Щербаков В. И.: «Хорошая семья, двое приёмных детей, утром жена вышла в халате и платке, повязанном поверх бигуди, положила на стол батон чёрного хлеба, полбатона копчёной колбасы, ветчину, варёные яйца и сыр. Поставила чайник с кипятком, пакетики чая и кофе, спросила, надо ли что-нибудь ещё, и ушла собираться на работу. Такой быт второго лица в британской политической иерархии (не случайно его дом находился на Даунинг-стрит и непосредственно примыкал к резиденции премьера) сильно отличался от моих представлений, что придало нашим встречам ещё более неформальный характер.
Я разными красками описывал хозяину обстановку в СССР, доказывал правильность нашей программы, но чувствовал, что за живое мои слова его не цепляли. На каждый мой аргумент он отвечал, что понимает, но в свою очередь просит понять, что трудности есть у всех, у них только что прошли почти провальные выборы, и ему нужно максимум сил и средств направить на решение проблем собственной страны. Перебираю варианты, как “достать” министра, по должности фактически вице-премьера, чтобы подтолкнуть его на более активную позицию. Ничего умного в голову не пришло, и опасение, что на “семёрке” нам посочувствуют, но денег не дадут, усилилось».
Стоит заметить, что, по утверждению М. С. Горбачёва, он своё личное послание западным партнёрам с приложениями направил дипкурьерами ещё 11 июня. Бушу его вручил выехавший в Вашингтон Бессмертных. Реакция последовала буквально через 2–3 дня. «Это – фантастическое письмо, – якобы заявил Буш на встрече с журналистами, – хотя у США существуют некоторые разногласия с отдельными его положениями».
В нём было 10 пунктов-тезисов, содержавших оценку происходивших у нас процессов, перспектив политических и экономических реформ в СССР. Таким было его начало: «Мы считаем, что пришло время сделать решительные шаги, предпринять согласованные усилия по налаживанию нового типа экономического взаимодействия, в процессе которого советская экономика могла бы быть интегрирована в мировое хозяйство. Это укрепило бы и позитивные политические процессы в международных отношениях»[224].
Подготовка к лондонской встрече, по словам президента, включала в себя интенсивные контакты с западными руководителями: телефонные разговоры и обмен письмами с Бушем, встречи и беседы с Миттераном, Андреотти, Гонсалесом. Особенно продуктивен был разговор на эту тему с Колем в Киеве. 15 июня Михаил Сергеевич принял президента Европейского банка реконструкции и развития Аттали, 20 июня – председателя Комиссии Европейских сообществ Делора.
И вот 16 июля в Лондон прилетел Михаил Сергеевич. Увидев выходящего из самолёта следом за президентом «шерпа» Примакова, Щербаков понял, что дело осложнилось. В посольстве произошла первая на английской земле встреча узким составом. Горбачёв сказал, что, ещё раз взвесив ситуацию, решил выступать со второй («Черняевской») версией доклада. Попытка Владимира Ивановича даже открыть рот не удалась, сидящий рядом Евгений Максимович крепко сжал его локоть, дав понять, что не время для споров.
Щербаков В. И.: «По окончании короткой встречи выходим с Примаковым поговорить в Кенсингтонские сады – примыкающую к нашему посольству часть Гайд-парка. Долго обсуждаем ситуацию. Оценка одинаковая: при таком раскладе шансы на распад экономики СССР возрастут многократно. Дефолт придётся объявить уже в августе-сентябре, а дальше всё покатится по наклонной. Тут-то и приходит мне в голову мысль, как “достать” министра – надо ему втолковать, что наш дефолт создаст для них ещё большую головную боль, чем для нас. И это может оказаться именно тем аргументом, которого нам не хватало. Мы всё время пытаемся пробудить у партнёров сочувствие к себе и солидарность. А у них другой менталитет и свои заботы. Видимо, стоит дать им понять, что решить наши проблемы для них финансово, а тем более политически, гораздо выгоднее, чем не решить, поскольку “нерешение” способно спровоцировать тяжёлые проблемы уже в его собственной стране, вплоть до отставки его правительства».
Примаков, уловив перемену в настроении коллеги, спросил, о чём он задумался. Щербаков ответил, что хуже всё равно уже не будет, но ввязывать в свою операцию будущего директора внешней разведки ему не хотелось. Вот только, если станет совсем плохо, он рассчитывал хотя бы на неофициальное содействие. На том они и расстались. Вернувшись в гостиницу, Владимир Иванович запросил срочную встречу с министром финансов Германии Тео Вайгелем, с которым много раз встречались на различных мероприятиях и, как ему казалось, они симпатизировали друг другу. Согласие на разговор было получено.
Щербаков В. И.: «Пьём кофе, и я рассказываю Вайгелю, что пришёл предупредить его о скором банкротстве правительства Германии. Я, конечно, сожалею, но, видимо, ничего не смогу сделать. Он удивился и поправил меня, ты перепутал, это СССР – банкрот. Соглашаюсь: в августе наше правительство пойдёт ко дну, но в сентябре – октябре за нами последует Германия».
