Посылаю Вам, многоуважаемая Софья Андреевна, снимки посмертной маски Сергея Александровича, из них один — Вам, а два — музею. Освещение одобрено художником Золотаревским[136], который помогал мне при съемке.
Недавно получил от г-на Чернявского[137] карточку С. А. для увеличения. Там имеется также лик Ивнева[138], и я не знаю, увеличивать ли целиком, или только выделив одного С. А., или же его с Чернявским, но без Ивнева? Жду Ваших указаний.
Эрлих, очевидно, не получил от Вас никаких распоряжений по пересъемке стихов С. А., так как до сих пор мне не звонил.
Не нужен ли Вам внешний вид гостиницы? Все Ваши заказы будут исполнены немедленно.
Привет!
P. S. Прилагаю счет на съемку маски. Не откажите распорядиться высылкой денег (14 + 10).
24/V
Наконец объявился Эрлих и для начала — надул, обещав принести автограф в воскресенье и не исполнив этого.
За эти дни мой бюджет почти иссяк, а потому мечтаю о переводе Вами денег.
30-го в Доме печати будет фотографическая выставка, куда я, между прочим, даю маску С. А.
Привет.
Очевидно, С. А. Толстая-Есенина обратилась за разъяснениями к В. И. Эрлиху с вопросом, почему задерживается пересъемка стихотворения С. А. Есенина «До свиданья, друг мой, до свиданья». Эрлих отвечал ей (26 мая 1926):
А дело, Софья Андреевна, обстоит очень просто: Вы наказ-то мне прислали, а адресочек-то пресняковский забыли приписать. Так я этого фотографа только третьего дня нашел. Съемку произведет, по моему уговору с ним, завтра. Расчеты тоже. Маска еще не готова[140]. Мансуров в отъезде. Я — очень виноват, но вины заглажу старательно.
Снимки — перешлю. От А. П. привет. Касаткиным[141] приветы. Пускай И. М. не ругается — скоро буду в Москве.
До Вашего отъезда перешлю все… все… все.
Эрлих свое обещание исполнил и отдал на пересъемку В. В. Преснякову есенинский автограф. Пресняков, в свою очередь, сообщал Толстой-Есениной (21 октября 1926):
Многоуважаемая Софья Андреевна!
Посылаю Вам один экземпляр автографа Сергея Александровича. Оригинал до сих пор у меня, так как Эрлих после неприятного разговора со мной скрылся, конечно не заплатив, как и подобает действовать арапу плохой марки.
К Вашему приезду приготовлю увеличенный портрет (С. А., Чернявский и Ивнев), а также наружный вид гостиницы. Если Музей памяти С. А. уже начал функционировать после летнего перерыва, то не откажите перевести мне злополучные 14 руб., а также небольшой аванс на производимую работу — рублей 20.
Преданный Вам
Судя по письмам, В. В. Пресняков предлагал С. А. Толстой-Есениной больше материалов, чем она была готова приобрести. Во всяком случае, фотография наружного вида гостиницы «Англетер» работы В. В. Преснякова среди закупок Музея Есенина не значится. Она также отсутствует в фондах ОР ИМЛИ и ГМИРЛИ им. В. И. Даля.
История поступления в Музей Есенина еще одной фотографии тела С. А. Есенина, лежащего на прозекторском столе, которая была сделана Н. А. Щербаковым, восстанавливается по письму В. С. Чернявского С. А. Толстой-Есениной (24 декабря 1926):
Он <К. А. Соколов[144]> очень охотно собрал все, что мог… Его жена, Любовь Федоровна Милеева, огорчена тем, что присылает пока немного, 27-го она сможет кое-что дослать. Рисунок камня, где любил сидеть Сережа, надо бы попросить ее скопировать для музея.
Фотография (посмертная) в единственном отпечатке принадлежит Соколову. Он вынул ее из рамы и страшно ею дорожит (негатив тоже у него). Ему хотелось бы знать, надолго ли нужно все, что он прислал[145].
Тот экземпляр этой фотографии, о котором идет речь в письме, в настоящее время хранится в ГМИРЛИ им. В. И. Даля (ГЛМ КП 35797). На ней отсутствует штамп «Музей Есенина», что свидетельствует о том, что данный экземпляр этой фотографии «Музеем Есенина» не покупался. В то же время другие экземпляры этой фотографии, хранящиеся в ОР ИМЛИ, имеют штамп «Музей Есенина». Однако источник их поступления в него не установлен.
