[188] не о многом сумели договориться. Кабинет министров обязался компенсировать стоимость обедов в рабочих, студенческих и школьных столовых, стоимость санаторно-курортных путёвок, сократить перечень товаров, облагаемых 5-процентным налогом. Решено было начать переговоры по отраслевым тарифным соглашениям, регулирующим условия труда. Впрочем, именно по этому важнейшему пункту союзное руководство вовсе не торопилось принимать решение. Вместо этого профсоюзным лидерам предложили выслушать антикризисную программу кабинета [189].
16 мая Президент СССР подписал указ «О неотложных мерах по обеспечению стабильной работы базовых отраслей народного хозяйства». «Особый режим», в первый раз упомянутый в программе кабинета Павлова, в президентском варианте оказался не настолько крут. Более того, базовым отраслям был обещан благоприятный режим работы. При одном, правда, условии – не бастовать.
Но тем не менее о всесоюзной забастовке, намеченной на 21 мая объявили авиадиспетчеры. И тут вице-премьеру пришлось проявить твёрдость: на брифинге 16 мая в пресс-центре МИД СССР В. И. Щербаков и заявил, что органам МВД СССР будут даны самые широкие полномочия для предотвращения забастовок «в зародыше». В УК РСФСР были по крайней мере две статьи, которые могли быть применены к организаторам забастовок: статья 69 предусматривала срок от 8 до 15 лет с конфискацией имущества «за действия или бездействие, направленные к подрыву промышленности, транспорта, сельского хозяйства», и статья 191 (3) – лишала свободы на срок до 3 лет или налагала штраф до 300 рублей за «организацию и активное участие в групповых действиях, грубо нарушающих общественный порядок».
«Жёсткое заявление по поводу забастовочных планов ФПАД сделал 16 мая вновь назначенный первый заместитель премьер-министра СССР Владимир Щербаков. Отвечая на вопрос журналистки еженедельника Newsweek, он сказал, что для предотвращения забастовки правительство готово прибегнуть к любым мерам, опираясь в том числе на подписанный в тот же день Президентом СССР Указ “О неотложных мерах по обеспечению стабильной работы базовых отраслей народного хозяйства”. Щербаков сообщил также, что он знает, как действовать, поскольку получил от своих подчинённых подробную справку о методах работы г-на Рейгана в аналогичной ситуации.
Давая свою оценку заявлению вице-премьера, Владимир Конусенко использовал выражения “бред” и “просто смешно”. По его мнению, Щербаков может сколько угодно изучать рейгановский опыт, но не располагает объективной возможностью применить его на практике[190].
Это, можно сказать, было испытанием на зрелость.
Несмотря на сложность обстановки, 41-летний первый заместитель премьер-министра СССР Владимир Иванович Щербаков начал реформирование Госплана СССР. По словам нового министра, преобразование Госплана в министерство не ограничивается сменой вывески и будет носить многообразный характер. В основе его положен переход от директивного планирования к прогнозированию экономической ситуации и разработке мер по воздействию на неё.
Щербаков объявил о планах в ближайшее время создать новые по характеру и методам работы комитеты: по иностранным инвестициям, структурной и валютной политике, социальной политике и уровню жизни, прогнозам потребительского рынка, межреспубликанского комитета по ценам.
С помощью этих структурных изменений, министр рассчитывал, что его ведомство сможет положительно влиять на развитие экономической ситуации в стране. В первую очередь, Щербаков подразумевает под этим решение проблем разгосударствления, финансово-кредитной и валютной политики, а также вопросов привлечения иностранного капитала.
Владимир Иванович крайне положительно говорил о планах широкого привлечения иностранного капитала и рассчитывал на них.
27 мая по поручению Горбачёва он вместе с Евгением Примаковым отправлялся на встречу с Джорджем Бушем. Речь на встрече должна была идти о привлечении новых крупных инвестиций в советскую экономику.
Высказывания нового министра сразу после его наделения новыми функциями выглядели довольно оптимистично. Несмотря на то что, по его словам, совокупный дефицит бюджета составил 250 млрд рублей, спад, по прогнозу Щербакова, должен был продолжаться ещё 2–3 месяца, но к сентябрю-октябрю, как он рассчитывал, произойдёт стабилизация обстановки[191].
Укрощение строптивых
В то же время обострилась обстановка в партийном руководстве страны.
24 апреля 1991 года в Кремле открылся очередной Пленум ЦК с повесткой «О положении страны и путях вывода экономики из кризиса». На второе были поданы организационные вопросы. На пленуме Горбачёв ради победы решился на драматический шаг, схожий с тем, которым Ленин в своё время добился одобрения Брестского мира.
Накануне пленума 32 секретаря обкомов подписали письмо в ЦК с требованием отставки Горбачёва с поста Генерального секретаря ЦК.