Дело в том, что Союз должен был вскоре погасить Германии часть займов (в сумме примерно 12 млрд долларов), полученных на основе межправительственных соглашений у частных банков. Кредиты застрахованы государственной компанией «Гермес», имеющей, в свою очередь, гарантию от бюджета Правительства ФРГ. Мы долг отдать не сможем, согласия на реструктуризацию и перенос сроков возврата не имеем, значит, головная боль за наш дефолт станет проблемой и может породить банкротство германского правительства.
В реальности, конечно, процесс был гораздо более сложный, но экономическая суть подобных сделок между государствами именно такова. Технически заёмщиками выступали советские объединения Минв-нешторг и Внешэкономбанк СССР. Выдавали займы крупнейшие немецкие банки, страховку под гарантию правительства Германии по лимитам, соответствующим межправительственным соглашениям, обеспечивала немецкая Euler Hermes – самая крупная в мире компания, специализирующаяся на страховании экспортных кредитов.
Щербаков В. И.: «Поясняю Вайгелю, что в СССР лимиты на расходование валюты подписываю лично я и поэтому могу совершенно конфиденциально и ответственно ему сказать, что в конце августа вынужден буду отказаться оплачивать счета, так как валюты просто не станет. Когда мы объявим дефолт, то, во-первых, наступит “маржин-колл” – гарантийное требование взноса. Это значит, что нам предъявят требования о возврате и по другим займам от всех стран. Сумма катастрофически взлетит до 100 млрд долларов, и речь об оплате уже нельзя будет вести даже в теории.
После этого банки пойдут в “Гермес” получать страховку, но у него такой свободной суммы тоже не окажется. Все вместе в итоге придут в правительство Германии, гарантировавшее займы. Если в бюджете у немецкого правительства не найдётся лишних 35 или даже 40 млрд долларов, оно тоже станет банкротом. Конечно, с СССР все будут скандалить, но не начинать же из-за этого снова мировую войну. Так же я добавил, что для Германии ситуация усложнится, так как вывести долги немецким банкам из общего долга будет невозможно. Проблема из единовременной превратится в длительную с плохо прогнозируемыми последствиями».
Будучи гуманистом, наш вице-премьер дал немцу шанс, сказав, что проще и дешевле решить проблему до наступления дефолта – провести срочную реструктуризацию советских долгов.
Щербаков В. И.: «Судя по лицу Вайгеля, такая последовательность развития ситуации и её последствия ему сильно не понравились. Видимо, он рассматривал разные перспективы развития событий, но такой грубой обнажённости и катастрофичности не допускал. Спрашивает: мы же собрались обсуждать проблему и искать решения, зачем же драматизировать её до обсуждения? Отвечаю, что моему президенту никто прямо помощь не обещал, и он не хочет ставить плохо проработанный вопрос, чтобы не получить публичный отказ. В результате встреча может свестись к большим политическим разговорам, а ситуация с деньгами терпеть не может. Прошу его поговорить с канцлером Колем, чтобы тот переговорил лично с Михаилом Горбачёвым и пообещал поддержку».
К тому моменту расклад был плохим: японцы и канадцы почти открыто были против, американцы колебались, а британцы кивали в сторону американцев – мол, как они, так и мы. Вся надежда была на европейцев, которым Советский Союз, собственно, и был должен.
Вайгель обещает поговорить с канцлером и одновременно позвонить министрам финансов Франции и Италии. Следующая встреча Щербакова состоялась с Пьером Береговуа, министром экономики и финансов Франции, будущим премьер-министром. Он почти слово в слово повторил разговор с немцем, только сумма в этом случае фигурировала поменьше – около 5 млрд. Наш вице-премьер и в этот раз попросил, чтобы президент Франсуа Миттеран прямо сказал о своей поддержке Союза, иначе Горбачёв вопрос не поднимет, и проблема, не имея политического решения, будет в тупике.
Встреча с министром финансов Италии Рино Формика состоялась почти в час ночи. Тот был уже, по словам Щербакова, в глубоко уважаемом возрасте (ему было 64 года) и он, видимо, задремал, не дождавшись гостя.
Щербаков В. И.: «Вышел ко мне министр в ночном колпаке, в халате, вздёрнутый и недоумевающий: что случилось, война началась? Что за срочность? Но в конце концов мы договорились и с ним по поводу поддержки со стороны премьера Джулио Андреотти».
В гостиницу Владимир Иванович вернулся в третьем часу. На 7 утра М. С. Горбачёв и все были приглашены на завтрак к Джорджу Бушу. Вместе с ним «завтракали» Бейкер, Бессмертных, Скоукрофт, Черняев, Щербаков и Брэйди. Конечно, такие встречи только назывались «завтраком», «ланчем», «обедом», а на самом деле это были переговоры, только неформальные.
На нём Буш сказал Горбачёву, что положение в СССР обсуждалось в НАТО и у США и их европейских союзников нет уверенности, сумеет ли Горбачёв удержать Советский Союз, пусть не в полном составе, пусть в какой-т