Хьюэтт увидел в логике Примакова не только изъян, но и ловушку: представление о едином экономическом пространстве включало не только девять республик, которые вели переговоры с Горбачёвым о новом Союзном договоре, но и те шесть, которые стремились к полному отделению: Прибалтику, Грузию, Армению и Молдавию. И Хьюэтт спросил Примакова, будет ли этим шести “разрешено выйти” из Союза.
Примаков сказал: “Да, но этому должны предшествовать переговоры”. И дал ясно понять, что переговоры будут длительные. А кроме того, грозно добавил он, у Кремля будут свои претензии к республикам, которые захотят отделиться.
Как и подозревали Хьюэтт и другие американцы, примаковская концепция единого экономического пространства, видимо, была частью более широкой политической стратегии, направленной на то, чтобы воспрепятствовать развалу Союза.
Бейкер заговорил о “политическом контексте” и “политической атмосфере”, в которых администрация Буша станет рассматривать вопрос о помощи. Он имел в виду внутреннюю политику США: если Советский Союз не отпустит вожжи в Прибалтике, не прекратит своей поддержки Кастро и своих огромных расходов на оборону, сказал он, будет “нереалистично” ожидать, что американский народ и его представители в Конгрессе проголосуют за какие-либо меры по поддержке советской экономики»[219].
И вот утром 31 мая они вместе с Примаковым приходят в Белый дом на встречу с Президентом США и видят в холле уже сидящего Явлинского. Щербаков удивлённо смотрит на Примакова, а тот, улыбаясь, объясняет, что пригласить Григория Алексеевича на встречу было желанием американцев и прямым указанием Горбачёва.
Щербаков В. И.: «Внутри у меня всё начинает закипать – или нашу программу снова готовятся “слить”, или идёт какая-то нечистоплотная игра и нужно готовиться к возможному удару в спину. Как потом стало понятным из американских источников, включая прессу, так оно и было: правительство Павлова в Администрации Президента уже готовы были именно “слить”».
В этой ситуации устраивать разборки было глупо, поэтому на встречу пошли впятером (включая советского посла Юлия Михайловича Воронцова и переводчика). С американской стороны народу тоже было немного: президент Джордж Буш-старший, госсекретарь Джеймс Бейкер, советник президента по национальной безопасности Брент Скоукрофт, министр финансов Николас Брейди, зам. госсекретаря Роберт Зеллик и переводчик.
Владимир Иванович коротко доложил содержание своей программы, возможности ускорения её реализации при поддержке со стороны «семёрки». Прослушали его молча, вопросов не задавали. После этого предоставили слово Явлинскому. Тот не стал скрывать своего неприятия плана соотечественников. «Наша цель, – заявил он, – не поддерживать или видоизменять провалившуюся систему, а создать новую». Дальше последовал призыв к «скорому и решительному отказу от регулирования цен» и к «агрессивной приватизации» государственной собственности. После этого он представил свою гарвардскую программу, попутно критикуя и передёргивая цифры, сроки и цитаты из программы правительства. Возражения Щербакова, что движение страны сверхрадикальным путём нереалистично, было выслушано тоже молча.
Щербаков В. И.: «Следует сказать, что именно предложенные в гарвардской программе Явлинского меры и реализовало впоследствии правительство Гайдара, которому Запад обещал помогать и деньгами, и товарами. К чему привела эта программа и какие последствия породила – мы помним».
Впрочем, только обещал. Официально 23 млрд в 1992 году. Получил же Гайдар и его команда полтора… которые кое-кто успешно «приватизировал».
После Явлинского слово взял Бейкер и сказал, что с программой правительства хотелось бы ознакомиться подробнее, и хорошо бы по радикальности приблизить её к программе Гарварда. Над остальным они должны подумать. «Если бы такая программа появилась года два назад, сейчас за одним столом с вами сидело бы намного больше республик. А теперь ход событий опередил подобные полумеры. В общем, – подвёл он итог, – США дадут вам ответ после завершения наших переговоров со всеми остальными странами-партнёрами и проведения внутренних консультаций».
Щербаков В. И.: «У меня после этих слов осталось полное ощущение, что мы-таки доигрались с этим гарвардским “согласием”. От напряжения голова раскалывалась. Напоминаю, что наш пакет включает две программы, вторая, не менее значимая, касается конверсии военного производства и под неё потребуется много современного оборудования. США могли бы существенную часть кредитной помощи перевести в поставки такого оборудования не без выгоды для себя, ведь речь шла об объёмах, превышающих поставки в СССР во времена Великой депрессии. Тогда это помогло обеим странам, хорошо было бы использовать тот положительный опыт сейчас. Ещё раз акцентирую, что существенным отличием программы правительства от гарвардской является то, что мы не просим “живых” денег, нам нужно изменить график выплат по долгам. Эти средства мы направим на конверсию и перепрофилирование 1500 военных заводов на гражданскую продукцию. Отметил, что готовы подумать над радикализацией правительственного плана, если США могут гарантировать предоставления если не всей, то хотя бы половины от суммы помощи, запрашиваемой по гарвардской программе. Примаков при этом молчал, на его лице вообще не было никакой реакции».
