Центральным в обсуждениях стал вопрос, чем должен стать обновлённый СССР – новой федерацией или конфедерацией, и какое конкретное содержание должно наполнять эти категории?
Щербаков В. И.: «Работа шла крайне сумбурно, рывками и, по-видимому, иначе и быть не могло, так как тон всем дебатам задавал Президент России, кидавшийся в своих предложениях из одной крайности в другую.
На уровне политических дискуссий любое совещание с участием Ельцина превращалось в цирк. Сначала выходит фокусник Горбачёв, который, жонглируя словами, идеями, смыслами, всех запутывал и заговаривал, но благодаря этому добивался, чтобы какое-то решение было принято. А потом из-за угла выходил большой полупьяный медведь с большой дубиной и раскидывал весь его заготовленный реквизит, а то и сразу лупил, не стесняясь, по голове самого фокусника. И все понимали, что медведь этот задавит Горбачёва, потому что техника борьбы у них совершенно разная».
Происходило, по словам Щербакова, это так: обсуждалась очередная статья будущего договора. Спорили до хрипоты, наконец согласовывали какую-то формулировку. Но, проснувшись наутро, Борис Николаевич передумал и требовал пересмотра уже одобренных статей, например заявляя: «Мы, союзные республики, сами определим, сколько и на какие функции давать денег Центру». Такое убеждение лидера крупнейшей республики рушило любую конструкцию – при такой схеме речи не могло идти не то что о федерации, даже о конфедерации. Получалось, что центральная власть будет не распорядительным органом и даже не секретариатом, координирующим действия республик, а неким «сервисным бюро», действующим по принципу «чего изволите».
Горбачёв М. С.: «Решающее значение имело, бесспорно, завершение (23 июля) согласования нового Союзного договора. Я уже рассказал, как трудно это далось. Объявив себя по примеру России независимыми, республики стремились “застолбить” как можно больше прав, избавиться от опеки союзных органов. Справедливости ради отмечу, что при этом республиканские лидеры за редким исключением сознавали необходимость иметь достаточно сильный и авторитетный центр, способный решать общие задачи. Словом, нужен был разумный баланс в распределении полномочий, и то, что он в конце концов был найден, свидетельствует о жизненности принципов, которые закладывались на том этапе в основу обновлённой федеративной государственности»[231].
Естественно, подготовленный вариант не устраивал не только Центр, но и многие другие союзные республики. Стали резко возражать и автономные республики, входящие в РСФСР. Работа всё чаще прерывалась, следовало сбивать эмоции, перехлёстывающие все нормы приличия (если они есть в политике). И тогда Горбачёв с Ельциным вдвоём уединялись для согласования позиций. Очень часто к ним присоединялись лидеры Казахстана и Узбекистана – опытные Назарбаев и Каримов – восточные люди, способные помочь найти компромисс.
Щербаков В. И.: «В большинстве случаев это удавалось, и тогда все с консенсусом возвращались в зал заседаний. Но на следующий день Борис Николаевич всё дезавуировал, и перетягивание каната начиналось сначала».
Следует подчеркнуть, что Союзный договор писался без привлечения глав экономических ведомств.
Геращенко В. И.: «В переговорном процессе участвовали только первые секретари республик. Они по степени подготовки были разные. И если Нурсултан Назарбаев имел хозяйственный опыт работы в Госплане республики, работал председателем Совмина республики, и у него при обсуждении Союзного договора был подход человека, который привык отвечать за конкретное дело, а не просто за какую-то политическую идеологию; у президента Узбекистана И. Каримова был опыт работы министром финансов республики, многие товарищи такого опыта не имели. Кто-то имел за плечами опыт комсомольской работы, кто-то – партийной».
На каждой встрече Ельцин всё активнее «раскачивал» ситуацию и всячески торпедировал практическую работу. Но по окончании встречи, по словам Щербакова, обязательно заявлял на публику, что Горбачёв и «союзный центр» «срывают работу над договором, не хотят этого договора и этим углубляют кризис в стране».
