[276], но утром 28 декабря его поведение в гостинице было довольно странное; когда он по требованию В. Эрлиха и Е. Устиновой открыл запертый изнутри пятый номер (ключ изнутри был вставлен в замок), то не зашел внутрь, чтобы узнать, что случилось с жильцом и почему тот не открывает на стук, а вместо этого, впустив в номер посторонних людей, сам пошел прочь, хотя именно он отвечал за порядок в гостинице.
Исследователи обстоятельств смерти Есенина справедливо предполагают, что В. М. Назаров к этому времени уже знал, что Есенин мертв, и просто разыгрывал спектакль, давая возможность посторонним людям обнаружить труп поэта. Учитывая неожиданный вызов Назарова в гостиницу поздно вечером 27 декабря, такое предположение кажется весьма правдоподобным.
В настоящее время существуют две версии гибели С. А. Есенина: самоубийство и убийство.
Свидетели самоубийства Есенина отсутствуют, поэтому эта версия изначально являлась интерпретацией, появившейся сразу при обнаружении тела 28 декабря 1925 года в № 5 гостиницы «Англетер», еще до результатов вскрытия. Сразу же после обнаружения тела управляющий гостиницей В. М. Назаров позвонил в милицию, и участковый надзиратель Н. М. Горбов прибыл в гостиницу, «согласно телефонного сообщения управляющего гостиницей граж. Назарова В. Мих., о повесившемся гражданине в номере гостиницы»[277]. Таким образом, версия самоубийства была сформулирована еще до приезда милиции и врачей и исходила от сотрудника ГПУ[278], управляющего гостиницей В. М. Назарова. Фактически никакого следствия не проводилось. Термин «повесившийся» трижды употребляется в акте Н. М. Горбова, но никаких доказательств самоубийства ни в акте, ни в следственном деле нет, есть лишь необоснованное утверждение.
То обстоятельство, что милиционер Н. М. Горбов не проводил расследование, а изначально оформлял смерть С. А. Есенина как самоубийство, становится понятным, если проанализировать его действия.
Во-первых, в акте осмотра тела и места происшествия Горбов отметил, что ему еще до прибытия на место по телефону было сообщено управляющим гостиницы В. М. Назаровым, что произошло самоубийство. С этой установкой он и приступил к работе. Он весьма небрежно описал состояние тела Есенина, указав не все имевшиеся на нем раны и повреждения.
Об осмотре тела он написал: «Прибыв на место мною был обнаружен висевший на трубе центрального отопления мужчина в следующем виде, шея затянута была не мертвой петлей, а только одной правой стороной шеи, лицо было обращено к трубе, и кистью правой руки захватился за трубу, труп висел под самым потолком[279], и ноги от пола были около 1 ½ метров, около места, где обнаруже<н> был повесившийся, лежала опрокинутая тумба, а канделябр, стоящий на ней, лежал на полу. При снятии трупа с веревки и при осмотре его было обнаружено на правой рук<е> выше локтя с ладонной стороны порез, на левой руке на кисти царапины, под глазом <зачеркнуто> левым глазом синяк, одет в серые брюки, ночную белую рубашку, черные носки и черные лакированные туфли».
Раны на лице Есенина (воронкообразное углубление под правой бровью, «стерженьковое» углубление в области внутреннего угла правого глаза и косая вмятина, проходящая через переносицу и нижнюю часть лба над левым глазом) не указаны вовсе, хотя это первое, что бросается в глаза на фотографиях мертвого Есенина, упомянут только синяк под левым глазом.
Ничего не сказано о странгуляционной борозде на шее, хотя, по инструкции, милиционер на месте происшествия должен был провести ее «наружный осмотр на трупе, каковой выявляет только внешние свойства борозды»[280]. Горбов обязан был обследовать: петли и узлы, расположение узла у шеи или головы, странгуляционную борозду, место расположения узла[281]. Не отмечено, в каком месте веревка была привязана к трубе отопления, мог ли Есенин достать до этого места. «При обследовании петли и узлов указывается положение ее на шее, место располо-жения узла; далее описываются свойство и особенности петли и узла, и особенно надо не забыть до снятия петли с шеи обследовать расположение узла. Этот последний по снятии трупа с петли может изменить свое положение»[282]. Ничего этого Горбов не сделал.
Раны на руках описаны им очень выборочно: порез выше локтя на правой руке и царапины около кисти левой руки. Между прочим, длина этого пореза на правой руке составляла 4 см. Глубина пореза не указывалась, но в газетной заметке по этому поводу утверждалось: «на левой руке было несколько царапин, а на правой выше локтя — глубокий порез, сделанный лезвием от бритвы. Очевидно, Есенин пытался перерезать себе сухожилие»[283]. В то же время у Горбова не отмечено ранение, отчетливо наблюдаемое на внешней стороне правой руки Есенина, представлявшее собой содранный обширный лоскут кожи, собранный и смятый в верхней части раны.
