Как признаётся Владимир Иванович к этому пещерному национализму, вылезшему из-под «дружбы народов» и «новой исторической общности – советского народа», союзное правительство оказалось совершенно не готово.
Щербаков В. И.: «Мы выросли, не зная таких эксцессов даже по чужим рассказам. Не берусь утверждать, возможно, в МВД и КГБ видели и знали о каких-то подспудных течениях, но с нами своими знаниями не делились. И на заседаниях правительства я не помню, чтобы эти вопросы когда-либо обсуждались. Даже о ситуации с подпольем в Чечено-Ингушской республике я узнал, уже работая первым заместителем премьер-министра, да и то по собственной инициативе. После рассказа одного из приятелей про назревающие противоречия в этом регионе, затребовал в КГБ историческую справку и только оттуда узнал, что движение якобы “за освобождение чеченского народа” существует больше 200 лет. Начиная с 1924 года его возглавляет один и тот же человек, скрывавшийся всю жизнь при поддержке своих сторонников, которые содержали его штаб, шариатский суд… Ни фашисты, ни НКВД и СМЕРШ при Сталине и Берии, и КГБ при Хрущёве и Андропове не смогли ликвидировать движение, которое по решениям своих шариатских судов убило за эти годы свыше 2000 активистов и руководителей партийнохозяйственных органов. Глава этой организации умер своей смертью в 1976 году и похоронен в Чечне.[82] Ничего про это мы в правительстве не знали. Нас старательно держали подальше от такой политической информации, поэтому к многим проявлениям национализма все советские правительства оказались совершенно не готовы».
Нужно политическое решение
Владимир Иванович уверен, что в Советском Союзе республики управлялись КГБ и Политбюро через кадры, подбором и расстановкой которых заведовал ЦК КПСС. Но их взаимодействие с КГБ было настолько плотным, настолько все проверялись, перепроверялись и отсеивались, что вообще сложно было в итоге сказать, чьи это были люди – ЦК КПСС или КГБ. Правительство имело касательство только к материально-техническому обеспечению республик.
Щербаков В. И.: «Обстановку в Прибалтике мы знали лучше, потому что из их верховных советов, советов министров, с крупных предприятий люди постоянно приходили со своими требованиями и разговорами. Но и там не ожидали националистического подъёма таких масштабов и требований столь радикальных. Ведь на тот период только в Литве национальный состав населения был относительно гомогенным, литовцы составляли 3/4, а на русских, украинцев и белорусов приходилось почти 20 %. В Эстонии соотношение было уже 2/3 к 1/3, а в Латвии и вовсе латыши составляли всего 50 %, а славяне 40 %. И мы, да и не только мы, считали, ну, эти-то никуда не денутся, какой там референдум, какая самостийность! Так мы рассуждали между собой в правительстве, отталкиваясь от каких-то формальных, абстрактных цифр, поскольку никто из нас обстановку там толком не знал. Положим, проголосуют Эстония и Литва за выход из Союза – да и ладно. Всё равно никуда не денутся: ведь по закону для выхода нужно, чтобы с этим согласились все остальные 13 республик.
В Латвии я часто бывал, у меня там много друзей, к тому времени уже лет 20 периодически знакомых навещал. Мне даже в голову не приходило, что с Латвией у нас может что-то пойти не так. Ну, возможно, формально отношения на официальном, чиновничьем уровне перейдут в иное качество, но там же замечательные люди, никогда с ними никаких проблем не было ни на бытовом уровне, ни на любом другом. В конце концов, даже советскую власть в России и СССР установили латышские стрелки и комиссары. Да, в Эстонию приезжаешь и понимаешь, что там другие люди, они к тебе относятся вежливо, но душевной открытости от них не жди, но в Латвии… Там же что латыши, что русские – все свои…»
Даже когда национальные конфликты начали вспыхивать, как пороховые склады, Горбачёв продолжал призывать: «Ребята, давайте жить дружно!» Он даже тогда к МВД, КГБ и Минобороны обращался с призывом: «Надо искать решение!»
Щербаков В. И.: «Но, по крайней мере, никогда не принимал острых решений. В этом смысле я готов присоединиться ко всей критике, которая ему адресуется. С одной стороны, да, ребята, надо что-то делать, а когда к нему приходит много людей с кучей идей и надо принимать решение, заявляет: нет-нет, вы уж договоритесь, пожалуйста, сами. Может, это такой высший пилотаж политический, судить не могу, да только результат-то оказался налицо, в нём теперь живём.
Возьмем, например, Нагорный Карабах. Когда стало ясно, что движущие силы с обеих сторон – это примерно 2–3 тыс. армян и примерно такое же количество азербайджанцев провоцируют столкновения со стрельбой и с которыми договориться невозможно, Горбачёв отправил туда Аркадия Вольского и тот на пару с главкомом внутренних войск и будущим министром внутренних дел Анатолием Куликовым пытался найти какое-то мирное решение. Вернувшись, доложили: сделать ничего невозможно, друг против друга стоят абсолютно заряженные националистические отморозки. Они уже настолько раскалены друг против друга, что СССР им вообще обсуждать неинтересно. Москва там ничего не решает, идёт война за землю, за могилы предков: “Это наша земля!” – “Нет, наша, мы вас ненавидим!” – “А мы вас уничтожим!” Надо искать какой-то другой выход.