То, что «русские устали от Горбачёва», говорил даже экс-президент США Ричард Никсон, побывавший в апреле 1991 года в Советском Союзе. Прилетал он в Москву неофициально, как частное лицо, но, разумеется, встретился здесь со всеми, с кем хотел, от президента и его ближайшего окружения до Ельцина.
Кстати, также неофициально Никсон прилетит в Москву через год, в июне 1992 года, когда в нашей стране вновь будет неопределённая ситуация и в США будут решать, на кого в российской элите в дальнейшем ставить.
А на пленуме конфликт произошёл на второй день работы. Его застрельщиком выступил новый Кузьмич (второй после Лигачёва) – Иван Кузьмич Полозков, первый секретарь ЦК только что созданной компартии РСФСР. Он заявил: «Я не могу понять, Михаил Сергеевич, как, взявшись за такое большое, доброе и ответственное дело перестройки, вы могли выпустить штурвал из рук. Огромное, сложное государство осталось без управления».
Щербаков В. И.: «Следом за ним большинство выступивших осыпали Горбачёва и его команду обвинениями в отступлении от социализма, волюнтаризме и прочих смертных грехах, самого Горбачёва ещё и в отрыве от партии.
Генсек, внутренне закипая, выслушивал эти выпады и требования (Полозков, в частности, призывал ввести чрезвычайное положение) и потом взял слово. То, что он сказал, не ожидал никто: “Должен констатировать, что около 70 % выступивших на пленуме заявляют, что уровень популярности и авторитет Генерального секретаря упали чуть ли не до нуля. Считаю, что в таком состоянии оставлять человека и партию нельзя. Это просто преступно. Предлагаю прекратить прения и решить вопрос о замене генсека и о том, кто займёт его место между съездами. И кто смог бы к тому же устроить те две-три или четыре партии, которые сидят сейчас в этом зале… Ухожу в отставку!”
С этими словами Горбачёв поднялся и действительно покинул зал, ввергнув своих критиков и оппонентов в состояние священного ужаса: одно дело друг перед другом состязаться в остроте критических замечаний и совсем другое – брать на себя ответственность за вывод страны и партии из кризиса. Горбачёв же, хорошо зная своих партийных “соратников”, далеко уходить не стал, я встретил его тут же за сценой.
Итак, вождь ушёл, а мы в растерянности остались решать, что делать, как же дальше жить. И тогда Аркадий Вольский как человек, видимо, знавший, что к чему, для которого происходившее не стало сюрпризом, предложил собрать подписи, кто за Горбачёва, а подписантам собраться потом отдельно вместе с генсеком. Сказано – сделано: мы начинаем собирать подписи, быстро собрали где-то процентов сорок участников пленума.
Остальные, увидев, как поворачивается дело, элементарно испугались, что останутся в меньшинстве и их самих попросту выкинут в итоге из ЦК. Секретари горкомов, обкомов да крайкомов, грозные в своих вотчинах, в Москве были приучены не командовать, а выполнять команды. В их среде не нашлось, да и не могло найтись лидера, к тому же достаточно авторитетного, чтобы за ним пошли остальные. “Высший командный состав”, со своей стороны, уже задумался над тем, какой вид они буду иметь на Политбюро и какими катастрофическими последствиями может обернуться для них бодание с самим генсеком. Тут же в среде критиков обнаружились активисты, поведшие разговор в примирительном ключе: мол, погорячились и будет, требовавшие генсека к ответу, требовавшие его отставки неправы, так вопрос ставить нельзя, ошибок действительно сделано немало, их надо исправлять. Так что давайте резкие выступления осудим и пошлём за Михаилом Сергеевичем.
Генсек, как рояль в кустах, не заставил себя ждать и в нужный момент снова появился на сцене. Как я понимаю, партийный раскол был подготовлен и срежиссирован. С одной стороны, Горбачёв не из тех, кто делает на эмоциях поспешные и рискованные шаги. С другой, спонтанно и оперативно организовать “подписную кампанию” среди членов ЦК КПСС, да ещё в столь напряжённой, нервной обстановке – это скорее относится к жанру фантастики. Ладно, я в силу молодости и горячности готов был в бой ринуться за идею, но секретари обкомов и аппаратчики, подписывавшие петицию к Горбачёву, были и постарше, и поопытнее, в том числе и в закулисных играх. Так что гипотеза, что с ними необходимая работа была проведена заранее, имеет полное право на жизнь».
Собравшееся на экстренном заседании Политбюро, «рекомендовало» пленуму проголосовать за новую резолюцию: «Исходя из высших интересов страны, народа, партии, снять с рассмотрения выдвинутое Михаилом Сергеевичем Горбачёвым предложение о его отставке с поста Генерального секретаря ЦК КПСС». За него было подано 322 голоса, против – 13 и ещё 14 воздержались. Горбачёв снова выиграл аппаратную партию, но это уже был чисто тактический успех: в стратегическом плане идущие в партии процессы всё меньше и меньше оказывали воздействие на происходящее в стране.