В акте Горбова нет никаких сведений об осмотре одежды, о ее состоянии, не указано, имеются ли на ней какие-нибудь разрывы, разрезы, следы крови и т. д.
Тщательный осмотр тела мог либо подтвердить, либо опровергнуть версию самоубийства. Так, обследуя раны на лице и руках Есенина, он должен был обратить внимание на отсутствие крови. Если Есенин, согласно официальной версии, сначала пытался перерезать себе вены, а потом повесился, то неизбежно возникают вопросы: зачем он (будучи правшой) резал сухожилие выше локтя правой руки, ведь вены обычно режут в районе кисти? Зачем он нанес себе рану на внешней стороне правой руки, срезав большой кусок кожи? И главное: куда делась кровь от этих ран? Если это прижизненные раны, даже если Есенин смыл кровь перед повешением, все равно кровотечение должно было некоторое время еще продолжаться во время повешения и некоторое время после него. Отсутствие крови указывает либо на то, что она была смыта убийцами после смерти Есенина, либо на посмертное ранение, нанесенное в промежуток между смертью Есенина и повешением его тела. И в том и в другом случае — это свидетельство убийства.
По-видимому, не случайно Н. М. Горбов не упоминает об отсутствии крови вокруг ран на лице и на руках. Отсутствие крови разрушает версию самоубийства.
Если попытаться найти какую-либо «систему» или тенденцию в описании ран и повреждений на теле Есенина, запечатленных в акте Н. М. Горбова, то можно сказать, что у него опущены все наиболее крупные и заметные раны и повреждения, а указаны только мелкие, легкие и малозаметные, которые не могли служить причиной смерти и которые можно было интерпретировать, что они нанесены себе самим покойным. Таким образом, кажущаяся на первый взгляд «небрежность» описания Н. М. Горбовым состояния тела Есенина при внимательном рассмотрении оказывается сознательной подгонкой под версию самоубийства.
Еще более отчетливо эта тенденция просматривается в описании Н. М. Горбовым места происшествия. Собственно, все описание сводится к опрокинутой тумбе и лежавшему на полу канделябру. Никак не описана Горбовым общая обстановка в комнате, которая, по свидетельству одного из очевидцев, представляла собой следующую картину: грязный пол с плевками и окурками, нетронутая с вечера заправленная постель, сдвинутая мебель, окурки на полу и на столе, развязанный галстук, бритва, еще не распакованные чемоданы[284].
Никак не описано Н. М. Горбовым состояние стен в правом углу комнаты и труб, на которых был найден висевшим Есенин, никак не описано состояние веревки, да и сама веревка непонятно куда исчезла, хотя, по инструкции, она должна была вместе с телом быть отправлена в покойницкую Обуховской больницы.
На фотографии видно, что ладони у Есенина чем-то испачканы. Очень похоже на кровь, хотя по черно-белой фотографии стопроцентно утверждать этого нельзя. Но о крови на ладонях упоминается и в свидетельствах очевидцев. Художник В. Воинов записал в дневнике (30 декабря 1925) после разговора с В. Сварогом, что у Есенина не в переносном, а в прямом смысле были руки в крови[285]. Никто не задал вопрос: откуда взялась кровь на ладонях Есенина? Ведь вокруг отмеченной раны у локтя крови не было, а на ладонях никаких серьезных ран не отмечено (только «на левой руке на кисти царапины»). Получается, что там, где кровь должна быть (у правого локтя), ее нет, а там, где ее не должно быть, она есть. Очень странно. В любом случае следы этой крови или грязи должны были остаться на трубах и стенах правого угла комнаты, если Есенин действительно сам забирался на тумбу и привязывал веревку к трубе. Казалось бы, если эта кровь или грязь имеется на веревке, трубах и стене, то это и есть доказательство самоубийства, тогда как отсутствие этих следов (на обоях в правом углу комнаты следов крови нет) должно наводить на мысль об инсценировке самоповешения.
Горбов мог легко подтвердить или подвергнуть сомнению версию самоубийства, тщательно осмотрев веревку, трубы и стены правого угла комнаты. Неизвестно, сделал он это или нет, но, во всяком случае, он не стал ничего писать по этому поводу в акте осмотра, не указав в нем также, чем были испачканы ладони Есенина. Это было выгодно ему только в одном случае, если никаких следов крови или грязи он не смог обнаружить на стенах, трубах или веревке. А если следов крови или грязи на веревке не было, то ее нельзя было отправлять вместе с трупом на судебно-медицинское исследование, как того требовала инструкция. Поэтому отсутствие веревки при судебно-медицинском исследовании тела Есенина может выглядеть не таким уж безобидным фактом, как это кажется на первый взгляд.