, так оно и есть. Я бы многое изменила в мире, если бы мне разрешили создать правительство из женщин…
– Из женщин! – рассмеялся Гай. – Ну вы и скажете, мэм!
– Вы, мужчины! – воскликнула Пилар, надув губы в притворном негодовании. – Думаете, мы ни на что не годны, кроме любви и материнства или чтоб быть вашими любимыми домашними зверюшками! Но вы ошибаетесь. Такое правительство из женщин никогда не стало бы поощрять варварство и безумие войны или несправедливость и жестокость рабства…
– Но ведь и у вас есть рабы, – заметил Гай.
– У моего мужа, – мрачно поправила его Пилар, – и все они, согласно его завещанию, должны быть освобождены после его смерти. Я отпустила бы их на волю хоть сейчас, но муж справедливо заметил, что это было бы еще большей жестокостью: они просто не могут сами о себе позаботиться. Поэтому я должна научить их читать, писать и считать, а муж пригласил умелых ремесленников-негров, чтобы они обучили их полезным ремеслам. Когда он умрет, они смогут найти себе место среди цивилизованных людей…
– Но, допустим, они научатся всему этому еще до того, как умрет капитан Трэй. Вы по-прежнему будете держать их в рабстве?
– Да, – с грустью сказала Пилар. – Нам придется оставить все как есть: ведь правительство не слишком благоволит к тем, кто отпускает негров на волю. Поэтому их освободят согласно завещанию мужа: даже правительство может пренебречь своими законами, чтобы исполнить последнюю волю человека, – она священна. Но хватит говорить обо всем этом, соловья баснями не кормят. Ты, наверно, голоден?
– Да, мэм, – ответил Гай на этот раз уже без стеснения. – Я голоден как собака. – И теперь его испанский был почти правилен.
– О, – рассмеялась Пилар, по-детски захлопав в ладоши, – так ты все-таки говоришь по-испански? Нехорошо с твоей стороны меня обманывать.
– Ни слова не говорю, – сказал Гай. – Но я умею читать.
– Тогда я тебя и говорить научу. Сегодня же днем после сиесты и начнем…
И они принялись за arros con polio[22] – универсальное испано-американское блюдо, приготовленное из смеси риса, курицы, оливок, креветок, моллюсков и всего прочего, что оказалось на кухне. А потом слуги внесли бесконечно разнообразные рыбные блюда, вслед за ними – наваленные грудой куски свинины, приправленные подорожником, пропитанные несколькими сортами превосходных вин, с гарниром из картофеля, лука и других овощей. На десерт была подана гора фруктов. Гай попробовал любопытства ради манго и папайю, которые были ему незнакомы, но не смог их есть. Ему вполне хватило апельсинов, мандаринов, винограда и бананов, чтобы наесться до отвала.
Не без труда встав из-за стола, он понял смысл испанской сиесты. После такого обильного обеда дневной сон больше не казался ему странным. Он последовал за опрятной мулаткой в предназначенную для него спальню. Стены, конечно, были щедро украшены распятиями, статуями Девы Марии и изображениями святых. На спинке кровати висели четки. Нетерпимый протестантизм его родных холмов отверг бы все это как святотатство.
Но в это утро он получил уже жестокий и горький урок, убедившись в нелепости раз и навсегда затверженных истин, и, будучи умным и не лишенным воображения юношей, он начал свое первое путешествие в область независимого мышления. Он лежал и думал: «Нет, Бог не мог закрыть все ведущие к нему дороги, кроме одной. Миллионы людей думают так же, как мы, но еще больше тех, кто думает иначе. Речел – порождение нашего взгляда на жизнь, а у них – Пилар. Так кто же станет судьей? Не я, по крайней мере. Достаточно я побыл в этой роли».
Размышляя таким образом, он погрузился в сон. Поздним вечером Гая разбудили тяжелый стук сапог и громкий голос, несомненно принадлежавший капитану Трэю. Обращаясь к жене, он говорил по-испански:
– Так, значит, моя радость, ты развлекаешь незнакомого мужчину, когда мужа нет дома? Скажи мне, где он, и я перережу ему глотку, отсеку нос и уши!
Гай услышал мелодичный смех Пилар и ее быстрый ответ, но не смог разобрать, что она сказала. Но тут капитан Ричардсон восторженно взревел и заговорил по-английски:
– Этот мальчишка? Малыш из моих родных мест, где он, черт возьми? Куда ты его запрятала, mi vida[23]?
Гай начал слезать с кровати, и в этот момент дверь распахнулась.