По словам Евгения Максимовича, «американцы проявили к Григорию Алексеевичу особый интерес, настаивая, чтобы он был с нами не только у госсекретаря Бейкера, но и у президента Буша. Создавалось впечатление, что они хотели более выпукло показать наличие оппозиции вырабатываемому экономическому курсу в СССР и найти таким путём аргументы для оправдания своей “сдержанности”в поддержке этого “половинчатого” курса. При всех разногласиях, нужно сказать, Явлинский в общем оставался в команде, хотя на встречах стремился демонстрировать “превосходство в интеллектуальном плане” над остальными членами делегации. Мы к этому относились в меру снисходительно»[220].
Тем временем выделенные президентом на беседу 60 минут истекли, стороны попрощались. Неожиданно Буш просит Щербакова с Примаковым задержаться. Все вышли, кроме американского переводчика.
Щербаков В. И.: «Президент ведёт нас в свою “боковушку” (подозреваю, что именно там развлекался потом Билл Клинтон со стажёркой Моникой Левински), где стоял обычный канцелярский стол и на нём компьютер. Буш, смеясь, рассказал, что осваивает новую технику. В подтверждение отпечатал приветствие моему сыну, написав, что у него “классный отец”.
Я только потом понял, для чего была вся игра. После того как президент немножко “размял” нас после довольно тяжёлой первой части встречи, он повернулся, посмотрел каждому из нас в глаза и вдруг, сделавшись серьёзным, сказал, что организует приглашение Михаила Горбачёва в Лондон и даже проведёт с коллегами специальный разговор по размерам финансовой помощи, при условии, что ни о какой гарвардской программе и тем более о суммах, фигурирующих в ней, мы больше никогда и нигде официально говорить не станем: “Если Михаил пообещает это, считайте, что предложение приехать в Лондон он уже получил. А вот по поводу денег – надо бы действительно добавить энергичности программе, точнее обосновать суммы”».
При этом Евгений Максимович, по словам Владимира Ивановича, не улыбнувшись Бушу, не меняя своей фирменной индифферентной маски на лице, весомо, с расстановкой ответил, что он как личный представитель и ближайший советник Президента СССР от его имени заверяет Президента США, что Горбачёв, как и любой другой официальный представитель СССР, ни на «семёрке», ни после неё не будет возвращаться к гарвардской программе и размерам помощи в контексте, неприемлемом для президента Буша.
Только в этот момент Щербаков понял – и по выражению лица, и по отточенности формулировок во фразе, произнесенной по-английски без единой запинки, – что Примаков – великий политический шахматист. Уверен, он разыгрывал свою партию и был внутренне подготовлен именно к такому повороту событий.
На этом разговор закончился.
Вернёмся к воспоминаниям двух осведомлённых американцев, демонстрирующих двуличность наших «партнёров»:
«В пятницу, 31 мая, Буш принял в Овальном кабинете Примакова, Щербакова и Явлинского. Как и следовало ожидать, Примаков и Щербаков пытались исключить Явлинского из встречи, но Белый дом настоял на его присутствии. Президент начал с того, что повторил своё желание видеть Запад “задействованным” в советской экономике и выразил надежду на то, что Соединённые Штаты найдут способ “поддержать подлинные реформы”. Предупреждённый заранее Хьюэттом президент счёл необходимым обратиться к Явлинскому и попросил его изложить свои взгляды. Явлинский изложил свою теорию немедленной радикальной реформы цен и приватизации.
Примаков, насупясь, сказал, что рекомендации Явлинского “чересчур радикальны”. Позже он сказал Бушу, что Явлинский – “толковый молодой человек”с “интересными идеями”, но “не всегда практичными”. Примаков подчеркнул, что только он один говорит за Горбачёва.
Около полудня Буш снимался в Розовом саду со студентами Техасского университета, участвовавшими в состязании по плаванию. Репортёры спросили его о советской экономической делегации, и Буш постарался ответить расплывчато и вежливо. “Мне понравилось то, что я услышал”, – сказал он. И добавил, что у него создалось впечатление: Советы “предпринимают то, что для них – дай в глазах мира тоже – является радикальными экономическими реформами”.
Примаков был в восторге. Невзирая на нюансы, именно такой поддержки от президента он и ждал. Эллисон же и Явлинский были ошеломлены. По их мнению, публичная оценка Буша подорвала те усилия, которые они в течение недели предпринимали за закрытыми дверями, чтобы оттолкнуть Советы от плана Павлова и приблизить к “Согласию на шанс”. На самом-то деле эта неделя просто уменьшила и без того не слишком большой интерес администрации к “Согласию на шанс”. Плохо скрытая напряжённость в отношениях между Явлинским и другими советскими представителями усилила подозрения Зеллика, Росса, Хъю