Щербаков В. И.: «В таком состоянии коллективный орган долго работать не мог. Следует сказать, что Ельцина регулярно подзуживал его коллега украинский партийный лидер Леонид Макарович Кравчук. В то же время каждый из президентов союзных республик считал нужным подойти к Горбачёву и сказать: “Михаил Сергеевич, я с вами!” Но как только союзный лидер выходил за дверь (а он, частенько уходил с обсуждений, считая, что большой начальник не должен заниматься мелочами, пусть они там сами между собой разбираются, пойду своими делами займусь или просто отдохну от вас всех), в этот момент они все кидались к Ельцину и говорили: «Борис Николаевич, молодец, дави, мы поддержим тебя!» Это происходило столь открыто и цинично, что я, не столь опытный в политике, только изумлялся изворотливости и выживаемости советской “элиты”. Сидишь, смотришь на это дело и понимаешь – всё, приехали…»
В результате проект договора подготовили, но он, естественно, получился недостаточно ясным, расплывчатым. Например, Щербакова, человека долго работающего в промышленности, явного прагматика, не устраивало, что из текста не было понятно, кому принадлежат недра, кто определяет внутреннюю и внешнюю политику, кто конкретно принимает окончательное решение по внешнеполитическим и внешнеэкономическим вопросам, экспортно-импортным, кредитновалютным операциям, кто печатает деньги, сохраняется ли союзная промышленность, как формируется армия, кто ставит ей задачи, наконец, кто ею командует – Президент СССР или Совет Федерации?
А вот Ельцин считал вопрос внутренней политики решённым: в России есть свой президент, он там полный хозяин, а остальные у себя пусть ведут себя так, как хотят. Россия свои права никому не собиралась отдавать, впрочем, и не возражала, если остальные республики отдадут часть полномочий Центру. Только добровольно, по двухсторонним договорам.
Щербаков В. И.: «Можно смело констатировать: практически все основные вопросы жизнедеятельности СССР как государства однозначно не были определены новым Союзным договором. Не потому, что не понимали их важность, а потому, что не сумели по ним найти взаимоприемлемое решение. Формулировки были настолько аморфны, что их можно было трактовать кому как выгодно.
Собственные шаги российского руководства навстречу подписанию Союзного договора показывают, что оно меньше всего было заинтересовано в работающем, обязывающем документе, а тот компромиссный вариант, что несколько месяцев готовился буквально кровью и потом, выполнять как бы и не собиралось».
Впрочем, весной – в начале лета 1991 года уже все республики перестали выполнять даже те договоры, которые с ними были ранее согласованы. Хотя сначала даже страны Прибалтики с ними соглашались. То есть осенью 1990 года хотя было сложно, но всё-таки общий язык находился. Но когда же прекратили двигаться между республиками деньги, ничто спасти уже было нельзя.
Анисимов С. В.: «Украина перестала поставлять. Белоруссия перестала поставлять. Все перестали поставлять. То есть если кто-нибудь находил себе товарную позицию, на чём поменяться можно, то менялся, а если нет, то, увы, нет. Естественно, при этом начали страдать прежде всего крупные промышленные предприятия и крупные города, потому что другие регионы не очень-то хотели менять продовольствие, допустим, на какие-то крупногабаритные машины. Или на танки»[232].
Точка излома
25—26 июля прошёл, как оказалось, последний Пленум ЦК КПСС. На нём произошла жёсткая конфронтация сторонников разного направления развития партии и страны.
Михаил Сергеевич полностью вышел из «окопа», он обвиняет в саботаже «партийную номенклатуру, которая не собиралась сдаваться без боя», “консервативные силы в КПСС”»[233].
Горбачёв М. С.: «Зная обо всём этом, я решил “взять быка за рога” и сразу дать понять своим оппонентам, что капитуляции они от меня не дождутся, а вот сами могут остаться на обочине политической жизни. <…>
Почему Горбачёв должен на каждой Сессии Верховного Совета, на каждом Съезде народных депутатов и ещё на Пленуме ЦК доказывать, что реформы нужны стране, делаются ради её достойного будущего?»[234].
В своих воспоминаниях он так оценивает это партсобытие.
Горбачёв М. С.: «Без всякого преувеличения скажу, что самое крупное значение для партии и развития нашей концепции будущего имел июльский Пленум ЦК 1991 года, на котором состоялась финальная схватка сторонников нового мышления с ортодоксами и был принят проект новой программы КПСС, означавшей окончательный разрыв с прошлым» [235].
Кроме разговоров о новой Программе КПСС принимается решение и созыве внеочередного XXIX съезда КПСС. Судя по всему, если бы он состоялся, Михаил Сергеевич переизбран бы не был…
Вот только не в меру болтливый помощник Горбачёва – Анатолий Сергеевич Черняев – находился в эйфории.
Черняев А. С.: «25 июля был Пленум ЦК, который с неохотой и ворчанием принял проект программы к съезду. М. С. провёл его в атакующем стиле. “Независимая газета” озаглавила статью, посвящённую пленуму, так: “Горбачёв победил марксизм-ленинизм”. Ехидно, но по существу… Противники несколько поприжали хвосты перед лицом указа Ельцина о департизации государственной службы в России. Я оказался в кабинете у Горбачёва, когда Прокофьев, секретарь МГК, упрашивал М. С. издать указ, отменяющий указ Ельцина. Безуспешно. М. С. предпочёл не ставить под удар ново-огарёвский курс»[236]