– Так ты все-таки приехал! – пробасил капитан Трэй. – Дай же я пожму твою руку, сынок! Где ты, черт возьми, пропадал так долго? Я уже и вспоминать тебя перестал!
– Раньше не смог выбраться, капитан, – сказал Гай, сгибая пальцы, чтобы убедиться, что все они целы после могучего пожатия Трэя. – Но, похоже, я немного опоздал с приездом, ведь вы уже перестали ходить в море…
– Да ничуть ты не опоздал, – сказал капитан. – Есть и другие, куда лучшие способы заработать на жизнь. Поговорим об этом позже. Главное – ты здесь. Наконец-то упросил родителей отпустить тебя? Отлично! Скажи, сынок, как долго ты сможешь тут пробыть?
– Мне не пришлось никого упрашивать, – сказал Гай. – Отца убили, и теперь я как бы в бессрочном отпуске. Я могу пробыть здесь сколько хочу – вернее, столько, сколько вы захотите терпеть меня.
– Любовь моя, – внезапно вступила в разговор Пилар, беря мужа за руку, – поскольку я не сумела пока подарить тебе сына, которого мы так страстно желаем, почему бы нам не принять его в свой дом? Ты бы мог выправить бумаги на усыновление в американском посольстве; ведь он твой земляк и…
– Боже правый, мэм! – прервал ее Гай. – Подождите минутку! В сыновья я вам, пожалуй, не гожусь по возрасту, да вы меня толком и не знаете! Может быть, я и человек-то никчемный!
– Тебе не так уж много лет, – рассмеялась Пилар. – Сомневаюсь, что тебе шестнадцать, мне, jovencito mi[24], уже тридцать, а это немало. И я тебя знаю. Женщине не нужно много времени, чтобы понять, что к чему. Наше сердце сразу же дает нам правильный ответ. Да к тому же и выгодно иметь почти взрослого сына: не надо нянчить его, думать о пеленках и детских болезнях. Ну, что скажешь, mi amor[25]? Могу я усыновить его или нет?
– Конечно, можешь, – тотчас ответил капитан Трэй. – Было бы здорово иметь в доме еще одного мужчину. Давай сядем на веранде и потолкуем. Так твоего отца убили, Гай? Как это случилось?
Начав говорить, Гай вскоре поймал себя на том, что рассказывает все как было, ничего не пропуская и даже не пытаясь утаить тяжелый груз вины, лежащий на отце. Когда он закончил, капитан и Пилар долго молчали, а потом Трэй сказал:
– Ты пережил трудные времена, мальчик. Самое лучшее сейчас – забыть о них и начать жизнь снова, здесь. Ты мне будешь хорошим помощником. Управлять плантацией сахарного тростника – это не вести парусник сквозь бурю. Ты знаешь, что такое плантация, и твой опыт здесь очень пригодится. Но прежде всего тебе придется научиться разговаривать по-здешнему. Попрошу Рафаэля, чтоб он завтра же прислал кого-нибудь из города…
– В этом нет необходимости, mi amor, – сказала Пилар. – Я обучу gran hijo mio[26] кастильскому наречию, да и французскому языку, если он пожелает. Мне будет чем себя занять, и я совершенно уверена, что из меня выйдет куда лучший una profesora[27], чем из тех пьяниц, которых прислал бы дон Рафаэль. Кроме того, мне это доставит огромное удовольствие. Ну, что скажешь?
– Прекрасно, – сказал капитан Трэй. – Но только вечером, после сиесты. Утренние часы мальчик будет со мной. Придется нам как-то делить нашего сына…
Так начался в жизни Гая период, который на первых порах показался ему самым счастливым в жизни. По утрам они ездили с капитаном Трэем по широким, залитым солнечным светом полям сахарного тростника, заезжали на сахарные фабрики, похожие на большие пароходы, бросившие якорь среди тростниковых полей; из их высоких труб струился дым и реял над ними подобно знаменам.
Вечерами он изучал испанский и французский с Пилар, делая такие успехи, что уже к следующей весне бегло говорил на обоих, и что удивительно, почти без акцента.
В те дни, когда работы не было, капитан Трэй брал его с собой на свой маленький шлюп «Пилар» и учил судовождению и навигации. Навигаторское искусство особенно полюбилось Гаю: он научился читать карты, пользоваться секстантом, правильно называть все тридцать два румба компаса в прямом и обратном порядке, точно делать расчеты и прокладывать курс так хорошо, что капитан Трэй с гордостью хвастался, что мальчик хоть сейчас может пойти штурманом на самый большой и быстрый клипер.