Е. В. Кочнева. Посмертные реликвии С. А. Есенина в Пушкинском Доме
В Литературном музее и Рукописном отделе Пушкинского Дома хранится ряд изобразительных материалов и документов, связанных с трагической гибелью и увековечением памяти Сергея Есенина.
Посмертная маска Сергея Есенина.
Снята в Ленинграде 29 декабря 1925 г.
Автор: скульптор И. С. Золотаревский.
Гипс вощеный. 28 × 16 × 21.
Приобретена через антикварно-букинистический магазин в 1954 г.
© ИРЛИ (Пушкинский Дом) РАН
Слепок правой руки Сергея Есенина. Снят в Ленинграде 29 декабря 1925 г.
Автор: скульптор И. С. Золотаревский.
Гипс вощеный, гипс тонированный. 14 × 21 (основание).
Приобретен через антикварно-букинистический магазин в 1954 г.
© ИРЛИ (Пушкинский Дом) РАН
В первую очередь это посмертная маска и слепок правой руки поэта[146], снятые скульптором И. С. Золотаревским[147]вечером 29 декабря 1925 года в помещении Ленинградского отделения Союза писателей (Фонтанка, 50) во время гражданской панихиды.
Обстоятельства создания посмертной маски Есенина подробно описаны в воспоминаниях П. Н. Лукницкого[148]: «Ок<оло> 7 часов явился скульптор (Золотаревский?) со своими мастерами[149]. Гроб перенесли во 2-ю комнату. Поставили на стол. Публику просили остаться в 1-й комнате. Во 2-й тем не менее скопилось много — все свои.
Низенький, коренастый, безволосый мастер[150], в переднике, засучил рукава и занялся своим делом. Улыбался очень весело и болтал со своим помощником[151]. Беззастенчиво потыкал пальцем в лицо, примеряясь к нему.
Соф<ья> Андр<еевна Толстая-Есенина>[152] с виду — спокойна (Шкапская[153] потом говорила, что она — оцепенела). Когда энергичным движением руки мастер бросил на лицо Есенина мягкую, расползающуюся массу гипса — Соф<ья> Андр<еевна> заплакала. На несколько секунд, может быть… Потом опять была выдержанной и внешне спокойной. Тихонов[154] — белый, сидел в другом углу на стуле — отдельно от всех. Какой-то интервьюер схватил его за рукав: „Несколько слов, товарищ Тихонов… Несколько слов…“ Тихонов устало отмахнулся от него рукой.
Было тихо. Только в соседней комнате (в 3-й) гудел разговор нетерпеливых оркестрантов… Один из них штудировал маленькую летучку — извещение о гражданской панихиде и о прово-дах тела Есенина, которое разбрасывалось по городу газетчиками.
Публика прибывала. Стояли уже на лестнице. Пришел Ионов[155], давал распоряжения. Я пошел отыскивать ножницы. Соф<ья> Андр<еевна> отрезала прядь волос — всегда пышно взлохмаченных, а сегодня гладко зачесанных назад[156].
Маски сняты. Гроб перенесли опять в большую комнату. Хотели отправляться на вокзал — но исчезла колесница. Тихонов и кто-то еще побежали в бюро похоронных процессий за другой.
Фотограф (Булла[157]) раздвинул треножник, направил аппарат на гроб. Все отодвинулись. По другую сторону гроба встали Ионов, Садофьев[158], еще несколько человек. Вызвали из толпы Клюева[159] и Эрлиха[160]. Они неохотно прошли туда же и встали в поле зрения аппарата. Вызвали еще нескольких[161].
Кто-то сзади усиленно толкал меня, стараясь протиснуться к гробу, чтобы быть сфотографированным. Кто-то посторонний[162]. Мне не понравилось это. Я не дал дороги.
Фотограф заговорил о Есенине: „Ведь это мой старый приятель… Мы вместе на военной службе были“. Поднял факел. Вспыхнул магний[163].
Колесница стояла внизу. Стали собираться в путь. Браун[164], Рождественский[165], я, поднесли крышку гроба и держали ее, пока друзья Есенина прощались с ним.
Клюев склонился над телом и долго шептал и целовал его. Кто-то еще подходил. Крышка опущена. Мы вынесли гроб[166]. Вторично заиграл оркестр.
Погода теплая. Мокрый снег ворочается под ногами. Темно. Шли по Невскому. Прохожие останавливались: „Кого хоронят?“ — „Поэта Есенина“. Присоединялись.
Когда отошли от Союза, было человек 200–300. К вокзалу пришло человек 500»