предприятии окажется сразу много выходящих на пенсию, не закроет ли его владелец завод, чтобы разом решить проблему? Что мы будем делать в этом случае? Что будет с отчислениями на пенсии за вредные и тяжёлые условия труда? Как быть, если предприятие будет закрыто или обанкротится?
Также мы знаем, что предприятия у нас переполнены “лишними” людьми, за счёт этого в стране нет безработицы. Новые собственники их сократят в первую очередь. На самых разных условиях. Мы к этому готовы? И будут это далеко не одни пенсионеры. Они-то самые квалифицированные, имеющие опыт работы на производстве. К тому же эта категория работающих самая управляемая. Поэтому в первую очередь пойдут под раздачу молодые специалисты, которых ещё надо учить. Также притормозят приём на работу любой молодёжи. Так они окажутся на улице…»
В стране не было системы подготовки и переподготовки кадров, и системы трудоустройства. Было принято только соответствующее постановление, но ни одного центра ещё не создано, не вложили в решение этой проблемы ни копейки средств, приняли закон об инвалидах, но их социальное обеспечение только начали обсуждать.
Что следовало делать с ценообразованием? Было очевидно, что из-за монопольности советского народного хозяйства все цены должны были поползти вверх. Какие-то цены можно было контролировать, т. к. Госкомцен не сразу собирались расформировать. Но приватизация отменяла централизованное планирование и долго такую ситуацию не было возможности удержать! В правительстве пока ещё даже не обсуждали, как в таких условиях выстраивать систему социальной защиты и поддержки слабых и нетрудоспособных слоёв населения.
Щербаков В. И.: «Я привёл Михаилу Сергеевичу один пример. Разрабатывая основы новой социальной политики в Госкомтруде недавно рассматривали положение дел с производством лекарств. Насколько я сейчас помню, из 5 тыс. наименований пользующихся наибольшим спросом лекарств, у нас в стране производилось около 1,5 тыс. Из них на 70 % мы обеспечивали потребность населения примерно 500 препаратами, ещё 1000 отечественная фармацевтика могла удовлетворять от 20 до 50 % спроса. Всё остальное (3500 наименований и недостаточное собственное производство) покрывалось импортом.
Заводы этой отрасли у нас были региональными, они выпускали маленькие партии лекарств, но обеспечивали большую номенклатуру (до 6 тыс. наименований), предназначенную для какого-то региона. А если такой завод, ставший частным, решит выпускать один пирамидон, как наиболее выгодный, дешёвый и простой в производстве, но на всю страну и для экспорта. Что мы будем делать? По закону о предприятии у завода есть такое право. У нас есть законодательство, чтобы его заинтересовать или даже принудить обеспечивать народ необходимыми медикаментами? Они ведь будут бороться за свою эффективность, а как и чем правительство будет закрывать рынок? Пока эти вопросы ещё даже не затрагивались в обсуждениях, а по графику “500 дней” через пару недель отрасль должна идти под приватизацию.
Что делать с обеспечением детей? При приватизации государственные дотации на детскую одежду, игрушки, питание… сохраняются? Никто из частников не будет шить убыточную детскую одежду и обувь, для них шить сложнее, чем для взрослых. Сохранять дотации – нарушить базовый закон рыночной экономики: на рынке выживают только прибыльные субъекты. Видимо, при невысоких доходах населения придётся идти на увеличение адресной помощи – понадобиться другая система социальных пособий для детей, инвалидов, пенсионеров, других иждивенцев. И она понадобится до того, как скакнут цены. Ведь первое впечатление народа, что их кинули, мы не сможем в дальнейшем сломать. Но такие решения не принимаются за час кабинетных обсуждений и без всяких расчётов, “прикидкой на глазок”. Таких вопросов много больше, чем обсудили за 3 года перестройки. Почему их предлагается принять даже без обсуждения??!»
Команда из союзного правительства попыталась ещё раз убедить Горбачёва: дело не в том, что она не хочет реализовывать навязываемые реформы, а просто страна не готова принять программу Шаталина – Явлинского. К тому же попытка её внедрить приведёт к автономизации общесоюзного рынка: области и республики к тому моменту уже вводили кордоны и запрещали вывод продуктов к соседям.
Щербаков В. И.: «После меня выступил Валентин Павлов. Он спросил, что делать, если в союзный бюджет не будут поступать средства? “Борис Николаевич объявил о том, что сбор налогов будет одноканальный – сразу и только в бюджет России. А отвечать за невыплату зарплат врачам, учителям, военнослужащим и другим государственным и социальным служащим, должны будете вы, Михаил Сергеевич! Потому что нас-то уже не будет – нас выкинут сразу. Вы готовы к этому?” – подытожил министр финансов».
Абалкин добавил: «Вы же видите, Михаил Сергеевич, мы говорим нормально, не надо пытаться противопоставлять молодых и старых. К тому же обратите внимание: программа “500 дней” ведёт к тому, что СССР должен развалиться на отдельные республики, каждая из которых будет пытаться выплыть по-своему. Рифы расставлены по всему руслу, наш корабль слишком большой, чтобы так лавировать!»