И тогда на сцену выходит председатель КГБ Владимир Крючков и заявляет, мол, проблем особых там нет, всего 4–5 тыс. человек, которые сидят друг против друга в окопах, их запросто можно отсечь от всех остальных и нейтрализовать даже без привлечения внутренних войск, силами одного только спецназа КГБ. Нужно лишь политическое решение. А мы готовы прямо сейчас прекратить конфликт. Когда экстремисты с обеих сторон будут нейтрализованы, можно искать какое-то политическое решение, потому что именно эти экстремисты не дают ни одному политику с той и другой стороны и даже просто адекватному человеку хоть что-то сказать, а уж тем более сесть за стол переговоров.
Притом, что никто не предлагал тотального уничтожения: когда эти самые отчаянные и упёртые увидели бы, что с двух сторон на них движется серьёзно вооруженный спецназ и сопротивление карается на месте, деваться некуда – или бежать, или сдаваться. А когда сдадутся, тогда с каждым и будут разбираться.
Обсуждали это предложение дня три. Горбачёв согласия так и не дал, а без его санкции никто на такую операцию не решится, потому как две республики были вовлечены в конфликт. В итоге и людей потеряли намного больше, и до сих пор этот нарыв не вылечен».
Горбачёв колебался до последнего, но так ни на что и не решился.
Социальная защита в условиях рынка
Госкомиссия по экономической реформе при Совмине СССР, возглавляемая Л. И. Абалкиным, должна была к 1 сентября предоставить Верховному Совету программу преобразования страны.
В рамках этого главного задания, кроме решения сиюминутных, неотложных вопросов, в 1990 году Владимиру Ивановичу и его Госкомитету необходимо было подготовить программу социальной защиты населения при переходе к регулируемой рыночной экономике – важнейшую составную часть программы правительства.
Щербаков В. И.: «Как я уже говорил, с первых шагов мне стало ясно, что у нас вся социальная система к рынку не готова. Меня поддержал в этом Н.И. Рыжков.
В частности, по действующему трудовому законодательству в разных местах за одну и ту же работу можно было получать по-разному. Более того, по большому счёту, трудящиеся были бесправны, любого из них мог безнаказанно выгнать с работы директор. КЗоТ не соответствовал сложившейся ситуации. Его нам пришлось разрабатывать заново. Принятие этого важного документа прошло с наименьшими проблемами, т. к. никто до конца не понял, насколько всё меняется, но в связи с тем, что он был в пользу трудящихся и профсоюзов, глубже депутаты не полезли.
Так от системы жёсткого начальствования мы перешли к принципиально новому решению вопросов с помощью договорённостей в рамках трёхсторонней комиссии. Третья сторона тогда ещё не оформилась, но мы уже считали, что её представляют завод, предприятие, как самостоятельный хозяйственный субъект.
Не были упорядочены право на труд и заработную плату, но не было понятно и право на отдых, так же, как и право на пенсию, компенсация за работу в тяжёлых и вредных условиях труда, потерю трудоспособности, пособия на период безработицы, система массового найма и переподготовки, трудовая миграция, определение критериев и поддержка социально слабых слоёв населения, стимулирование демографических процессов и т. д.
По крайней мере треть людей были трудоустроены только потому, чтобы они не стали безработными. И если сделать акцент на экономическую эффективность, то появится реальная безработица. Поэтому следовало создать систему переориентации, переобучения и т. д.
Совсем не было социального планирования. Не было законодательства в этой области. Мы впервые заговорили о прожиточном минимуме, социальных нормативах.
Таким образом, в те годы Госкомтруд создал за короткое время гигантское количество принципиально новых документов. Не всё мы успели, но для меня было важно забить сваи в нужном направлении, чтобы по ним в дальнейшем можно было проложить мост – выстроить новую социальную систему».
К августу концепция программы была готова. 6 августа в пресс-центре МИД СССР В. И. Щербаков представил её советским и иностранным журналистам.
Размышляя, что даёт переход к рынку для человека, Владимир Иванович говорил: «Я думаю, самое главное – возрождение человеческого достоинства, веры в свои силы и социальную справедливость, в свою способность добиться лучшей жизни. Не дождаться, а именно добиться. Как-то Конфуция спросили: “Как долго ждать перемен к лучшему?” Мудрец ответил: “Если ждать, то долго”.
Только рынок даёт возможность вернуть деньгам трудящихся их основную функцию – всеобщего эквивалента, на который в любой точке страны можно свободно приобрести любой товар. Рынок создаёт для всех равные возможности и зарабатывать, и приобретать на заработанные деньги товары. Но равенство здесь – не синоним уравнительности, за которую так ратуют демагоги от перестройки и ностальгирующие по временам военного коммунизма.