Щербаков В. И.: «На это Петраков сказал, что хорошо, что республики будут более самостоятельны, они должны будут, получив свою долю ресурсов, сами решать те вопросы, которые перед нами ставите! На это ему ответили: “Не надо иллюзий! Передавать нечего!” Каждый день мы затыкаем дыры, распределяя по территории всей огромной страны ввозимые продукты, лекарства, другую дефицитную продукцию, а не дефицитной уже практически не осталось. Как можно отдать что-то, чего у тебя давно нет?!
Тогда же я привёл в пример сплав плотов. Они не идут одним массивом, впереди их тащит буксир – в нашем случае это союзное правительство, другого буксира нет. Если его отцепить, плоты поплывут куда хотят – каждый из них имеет свою траекторию. Но впереди их ждут резкие повороты и пороги, поэтому только, когда плоты находятся в лёгкой связке, большинство пройдёт, пусть даже какие-то из них разобьются. Но никогда они не останутся в целости все! Даже опытные сплавщики не смогут предугадать, какой ущерб их ждёт, что доплывёт до цели.
Мы думали, что первыми оторвутся прибалты. С точки зрения экономики нас это не сильно расстраивало – оттуда мы ничего не получали. А вот если это будет Средняя Азия и Кавказ мы понимали, что последствия ожидаются серьёзные, ущерб оценивался для страны, как невосполнимый. Кто возьмёт на себя ответственность за это? В том что Украина, Белоруссия и Казахстан останутся с Россией, мы наивно не сомневались”.
Никто из нас не готов реализовывать навязываемую программу”, – подытожил наши выступления Леонид Иванович. Юрий Дмитриевич обострил и добавил: “Не просто мы не выразили желание, я, например, понимаю, что она нереализуемая, и в случае её принятия уйду в отставку”. Я подержал коллег. Павлов заявил: “Всем и так ясно, как я поступлю!”»
Несмотря на все эти доводы, Горбачёв сказал, что тем не менее надо найти что-то, что можно у коллег позаимствовать. И в конце концов предложил взять за основу проект, который «внесён по моему поручению академиком Аганбегяном (его называют президентским)». С этим и разошлись.
А на следующий день с подачи аппарата Горбачёва Верховный Совет СССР поручил президенту провести работу по созданию единой программы перехода к рынку на основе… «500 дней».
Рыжков Н.И.: «Уменя, как и у Горбачёва, на заседаниях Верховного Совета имелась одна привилегия. Я мог попросить и получить слово вне очереди в любое время. Я и послал записку в президиум сессии с требованием этого слова. Спустя какие-то минуты ко мне подошёл клерк из Верховного Совета и доверительно сообщил, что “Михаил Сергеевич просит выступить не до перерыва, а после него”. Ну просит так просит, времени до перерыва оставалось чуть-чуть, можно было и подождать. Однако любопытно: отчего такое выжидание?
В перерыве я подошёл к Горбачёву. Он спросил с подозрением:
– Зачем тебе выступать?
– Я прочитал проект постановления, – стараясь быть спокойным, ответил я, – и категорически против принятия его с такими формулировками.
– Это с какими такими?
– Там ничего не говорится о правительственной программе. Только о ”500 днях”. Если она будет принята, я заявлю о своей отставке. И не только о своей. Не могу выступать от имени всех членов правительства, но члены президиума Совета министров уполномочили меня в таком случае попросить об отставке всего президиума. Это естественно, Михаил Сергеевич. Если мы зря работали, если всё, что мы сделали, впустую, значит, мы не можем и не вправе возглавлять Совмин.
Я почувствовал, что Горбачёв начинает злиться.
– Почему ты позволяешь себе ставить нам ультиматум? <…>
Я всё-таки выступил и сказал о том, о чём хотел. Это сыграло свою роль. В принятом решении говорилось уже о двух программах.
Президенту на подготовку объединённой программы (или концепции, как хотите) Верховный Совет отпустил месяц. Не берусь точно перечислять всех, кого Горбачёв привлёк к этой “объединительной” работе, знаю лишь, что ни я, ни мои соратники в ней уже участия не принимали»[155].
Щербаков В. И.: «По-моему, Павлов первый предложил дать поработать с документами трём академикам. Аганбегяну, Абалкину и Шаталину. Мы его поддержали. Но выяснилось, что Леонид Иванович отказывается под предлогом, что слишком связан со своим правительственным проектом.
Наконец, примерно через 5–7 дней нервных эмоциональных переговоров Горбачёв и Ельцин договорились создать компромиссную программу. И её поручили написать двум умным академикам – Аганбегяну и Шаталину. Но Станислав Сергеевич, сославшись на критическое состояние здоровья, не смог принять дальнейшее участие в программе спасения экономики страны, а вот Абеля Гезевича обязали взяться за работу: мудрый, дружит со всеми и не был ангажирован ни одной из групп, справится. При этом поручение ему дали в его отсутствие, на что он потом долго жаловался. Просил прийти, помочь, от чего мы категорически отказывались – одно появление у него для обсуждения вопросов уже вызывающих аллергию, отбивало любое желание помочь хорошему человеку, кроме того, вызвало бы приступ истерики у наших противников».